Чу!
Что за шорох в затопленных вербах,
Что за вонь нереально густая?
Может быть это, сдохнувший терпуг?
Нет.
Это мёртвое тело деда Мазая.

Уже посиневший, объеденный раком
Ноздрёй, зацепился за чахлый тростник.
Тут же сверкая бриллиантовым лаком
Плавал его посидевший парик.

И подчиняясь законам природы
Труп коченел, и немного вонял
И не смотря на холодные воды
Хуй его, словно при жизни стоял.

Зайцы на суше вокруг собрались
В воду, боясь, окунутся
Ох, как им хочется, в рот, ты ебись
К хую его прикоснуться.

Средь закатного солнца, морковообразный
Как обелиска застывшая мощь
Он раздвигает своеобразно
Ряски копытца, и плюшевый хвощ.

И стрекоз поблядушек, огромная стая
Облюбовала, сей странный предмет.
В праздничных числах первого мая
Ласты загнул героический дед.

Во время спасенья от половодья
Всяческой  живности, дед обнаглел
И «отпустив запрета поводья»
Несколько зайцев нахал поимел.

И в конец озверевший «любитель природы»
Насрав на приличья, ни кого не боясь
(Надо же, бля! Бывают уроды!)
Вступил с барсуком в интимную связь.

Звери не долго терпели насилье
Сбросили с лодки, дедка подлеца.
Потом его тщательно в ряске топили
Лапами, тЫкая в морду лица…

Так, что напрасно наврал нам Некрасов
Про деда Мазая с открытой душой,
Был он простым зоофил-педерастом,
А вовсе не добрый, и милый герой.
                       **********
(с) Охочдодыр