Один целовал взасос Локи, притянув за черный шнурок анкха. Локи слабо отбивался и блаженно-пьяно похихикивал. Грязная шершавая рука Одина скользнула по обтянутому черной кожей бедру бога смерти. Локи развел колени и выгнулся всем своим худым мускулистым телом, подставляясь под ласки друга. Черные давно нечесаные волосы Локи перемешались с золотыми кудрями светлого бога.
— Дай мне в жопу, Костик, — простонал в изнеможении Один и впился обломанными ногтями в тугие ягодицы. — Дай!
— Терпи, падла… — Мстительно прошипел Локи. — Когда я в пустой квартире тусовался целую неделю, ты где был? Я тебе раз триста звонил, сука. Фалликом себя трахал с голодухи. Включу порнуху — и вперед. Пиздатое развлечение, правда?
— Костичек, прости! У меня же сессия была. — Один осторожно расстегнул ширинку друга и наглаживал его через ткань трусов.
— А ты ее и так завалил. — Локи ударил его ладонью по лбу. — Тупица ёбанай!
— Прости меня, Костичек! — Всхлипнул поддатый Один. — Костенька, любимый… Пожалуйста…
— Войти могут. — Проворчал Локи. — Глянь, там снаружи никого из наших нет?
    Вжикнула «молния», и из красной восьмиместной палатки боязливо высунулась лохматая голова ролевика. На поляне были еще две такие палатки. У общего костра, сгорбившись, сидели пятеро готов и три викинга. В соседней палатке кто-то непрерывно стонал и хохотал. Ткань колыхалась от толчков, и казалось, что каркас вот-вот упадет на головы эльфов-свингеров. Остальные разбрелись по лесу и трахались где придется.
— Ладно, хуй с ними. — Позвал гот из глубины палатки. — Только сначала я тебя, понял?

— На разведку вылез. — Ехидно заметила Хьордис, помешивая в котлах гречневую кашу «Быстров» с тушенкой. — Дурак… Вся тусовка про них уже знает. Специально их одних каждый вечер оставляем.
— Трахать гота — это готично. — Проорал на весь лес Хельги.
— Угандошу падлу! — Отозвался Локи. — Рука в серебряных перстнях рванула «молнию», но другая рука ее удержала.
— Вы о чем вообще? — Удивился русоволосый Сигурд Сигмундссон.
— Да пидоры они. — Хельги сплюнул на угли. — Ни одной игры не пропускают с прошлого лета: дома родаков стремаются, а тут им всё похуй.
— Не, ну не то чтобы я плохо относился к сексуальным меньшинствам, но с ними в одной палатке спать не буду. — Зарделся Сигурд. В мягком оранжевом свете костра его юное лицо казалось особенно красивым и женственным. Длинные пышные волосы волнами спадали до пояса, а на лбу были схвачены кожаным хайратником, подаренным рукодельницей Хьордис. Викинг Сигурд был одет в белую полотняную рубаху и джинсы фирмы “Lee”. Еще прошлой весной он носил имя «Димка-Леголаз» и гулял со светлой эльфийкой, а позапрошлым летом красил губы черной помадой и ходил в приталенном кожаном плаще — его тогдашняя девушка была готкой.
— А никто и не скрывает, что все мы на блядки ездим. — Пропела
Хьордис. — Иначе для чего вообще сюда мотаться? Ковырлом махать, что ли?.. Только ебанутые вроде твоей Гудрун себя настоящими викингами считают. Детский сад какой-то… Я всегда говорила, что у нее с башкой не в порядке.
— Хватит, а? — Поморщился Сигурд.
— А правда, что она тебе не дает? — Зло спросила некрасивая коренастая Хьордис.
— Не твое сраное дело, дура! — Взвился он и зашагал прочь от костра.

