Если я еще раз встречу в Нью-Йорк-сити васпа , я сразу сообщу ему, куда ему засунуть его происхождение. В нашем Нью-Йорке васпы — редкая птица. Половина резидентов  Нью-Йорка, говорит статистика майора Гулиани, родились вне Америки. У второй половины родители родились  тоже в Бангла-Деш и Кот-Диоре. Остатки изначальных васпов Первого Мира переехали от нас в Калифорнию играть типичных американцев у Ворнер Бразэрс. Индекс резидентов в “Желтых Страницах” Бруклина начинается так: Аалт, Аарон, Абочча, Абуна… Моя фамилия в билле  за электричество спеллингуется  как “Баруез”.  


          — Пардон ми , сэр…
           Она клубничная блонди, около 25, узкие бедра и неправдоподобно большой бюст. На ней не сможет нагреть руки бизнесмен Мирза, я вожу его с бангладешского рейса до его шопа  на Авеню Ю. Шоп Мирзы называется “Прайслес  Бюстгальтеры из Бангла-Деш. Стандартный Европейский Размер”. Все бюстгальтеры у Мирзы второго номера. Здесь тянет на тридцать восемь дюймов. Среди тысячи женщин вам нет-нет да и попадется такая, которая своим бюстом вывернет вам душу наизнанку.


          От нее пахнет Шанелью Номер Пять, духами Мерилин. Запах Мерилин перебивает даже запах моего пота и взопревших без кондиционера яиц. У блондинки, кроме сорока дюймов, еще и клубничная кожа, розовые ресницы, губы цветочком. Ее губы накрашены красным, как марки для авиапочты. Она в пурпурном платье, туфли на высоких каблуках. Ньюйоркерки-лимитчицы одеваются как у себя в стране. Здесь настоящий дресс . Здесь есть стиль. Она уже сидит на переднем сиденье.


          — Слушай, ты выглядишь как мужчина, который знает, как рулить. Сделай для меня чудо. Через пятнадцать минут я должна быть в Файер Департменте  на Четвертой Авеню.
          Она села в конце Эммонс Авеню. К тому же сегодня суббота.
          — При субботнем трафике , мэм, до Четвертой Авеню — это трип  на полчаса.
          — Ты когда-нибудь слышал про Иисуса Христа?
          — В детстве от прабабки, мэм.
          — Тогда сделай это: на Четвертую Авеню за пятнадцать минут.
           Я делаю разворот с места.
          — У вас что, мэм, пожар на Четвертой Авеню?
          — Я не мадам, я — леди.
          — Из Каунти Англси, Южный Уэльс, мэм?
          — Моя мам — леди Ирландии.
— И у вас сегодня клуб ирландских леди на Четвертой Авеню в пожарной каланче?


          Со служебной дороги я выруливаю на Белт-Парквей в бреющем полете. Машина наклоняется вправо. Леди издает сексуальное ”Оооу…” и опирается руками на мое плечо. Рукой на стике  я чувствую ее колено.
          — Теперь холд-он ! — говорю я и начинаю кидать Кадиллак по парквею вправо-влево.
          — Оооу… Оооу!
          — Ййес!
          — Слалом в Аппалачах!
          — Ййес!
          Она восторженно улыбается.
— Гони! Гони! Сделай их! Сделай!


          Ее рука то сжимает, то  разжимает мою на стике.
          “Наши лучшие парни имеют свои извилистые спецтрассы. Один слалом-драйв, и каждая третья белая пассажирка — твоя…” — учил меня старый негр-таксист из белого Саффолк Каунти. Они там в Саффолке знают специальные штуки. Старый профи.
          — Если бы моя мама-леди знала, как я люблю рэйсинг , она отхлестала бы меня ремнем.
          — Я сам отхлещу вас ремнем, леди.
          — Ты что, один из этих?
— Нет, я уже не из них.


