Моя жизнь сложилась странно. Все мои сверстники любили современную технику, суперские неибацца магнитофоны, фотографии элитных автомобилей и матерые телевизоры. Когда я вырос и слегка заматерел, а все однокашники переженились, наступили другие тенденции - друзья полюбили обсуждать новые модели стиральных машин, сотовых телефонов, преимущества микроволновых печей. Лишь я чувствовал себя изгоем – я любил старые примитивные механические аппараты в стиле часов с кукушкой, элементарной мясорубки или велосипеда марки «Урал». Возможно это произошло из-за моей профессии, тесно связанной с компьютерами – ведь никогда не знаешь в каком месте они перестанут работать.

       Поэтому, впервые ступив на улицы этого города мое внимание приковал этот, по-своему примитивный, механизм. Старинный паровоз, один из последних произведенных детищ инженерной мысли  изготовленный в начале 20-го века, стоящий на бетонном постаменте приковал взгляд. Примитивный механизм, от которого исходила мощь, скрытая в примитивной смеси сил угля, воды и спичек, по-своему вершина тогдашней мысли, не мог не волновать меня, человека всегда считавшего физику лже-наукой а электричество просто непонятным явлением которое может ёбнуть до судорог во всех мышцах тела.
       Я поужинал прямо в номере, псевдо-люксовая гостиница провинциального города-индустриального-гиганта предлагала даже такие услуги. Другими услугами в виде прыщавой, а возможно и сифилитично-герпесной, богини любви я воспользовался из спортивного интереса, впрочем спортивный интерес не оправдался несмотря на резкое изменение географического положения. Пнув по заднице правой ногой, обутой в китайский тапок, местную Афродиту, я попытался погрузиться в сон, но то ли из-за перемены часового пояса, то ли из-за изжоги от несвежей тушенки, из которой были приготовлены местные котлеты, сон не шел. Вместо него перед глазами стоял гигант технической мысли, самый совершенный механизм своего времени – огромный старинный паровоз.

       К трем часам ночи я не выдержал, встал из постели, закрыл номер и пошел на место нашей первой с ним встречи. Паровая машина стояла на своих унизительных бетонных подмостках, как спившийся столичный актер, заслуживший звание народного, стоящий на подмостках провинциального театра с заготовленной фразой «Кушать подано».
       Воровато озираясь по сторонам, я забрался в его кабину. Как ни странно, листы железа закрывавшие его окна от гопоты были оторваны, все рычаги внутри выглядели абсолютно работоспособными. Словно всё-таки находясь во сне, я заученным движением, движением которого никогда не помнил, открыл топку паровоза. Скидав в эту дыру с пола несколько щепок, я поднес к ним спичку и в топке загудел огонь. Я не верил своим глазам, огонь поднимался и исчезал где-то под закопченным небом желудка паровоза, огня было слишком много для тех лучинок, которыми я его породил. Мысли оставили меня, и только фраза заученная из школьного курса говорила «Паровым машинам необходима вода…». Внезапно я услышал, как в котле зарождается странный звук. Этот звук совсем не походил на свист закипающего чайника или мирный клёкот воды в котелке, стоящего на костре. В недрах паровоза рождался рёв Ниагарского водопада, он глушил звуки проезжающих мимо автомобилей, будил спящих людей в соседних домах. Как зачарованный, будто мысли о том, что и как делать, были внушены мне кем-то посторонним, но очень родным и близким, я дернул за веревку, свисающую с потолка железного чудовища, выброс пара оглушил меня, а огонь в топке разгорелся не на шутку, хотя щепки брошенные мной давно растаяли в жарком чреве паровоза.
       Страшная паровая машина, наполненная слезами многолетних дождей и адским пламенем внутри, рванула с бетонного пьедестала. Крошки асфальта брызнули мне в лицо, чудовищный механизм начала прошлого века, ведомый моим бредовым, затуманенным сознанием рванул с места, ломая сложившийся веками ночной уклад города. Над кабиной, кувыркнувшись несколько раз, пролетела какая-то ярко-раскрашенная спортивная машина, колеса которой нелепо вращались, пытаясь зацепиться за мировой эфир. Гигантский бампер паровоза, больше похожий на огромный нож бульдозера содрал с места местных шлюх, стоящих на обочине. Машина рвалась к неизвестной мне цели, сминая все на своем пути. Через несколько кварталов, порванных стальными ободами, мы с паровозом вырвались к железнодорожному переезду. Проломив шлагбаум и слегка подпрыгнув на каком-то идиотском устройстве, абсолютно не рассчитанном на движение поездов поперек путей, мешающем проезжать транспорту, паровоз встал на рельсы. Он облегченно взревел, выбив звуком стекла в будке и глаза у бригады в оранжевых жилетах, и рванул вдоль по стальной колее навстречу поднимающемуся солнцу.

       Дорога была длинной, жаркий огонь, зажженный от щепки, ревел в топке, заглушая не менее страшный рев воды в котле паровоза. Мимо пролетали верстовые столбы, заботливо построенные ОАО «РЖД», в стороны отлетали электрички с кричащими людьми, товарные вагоны, лихачи на глупых маленьких машинках, пытающиеся тягаться с железным слитком силы паровоза и едущие всегда поперек, один раз попался состав из нефтяных цистерн. Мою детскую радость от громко бахнувшего за спиной взрыва, паровоз отметил громким ревом странного устройства, через которое он обычно спускал избыток пара, дурацкое название пищалки мне услужливо подсказало сонное сознание – «компашка». Еще я помню каких-то парней в камуфляжной форме, которые смеясь от нелепого приказа стреляли по нашим колесам. В ответ мы с паровозом громко рассмеялись в ответ, еще раз, в знак примирения с окружающим миром, выпустив лишний пар.
       И паровоз и я – мы оба знали, что этот последний рывок кончится рано или поздно. Бег свободы не может продолжаться вечно. И когда в корпус паровоза ударил выстрел из гранатомёта, лопнув огненным шаром на обшивке и где-то у нас с паровозом в кишках, мы были к этому готовы. Страшная боль, пронзившая меня не шла ни в какое сравнение с болью разрываемого металла, откованного сто лет назад. Паровоз сопротивлялся, черпая силы из моего сердца, ему почти удалось заживить металлические раны, когда второй заряд ударил прямо в кабину. Моя странная паровая машина, пытаясь прикрыть мое бренное тело, со скрежетом изогнула свою металлическую кожу – только это спасло меня от неминуемой смерти.
       Взрывной волной меня выбросило прочь и несмотря на мое желание вернуться, отправила меня, сложившись вместе со скоростью набегающего воздуха, в долгий многометровый полет. Моя паровая машина, пережившая так много знаменитых людей и эпох, ревела вслед моему оторванному от нее разуму, не в силах остановить свой бег по стальным рельсам.

       Теряя сознание от страха, за секунду от удара об бетонный парапет, я успел прочитать на борту паровоза сверкающую табличку, начищенную чьими-то заботливыми руками еще там, на бетонном постаменте. На табличке было написано: «В топке этого паровоза… в 19… белогвардейцами и японскими интервентами … было сожжено … родившегося … борца Великой Октябрьской революции …героя гражданской войны … тело Сергея Лазо».


P.S. Хотел сказать спасибо атдельным пасетителям гесты за натолкнувшую на данный высер ссылку про ледоруб, вынутый из головы Троцкого.