Девушка прокричала ему вслед:
— Сука она! Ни черта ты про нее не знаешь! Сука она! Слешеманка ебаная!
    Недоваренная каша начала пригорать, и Хельги отодвинул ее с углей:
— Знаешь, мне эта Анька тоже не нравится. Парень думает, что с целкой гуляет, а она с подружкой страпоном в жопу ебется. Хаген вчера сказал.
— Почему в жопу-то? — Лениво спросила Хьордис. — В обычное место ей уже не катит?
— А потому что на всю голову ебанутая. Ну слешеманка же, чо непонятного? Хаген и то нормальнее.
— То, что у Хагена, за извращение больше не считается. — Согласилась Хьордис.
    
    Через некоторое время из палатки на четвереньках выполз Локи, а за ним — сияющий потный Один. Они уже без особого стеснения обнялись и лежали так на колкой осоке, наблюдая, как в палатку протискивается следующая пара — бледный утонченно-готичный юноша и низенькая готка с лиловой угревой сыпью под призрачно-белым тональным кремом.
    
На соседней поляне у главного костра народу было видимо-невидимо. Эльфы, готы, гномы и прочая шушера толпились у костра, где происходило священнодействие: Хаген накаливал инструменты на огне и зашивал раны всем желающим, ласково глядя страдальцам в глаза. Когда-то мечи делались из дерева и текстолита, но сейчас появлялось всё больше мечей из стальных пластин.
— Сашенька, ты водки хлебни, не бойся. — Посоветовал Хаген очередной жертве. — Дезагрегация незначительная, зато не так больно. Хоть новокаин привози, чесслово!
    Темный эльф подставил выпачканную бурой кровью руку. Хаген деликатно размотал присохшую тряпку. На предплечье обнажилась рана длиной десять–пятнадцать сантиметров.
    Волосы Хагена были стянуты в хвост, чтобы не мешали. Кроткие карие глаза студента-медика близоруко щурились — «мастер» Гудрун запретила ему надевать на игру очки и кроссовки, чтобы не было «несоответствия эпохе». Так он и ходил благодаря ей — без очков и босиком. Другие бы сразу обьяснили этой овце, ху из ху, а он из-за своей врожденной скромности всегда с ней соглашался, как и Сигурд.
Низенькая веснушчатая Гудрун с носом-пуговкой стояла рядом и давала ценные указания, заслоняя свет.
— Димка, ну, показывай. — Обратился Хаген к Сигурду.
— Вот… — Сигурд начал сдирать гемостатическую губку с кисти левой руки. Полилась кровь.
— Тихо, тихо, куда?! — Хаген мягко взял его руку в свою и сам обработал рану, на которую еще днем накладывал шов.
    Хаген был его старше лет на пять: худой, темноволосый, с тонкими чертами лица. Нос с едва заметной горбинкой. Говорили, у него дедушка – осетин. Почему-то все юноши на тусовке были как на подбор красавцами, а девицы — низенькими стервозными ведьмами, которых природа обидела лишним жиром или прыщами.
— Всё, Дима. — Хаген поднял печальные глаза. — Следующий!
    Вокруг уже полным ходом шла попойка. По пластиковым стаканчикам разливалась «не соответствующая эпохе» водяра, школьницы пили «отвертку», а готы колдовали с абсентом. Над полянкой витал характерный сладковатый запах. С других полянок всё тянулись и тянулись гости: кто с пластиковой бутылью пива, кто с джин-тоником, кто с красным вином. Неподалеку бухали альпинисты, приехавшие на Малые скалы. Из их лагеря слышались бренчание струн и пьяные вопли: «Избит гитарой желтой в горах под Таганрогом. А может, не гитарой. А может, не избит». Рядом четыре эльфийки одновременно играли четыре разные песни. Девчонки лет шестнадцати ухохатывались по обкурке, парни орали что-то свое. Все эти визги, стоны, хихиканье и ругань на высоком эльфийском слились в жуткую какофонию. В лесу стоял непрерывный гул, как будто тут и правда, как в стародавние времена, раскинулись шатры викингов и русичей.
    С какой-то бабенки уже сняли лифчик. Эльфёнок блевал пивом с обрыва, держась за березку. В овраг летели пивные банки, бутылки и коробки из-под вина.
    Это была ИГРА.
    
