Вот я вам так скажу, камрады. Мидицына – эта ахуитильна апасная и атветственная штука. И ещё к тамуже страшная, как сам пездец. Нет, вы канешна можите мне вазразить, мол ты далбайоп и всё такое, типа, хулеж страшнова то в мидицыне можит быть? А я вам щас раскажу!

Случилась эта хуита со мной в 87-году, когда мне читырнацать лет всиво было. И находился я тагда у бапки в деревне. И радитили мои сомной были тамже, а хули, лето ведь, август, отпуск у них был.

Праснуфшись рана утром, с чотким намерянием немедлена припустить галопам в деревенцкий талчок, дабы как можно скарее пасцать, я был ахуительна удивлен болью в правам баку. Саапчив данную новасть матери, я струдом аделся и нахохлифшись сидел на диване. Ну, шоб долго не песдеть, скажу сразу, што симейный савет пастанавил вести миня в сельцкую бальницу, аш за 2 киламетра. (Село большое, быфший райцентр и там была здаровая бальница и даже ниплохая апирационная!). Осазнав, што ранее запланированое на севодня купание в речке пашло па пизде, настроение испортилось маментальна. Да и чуфствовал я себя, аткравенна гаваря, фсё хуже и хуже: кружилась галава и хателась блевать. Кое как доковылял с атцом до больницы и зашол в кабинет к хирургу.

“Лажысь мальчик на кушетку”, – сказал хирурх Олег Сергеич, - “и паказывай где балит!” После этава начал щупать мне пузо, пригаваривая: “Да не напрягай ты жывот, ёп тваю мать. Яш нихуя пращупать нимагу, кагда ты весь напряхся!” Хотел я ему канешна сказать: “Идиты в хуй, у миня бок болит как сцука, а ты мне на брюхо давишь!” Но нисказал нихуя, потому как ришил ненарывацца понапрасну. Минут чирез 10 хирурх вынес вирдикт: “Аниндицыт бля. Приступ. Жылатильна делать апирацыю!” И уже абращаясь ка мне: “Мальчик, ты сагласин???”

Сказать, што я просто ахуел, это ничиво несказать. Я охуел в ступор и испугался до усрачки ктомуже. Олег Сергеич объяснял бате: “Ну хорошо, допустим этот приступ мы ему щас както убирём. Ну и хули? Вот вы говорите, што чирез 3 недели поедите на поизде домой. А если у вашиво сына приступ ебанёт пряма в поизде? А? Што тогда делать будите? На станциях веть апирационных нету!” Вопчим, батя счёл довады врача убидительными и сказал мне: “Сынок, надо делать апирацию. Пряма сичас!” Я тотчас же разревелся с соплями и сказал: “Согласный!” А ещё я спросил хирурга: “Больно будит?” Хирурх, сцука такая, доверительно так улыбнулся и выдал что-то кажетсо по-латыни: “Аппендикс – атростокус нахуйнинужнус”, а потом ищо дабавил – “да нибудит больна. Укольчик вколим и кишку эту атрежим быстринька. Ничиво и нипачуфствуишь пачти!” Вот по этому “пачти” я и понял, што он канешна пиздит как троцкий и зарыдал уже в голос.

Начали гатовить к апирации. Первым делом грудастая систричка всадила мне в пличо два успакаитильных укола. Падействовало, далажу я вам нихуйственно. Рыдать я сразу пиристал, а просто сидел на кровати, держался за бок и тупил. Всё было просто похуй, даже то, што сестричка заставила миня раздецца догола и сделала мне.....клизму. Патом мне дали бальничную пижаму, отправили в талчок прасрацца перед апирацией, патом взяли крофь на анализ, патом снова раздели догола, патом заставили памыть пузо с мылом, патом пагрузили на каталку, накрыли прастынёй и пакатили в апирационную.

В апирационнай уже стоял Олег Сиргеич в маске на пол-ебла и пирчатках. На малинькам столике лижали инструменты, прикрытые прастынкой (они думали я их не увижу, педорасы). От вида всего атава антуража миня снова заколбасило и я начал тихонько подскуливать. Снова стало так страшно, шо пездец. Пирикинули миня с каталки на апирационный стол. Перед глазами, на уравне груди поставили такую рамачку, на каторую повесили белую тряпку. Палучилась блядь такая ширма, каторая мишала мне видеть свой бок. Я ведь еблан исчо падумал: “На хуя эту ширму ставят, если я всё равно спать щас буду и нихуя ниувижу и так???” Гы-гы-гы, блиа. Размичтался об опщем наркозе, наивный долбайоп.

Убить хирурга мне пачиму-то захотелось сразу, как только я прасёк фишку, што наркоз будит местным - укол тоисть. “Как безнаркоза?” – спросил я. “Да не сцы, с наркозам апирация будит, токо с местным” – сказала медсистра. “А ты, мальчик, довай-ка руки падголову сибе палажи” – дабавила втарая медсистра. Втарая метсистра была здаровенной тёткой, лет под 45. Едва я положил себе руки под голову, как она тудже приматала их к апирационному столу какими то бинтами. Потом таким же макаром мне привязали и ноги. Именна в этат мамент я и понял оканчательно, што лехко я сиводня не атделаюсь, если выживу ваапще.