          Рядовому ньюйоркскому таксеру, вкалывающему по двенадцать часов в бензиновом угаре, член надо поднимать домкратом. Я еще держусь на хорошем генофонде. Но и мне уже не до первертoв .
— Теперь смотрите, — я показываю на трассу, идущую резко вверх. — На подъеме не видно, что там на спуске. И воскресные водители начнут тормозить без причины. Так устроена их непрофессиональная башка. Непрофессионал замедляет темп, когда не уверен в будущем. Профи идет по инстинктам. На подъеме мы их и сделаем.


          Я еще раз проверяю ее бюст: экстра-класс. Она лучше, чем какая-нибудь кинозвезда. После Мерилин все они плоскодонки. И всех их перетрахали сначала сценаристы, а потом продюсеры. Моя звезда совершенно не выглядит испорченной.
          — Как тебя зовут? — спрашивает она.
          — Влад из СССР.
          — Я — Фелисит. Сделай их на подъеме, советский Влад.
— Сделаю, леди Фелисит.


          Я ставлю пониженную передачу, включаю хай-бим  и вдавливаю акселератор в пол. Мой Кадиллак превращается в пучок кинетической энергии, сорвавшийся с цепи. О, Бог Белт-Парквея или его Черт, помоги мне сделать это. Не дай захлебнуться моему старому карбюратору!


          Тараня асфальт тормозами, я бью правыми колесами о тротуар у Файер Департмента через четырнадцать минут тридцать секунд. Ногти Фелисит исцарапали мою руку.
          — Оооу! — говорит она.
          — Йооо… — говорю я, глядя на ссадины.
          — Наклонись ко мне, — говорит она. — Я хочу тебе что-то сказать.
          Я наклоняюсь и чувствую ухом ее прохладные губы и губную помаду.
          — Ты… магический мужчина… Я хочу… тебя трахнуть…
          — О, боже…
          — У тебя есть что-нибудь против секса?
— Ничего… Кроме того что я не имел его несколько месяцев…


          Фелисит смеется.
          — Сегодня будешь иметь. Жди меня здесь. Я сфотографирую выпускников академии Файер Департмента за десять минут. Я фотограф. А потом мы немедленно едем в мотель.
— Вэл… — говорю я. — Шюа…


          У человека все должно быть прекрасно в фартовые дни. Я  еду в мотель на берегу Атлантики. Мотель “Эс энд Джи. Часть 3”. Это высококлассная цепь. “Эс энд Джи” обозначает секс и геймз. Части 1 и 2 должы находиться не иначе как на Гаваях и Сайпане. Стены мотеля цвета коконатов . Мы входим, оставляем подписи и получаем Комнату 401. По дороге мы заехали в ликерный шоп, я купил бутылку “Джека Даниелса”.
          — Ты в самом деле не из них? — спрашивает Фелисит в лифте.
          — Кого ты имеешь в виду?
          — Любителей хлестать ремнями. У моей мам был ужасный опыт.
— Успокойся, бэби, — говорю я. — Я уже безвреден.


          Стены и постель в комнате тоже цвета коконатов. Я снимаю целлофан с фужеров и наливаю виски. Фелисит в это время раздевается. Бра , трусы, и носки Фелисит ярко красного цвета. После пурпура платья это выглядит как коммунистический заговор. Ее нижнее сразу будит во мне страсть. Под дымом пурпура алое пламя. Впереди у меня уже торчит большая штуковина. Тело Фелисит клубничное и восхитительное. Миниатюрный зад и два сорокадвухдюймовых перла . Мать-природа иногда создает такую кунсткамеру. Одним женщинам она дает все, а другим шиш с маслом. Все это как сон.


          Фелисит снимает и красное тоже. Она садится на постель, кладет ногу на ногу и пьет виски. У нее упругая грудь, и эта грудь стоит. Фелисит выглядит так, как будто она уже возбуждена. Она смеется.
          — Что тебе смешно? —спрашиваю я.
          — Ты не думаешь сейчас о своей жене?
          — Я сейчас думаю, что из всего белого, черного, желтого и малайского у тебя самое экзотическое тело.
          — Я знаю. Но ты должен подумать о своей жене.
          — У меня нет жены. Слушай, разве это не ты предложила трахнуться?
          — Оооу…
          — Что “оооу”?
          — Я предпочла бы, чтобы ты не употреблял этого слова, мой лысый Магический.
          — Если тебе не нравится мой затылок, мы можем сейчас же отсюда уйти.
— Нет, — говорит она. — Сними с себя одежду.


          Я залпом выхлебываю виски, закуриваю и начинаю раздеваться. Джинсы у меня еще ничего, но трусы все в белых пятнах. В воскресенье я пересыпал в лондромат  порошка. Я засовываю большие пальцы под резинку трусов и стягиваю трусы вместе с джинсами. Я чувствую себя старым и потным. Но я чувствую себя и чертовски удачливым. Сегодня у меня самый удачный шифт. Я не могу поверить, что мне так повезло. Мне надо как-то показать себя. Я сажусь рядом с Фелисит и наливаю каждому по новому дринку .
          — Ты — классная женщина, но и я тоже классный, — я стараюсь убрать деревенский русский акцент. — Ты видела, как классно я сделал тридцатиминутный трип за пятнадцать минут? Это не всякому дано. Я — интерконтинентальный пилот. Я штурвалил в Москве, Японии и Америке. Я летаю на всем, что летает.
— Оооу! Посмотрите, что есть у Магического!


          Она ничего не знает кроме своего “Оооу!”. Как детский игрушечный аккордеон — куда не жми, все равно одно и то же “Вя—вя”. Она кладет руки мне на ноги, а потом проскальзывает ими мне между ног. Она берет его и держит двумя руками.
— Оооу! Я чувствую что-то твердое!


          Она опускает голову и целует его, а потом я ощущаю ее губы и язык. Живой блоу-джоб! Как есть, без всяких подмываний. Я делаю нечеловеческие усилия, чтобы сдержать свой поток. Я вспоминаю, как таксист-пакистанец учил меня перед джамайским тридцатидолларовиком: “Они обслуживают, пока ты не кончишь один раз. Но начинают они с блоу-джоба. В это время задержи дыхание и думай о какой-нибудь гадости. А через три минуты сделай вид, что не можешь кончить, поставь ее жопой к себе и вставляй.” “Обязательно надо к себе жопой?” — спросил я. “А ты сможешь ей всунуть, если она будет смотреть тебе в глаза?” — ответил он. Откинув голову и уставившись в потолок, я не смотрю на Фелисит. Я думаю о Мироне, этом дерьме на вращающемся стуле, о дерьмовых американских зарплатах, о дерьме-Америке вообще — по какой ошибке я оказался в этом Третьем Мире, втирающем про себя очки, что он — Второй, который лучше Первого.  
          

          Ее язык крутится как сумасшедшая змея.
          — Ааа… Шшшит !
          — Пожалуйста, — она поднимает голову. — Я прошу тебя. Я не люблю грязных слов.
          — Хорошо, бэби, хорошо. Больше не будет грязных слов.
— Ляг на простыню, Магический.


          Я ложусь и чувствую ее тело рядом с собой. У нее прохладная кожа, и ее рот приоткрыт, и я целую ее и вставляю язык ей в рот. Она упруга, свежа, молода, хороша. И эти сорок четыре дюйма у тебя под рукой. Что за чертовское везенье! Я разорву ее на куски! Я скольжу рукой вниз и чувствую, что ее вагина открыта, и вставляю туда палец, и загибаю его кверху. Она здесь, у меня на крючке! Потом я вытаскиваю палец и начинаю играть с ее клитором.
— Ты хочешь форплэй , — шепчу я, — ты получишь классный форплэй!