Гудрун Гьюкадоттир сидела у костра, подобрав ноги и положив острый подбородок на колени. По правую руку от нее расположился Сигурд, а по левую — Хаген.
— Всем наплевать. — Жаловалась она. — Видели? Половине вообще по барабану, что мы реконструируем историческую эпоху. Поналезли с мобилами, с часами, в кроссовках. Свиньи пьяные…
— Очки-то хоть отдай. — Робко попросил Хаген.
— Облезешь. — Отрезала Гудрун.
— Аня, отдай очки. — Сказал Хаген так же мягко, но уже более решительно.
    По каким-то неизвестным причинам эта тщедушная бабенка имела над ним неограниченную власть, как и над Димой. Например, могла заставить его выбросить мокрый чайный пакетик, «потому что он напоминал использованный презерватив», или просила набить кому-нибудь морду за то, что «не так посмотрел». Как и все эльфийки, она была патологической лгуньей, но Хаген никогда не поднимал ее на смех. Он «верил» в то, что она, девчушка полтора метра ростом, могла завалить двухметрового парня, ездить на лошади, стрелять из лука как Робин Гуд. «Верил», что она может победить его в схватке на мечах, верил, что она — компьютерный гений. Он даже прощал ей то, что она, школьница, считала себя умнее его. Хаген никогда ей не прекословил, и Ане становилось даже стыдно за свой обычный гон. У остальных парней на тусовке уши от ее трепа сворачивались в трубочку, а эти двое ловили каждое слово, обнимая взглядом ее маленькие худые бедра.
— На. — Аня сама надела на него очки в тонкой металлической оправе. — Носи на здоровье. — Девушка погладила его мягкие волосы. Второй тоже потянулся за лаской, как большой послушный котенок.
— Мальчики, я вас обоих люблю, — Аня ерошила их длинные хипповские хайры.
    Они чувствовали, что «хорошо сидят». Вокруг них как бы никого не существовало, мир сузился до костра и этого магического круга, в котором остались только они трое. Небо над ними было темным, а ближе к западу — нежно-алым, с жемчужными прозрачными облаками. Темнели строгие верхушки сосен, наверху было спокойно и красиво.

* * *

    Сон викинга Сигурда был недолгим. В этом сне старый развратник Йен Мак-Келлан, наряженный магом Гэндальфом, пытался завалить его на краю того самого оврага, повторяя: «Трахать гота — это готично».
    Проснулся, вылез из спальника, насквозь мокрый от пота. Мочевой пузырь разрывался от вчерашнего пива. Он еле добежал до обрыва и с наслаждением направил сверкающую струю на кусты дикой малины, росшие внизу. Дно оврага было густо устлано мусором, на листьях элегантно висели крупные капли рвоты.
    Димка застегнулся и почувствовал ниже пояса чей-то пристальный взгляд. Хаген пускал дым колечками, как настоящий Гэндальф. Студент-медик уже успел переодеться в обычную черную футболку и такие же черные джинсы. Он щурил воспаленные глаза на солнце и почесывал волдыри на месте комариных укусов.
— Чего уставился? — Димка ощутил, как в его душе поднимается волна раздражения.
— Завидую. — Усмехнулся Хаген. — В эрегированном состоянии, небось, все двадцать?
— Иди ты! — Димка тоже закурил.
    Мимо них стрелой пронесся Локи и сблевал желтым. Его шатало, и Хаген подхватил гота, чтобы не свалился:
— Поздно пить боржоми. Наживешь себе цирроз в тридцать лет, дурак набитый.
    Локи проблевался и убрался восвояси.
— Ты в курсе, что он пидор? — Спросил Димка.
    Хаген почему-то улыбнулся. Неловкое молчание. Чтобы хоть как-то поддержать разговор, Димка спросил:
— Слушай, а тебя-то как зовут в реале?
— Нина. Есть такая певица — Нина Хаген. — Студент затушил окурок о ствол березы и с надеждой заглянул Димке в глаза. — Слушал когда-нибудь?
— Нет…