Грудастая систричка пратёрла мне бок спиртом и всадила укол. Больно было до ахуения и я заарал. Толстая тётка миня успакоила: “Фсё-фсё, успакойся, щас укол падействует и больше больно не будет.” Действительна, вскоре боль прашла и хирурх начал чё-то там, за ширмай капашиться. Паскольку малчать мне было очень страшно, я попросил врача: “Кагда апендицыт вырижите, вы мне сразу скажите. Харашо?” Хирурх сагласилса.

Кстате удивительно, што нисматря на все уколы, я давольно чётко васпринимал акружающую дийствитильность и без умолку трепался. Я например савершенно чётко видил отражение своей крови и разрезаной брюшины в лампе над сталом. Но хуевы медики, трубки блядь мидицинские, на мой вапрос разрезали миня или исчо нет, пиздели мне што нет. Так апирация и продалжалась: я трепался, а они меня кавыряли. Всё бы вроде и ничиво, но минут чириз 10 я начал чуфствовать дискамфорт, стримительно периходящий в адцкую боль. Щас, уважаемые падонки, я должен сделать ниебически важное отступление.

Нармальная апирация по удалению апиндицыта длицца 20 минут. Но у миня, как аказалось, были спайки. Спайки – это такая хуйня, кагда типа кишки срослись частично с друх-другом. То есть эта кишка, каторую требовалось удалить, у меня прирасла к другим. И врачу пришлось её отделять, атрезать и атрывать от других. Естессно, што всю эту радость я чуствовал, потому как укол кишки не заморозил, а только брюшину. Итак, прошу к столу, всмысли, што давайте снова вернёмся в апирационную.

Кагда я уже больше нимог тирпеть, я снова начал орать. Причём не что-то банальное, типа “а-а-а-а, больна!!” Ниугадали ниразу. Я начал орать наиболее приемлимым для миня в тот мамент языком – тоесть матом. Проводя каждое лето в диревне, благадаря маиму деду матиршиннику к 14-и годам я уже абладал нихуйственным славарным запасом в этай области.  Вследствии этава я покрывал хирурга и систричек такими трёхэтажными хуями, каких они видимо ещё ниразу нислышали от благодарных пациентов. Я называл их педорасами, праститутками, гандонами, уёбищами и так далее. Самым ласкавым словом, обращённым мною в их сторону, было “фашысты.” Маладая грудастая систричка только краснела под своей павязкай, слыша мои беспесды чюдесные эпититы в свой адрис. Бинты, каторыми привязали мои руки я разодрал в ласкуты давольно быстро и ацарапал толстой тётке-мидсистре все руки, когда она пыталась удержать миня. Держать маи ноги позвали каково-то санитара.

Карочи, я бился за сваю жызнь как мог, изавсех сил. Боль была действительно ахуенной, а апирация моя шла 45-ть минут. Венцом тварения врачей стала “пиницилинавая ванна”, каторую они устроили в моём брюхе. Дабы не дапустить заражения, все кишки мне просто залили пеницилинам. Попробуйте представить маи ащущения и ахуейте вместе са мной. Кагда миня зашили, я уже немох двигацца ваапще. Так и лежал: мокрый от пота, со слипшимися валасами, дрожащий от холода сопляк со вздуфшимся и замазанным зелёнкой боком. Бок залепили какой-то повязкой, пирилажили миня на каталку, накрыли и павезли в палату. Не паверите, но в этот мамент я чуфствовал сибя героем. Что было дальше, помню смутна: взвалнованые лица радителей, ахуительна хочицца пить, но нильзя и т.д. Писать пра это уже неинтересно.

В итоге фсё со мной было нормально. Конец этава лета выдался жарким. Мой дваюрадный брат каждый день, па пути на речку, заходил ко мне в бальницу. Конешно, завидавал я ему нипадецки: он еблан на речке плещется, а я в палате вместе со старыми пердунами валяюсь. Да ещё и пеницылин колют каждые 4-е часа. Через две недели кажетсо повели миня снимать швы. Снимала швы та же грудастая маладая систричка. В этат рас я уже небыл апколат уколами и поэтаму её предлажение “снимай трусы” застало миня врасплох. Веть я уже был здаров, ничиво миня не биспакоило, и уже несколько ночей падрят я мичтал об этой систричке, пиридёргивая затвор на сон грядущий под храп старпёров на саседних краватях. И тут вдрух “снимай трусы”.

Канешно, покраснев до самых яиц трусы пришлось снять и лечь хуем кверху на кушетку. Снимать швы кстате было довольно больно, но я не придавал этаму асобово значения. Я ахуенно стиснялся и думал лишь об адном – как бы у миня не встал. При этом я всё время торопил систричку: “пажалыста, давайте пабыстрее, а то очинь больна!” Систричка улыбалась и спишила, идя мне на встречу. Я думаю, што она канечна дагадалась о причине моей тарапливасти, но вида не подавала. Сняла вобщим швы и чериз день попиздил я дамой.

Прошло несколько дней и из шва на баку пашёл гной. Снова в бальницу. