Это ещё большой вопрос - для себя ли мы будем писать, или рассчитываем на определённую аудиторию, оглядываясь на её ожидания, предрассудки, штампы восприятия. Не унижаем ли мы очистительный творческий порыв жалким заискиванием перед потенциальным читателем? И в то же время, если мы решили излить на бумагу какие-то мысли только для себя, а затем положить рукопись в унитаз и поднести спичку – даже тогда мы волей-неволей остаёмся заложниками своего воспитания, времени и культуры, ведь душа трансцендентна, а язык вполне рационален, исчерпаем. Их оппозиция выражается в том, что текст, проявленный на бумаге, всегда не похож на тот, что течет в нашей голове. Это как бы две струны, которым не дано никогда зазвучать в унисон. Вечная трагедия автора,  от которой опускаются руки, от которой сгущается чувство изначального одиночества и хочется выпить. Но она же и спасательный круг, ибо любым критикам, фыркающим от отвращения к нам после прочтения наших опусов, мы можем сказать – не путайте, товарищи, автора и его детище, они не тождественны!

Столь затянутое и претенциозное вступление я написал чисто для себя, так как пытался избежать куда более концептуального вопроса – а нафига вообще что-то подобное пишется? Ребята, я пишу для себя, и в то же время имею смелость полагать, что и вам будет по приколу почитать эту муть.
Итак, к делу, нах.

Вертикальное и боковое раскачивание разогнанного на перегоне вагона метро делало наше тесное соседство для меня очень богатым на переживания. Помножьте это на мою впечатлительность и болезненное воображение, и вы поймёте, может быть, что чувствовал я после того, как волею толпы ко мне была прижата молодая симпатичная девушка лет двадцати.
Пальто её было полностью расстёгнуто, и выпуклые прелести под тонким свитерком впечатались в мою грудь, также освобождённую от куртки ввиду жары, то есть от контакта обнажённых тел нас отделяли всего-навсего пара слоев ткани.
А мытые душистые волосы эротично щекотали мой нос.

Любой профессиональный онанист скажет вам, что женщина, как в том анекдоте, всего лишь жалкое подобие правой руки. В этих словах заложена очевидная истина и великое откровение.   Чем выше организация человека, тем больше он трахает фантомы своего воображения, нежели живую женщину, стонущую в этот момент в его объятиях.  Какие только картины не проносились громыхающим составом в моём мозгу, изнемогшем от воздержания. Стук колёс волшебно превращался в яростный скрип пружин кровати, распахнутое пальто – в душистые простыни, трущиеся об мою грудь набухшие сиськи – в исступлённое соитие.

Она не могла не чувствовать, как явно изменяется геометрия пространства в моих брюках.
Что-то твердело и топырилось, как бы желая преодолеть путы  ткани и пуговиц, тяжелело и пульсировало с таким независимым упорством, как это бывает только в апреле.
Болтающаяся рука слишком нарочито-невинно, чтобы можно было поверить в случайность, периодически, в такт покачиванию вагона, упиралась в область моей ширинки.
Глаза же смотрели вниз и в сторону, хитро улыбались на серьёзном лице.
А проклятый поезд разгонялся и разгонялся. Нахлынувшая волна грешного сладострастия становилась уже невыносимой. А народ, качающийся от борта к борту, с иезуитской жестокостью то слегка ослаблял нашу невольную близость, то снова плотно прижимал нас друг к другу, и при этом мы тёрлись вверх-вниз, вверх-вниз. Помню, как мой окаянный член, беспощадный к моим мысленным мольбам, жестко уперся ей в пах, помню, как успел подумать – «ну зачем же ты трёшь мои яйца рукой?», как горячая мгла залила мне сознание, не в силах совладать с собой, я обхватил её двумя руками за ягодицы и плотно прижал к себе в припадке заключительного пароксизма.  Что-то горячее и липкое хлынуло в трусы, брюки промокли, их светлый колер нарушился растекающимся пятном между ног... И спустя мгновение или вечность я осознал два чувства – острого наслаждения и столь же острого стыда.
О, майн Гот! С величием королевы она неспешно вынула из сумочки платок, вытерла руку, намокшую от моих штанов, и отважно посмотрела мне в глаза. С идиотической улыбкой я протиснулся к выходу, сошел на Павелецкой и побрёл к эскалатору, загораживая сумкой позорное пятно на причинном месте.

22.06.05
100пудофф