    Ролевики собирались по домам. Сворачивали палатки, паковали рюкзаки. Одна только палатка Гудрун оставалась на прежнем месте. Девушка явно ждала чего-то. От радостного предчувствия у Димки защемило сердце. Он наблюдал, как Анька бегает от одного парня к другому, прося, умоляя, заставляя убрать за собой хоть часть мусора. Ее мало кто слушал. Кончилось тем, что все давно ушли, а они втроем собирали бутылки, банки и коробки, как финн в фильме «Особенности национальной охоты».
— Свиньи! — Чуть не плача, шептала Аня. Коробки и обертки они торжественно сожгли на костре, как средневековых ведьм. Пластиковые бутылки плавились и воняли, растекаясь по углям. Овраг смердел не хуже, чем общественный сортир.
    Аня разделась и осталась в одном розовом купальнике — две полоски яркой ткани и маленькое ладное тело. Димка надел футболку навыпуск — член буквально рвался из штанов.
— На что ты готов ради меня? — Ни с того ни с сего спросила она.
— На всё, конечно.
— На всё - на всё? — Аня обняла его.
— Ага! — Подтвердил Димка. Его глаза стали мутными от желания.
— Хаген! — Позвала она.

* * *

    Через час они уже собирали палатку. У Димки всё перевернулось в голове: как она, его любимая девушка, могла предложить ему такое?
«А если не ляжешь под него — вообще больше никогда меня не увидишь», — припечатала Аня.
Хаген выглядел не менее смущенным, чем Димка. Отозвал парня в сторону и долго объяснял что-то про вуайеризм: «Понимаешь, она получает удовольствие только когда два парня… Ну, ты ведь смотришь лесбийскую порнуху, да?» — Димка едва сдержался, чтобы не набить ему морду.
— Ее изнасиловали в детстве, понимаешь? — Втолковывал Хаген. — Она ненавидит мужиков, которые ведут себя как мужики.
— А я-то здесь с какого боку? — Орал в ответ Димка.
— Ну, дело твое… — Устало вздохнул под Хаген. — Не хочешь — не надо. Другого найдет. Тебя никто не заставляет.
    Аня не выдержала и привела их назад, к палатке, держа за ремни, как дрессированных собак.
— Раздевайтесь. Оба! — Приказала девушка.
    Хаген послушно стянул майку и джинсы. Димка замешкался и дрожащими руками сделал то же самое.
    Анька наблюдала за ними, сидя на траве и раскинув загорелые ноги. Ее лицо напряглось, глаза сияли.
— Теперь ты! Так, сделай ему больно… Еще. Быстрее, — командовала она.
    Димка изрезал об осоку ладони и колени — не догадался снова расстелить спальник. Сначала было непривычно и стыдно. Хаген ласкал его бедра своими тонкими медицинскими руками, целовал сзади в шею, убрав пряди длинных волос. Когда сзади вошел член, Димка сжался, потом его отпустило. Минут через десять он зажмурился и понял, что это, в общем-то, довольно приятно. Сильные мышечные сокращения, вдох, выдох, рука сама потянулась, чтобы подрочить.
    Когда Димка открыл глаза, то увидел, что девушка делает примерно то же самое.
—Теперь можешь полизать ей. Давай… — Шепнул Хаген.
— Обойдется. — Неожиданно для самого себя произнес Димка. Он видел перед собой тощую конопатую ковырялку, плоскую, как доска, с невъебенным самомнением и с носом-пуговкой. Он уже кончил.

    Теперь они с Хагеном остались здесь вдвоем, на руинах палатки, с немытыми котлами-вставками и пустыми рюкзаками. Спальники были расстегнуты и расстелены. Гудрун убежала на станцию в истерике, назвав обоих гнойными пидорами.
— Кстати, меня зовут Олег. — Сказал зачем-то Хаген.