          Я вставляю в нее свой болт. Я собираюсь работать медленно-медленно и долго. Но вдруг я вижу гриву ее белых волос, рассыпанных по коконатной простыне в луче вечернего солнца. И тут я не выдерживаю. Нирвана. Место, где все хотят быть. “О боже! — думаю я. — Я забыл поцеловать ее соски!”
          — Знаешь что? — спрашивает Фелисит.
          — Что?
          — Ты напоминаешь мне твой Кадиллак.
          — Что ты имеешь в виду?
          — Бешеная гонка и тут же все кончено.
          — Вэлл, бэби, — говорю я, — давай сделаем еще один рэйсинг.


          Фелисит идет в ванну. Я сдвигаю простыню, я кончил на простыню, старый профи, откидываюсь на подушку и закуриваю. “Пожалуй, я сделаю ее своей герл-френд, — думаю я. — Но только во второй раз нужно выступить в постели получше.” Когда Фелисит возвращается, в ванну иду я. “Конечно, она чокнутая, — думаю я под струей. — Она захочет переехать ко мне, она будет занимать две трети матраса, она заставит меня покупать туалетную бумагу вместо газет и потребует трахать ее восемь раз в неделю. При моей тяжелой работе это чересчур. Я сделаю ее своей герл-френд только на месяц-два. Я позвоню сестре в Москву и между делом вверну: “Моя герл-фрэнд ирландская леди…”” В вашей ебаной Российской Федерации извели нас, пролетариев, и ниспоклонствуют перед нобилитетом.
          — Возвращайся быстрей, Магический! — слышу я из комнаты. — Не оставляй меня одну!
— Я уже с тобой, бэби!


          Я выхожу из ванны. Комната мотеля пуста. Фелисит исчезла.


          Между событиями и буднями дистанция огромного размера. Передо мной облезлые коконатные стены, простыня в старых подтеках спермы, чужой и моей, рядом с пепельницей лежит окурок дешевой сигареты.


          По какому-то импульсу я бросаюсь к шкафу. Ничего, кроме вешалок. Все мои вещи исчезли. Мое нижнее белье, моя рубашка, мои джинсы, мои ключи от машины, мой кошелек с выручкой за два дня, моя мелочь, мои ботинки, мои носки, все. Она трахнула меня, как обещала. И это стоило мне дороже самого дорогого эскорт-сервиса.


          На столе-дрессере  стоит недопитая бутылка “Джека Даниелса”. Я подхожу и наливаю себе рюмку. На стекле стола помадой написано: “Гудбай, “магический”!”
          

          Я одним глотком выпиваю виски. Я смотрю на себя в зеркало и вижу сутулую спину, лысину, о которой она говорила, десяток лишних килограмм вокруг пояса и свой морщинистый болт. Я совершенно не представляю, что делать. В запасе у женщины имеется девять с половиной тысяч способов убийства мужчины.


          У меня есть несколько друзей, но они вкалывают и по субботам тоже. И у них нет ни сел-телефонов , ни денег, чтобы одолжить мне. У них вообще ничего нет, кроме мечты купить экспириенс .


          Я беру бутылку “Даниэлса” и тяжело сажусь на постель. На ту постель, где я только что сидел с Фелисит и воображал себя супермэном. Я опрокидываю бутылку и присасываюсь к горлу. Солнечные лучи просвечивают сквозь шторы столбы пыли в комнате.


          Еще по какому-то импульсу я заглядываю под кровать. Мой вест-пауч ! Я дергаю молнию — сигареты, зиппо , грин-карта и права. Я закуриваю. Сработала старая привычка Третьего Мира  — прятать главное под кровать, если ты на кровати с незнакомкой. Старый профи.


          Там же лежaт две мази. Я откручиваю две крышки, выдавливаю из двух тюбиков на указательный палец и мажу себе публичные волосы. Я купил сразу обе мази. Я не знаю, какие именно у меня вши — жующие или сосущие. Ни те, ни другие у нас в Нью-Йорке не редкость.


          Теперь вши продвинулись на публичные волосы леди. В Третьем Мире и у леди лобок должен быть со вшами. Которые или жуют, или сосут.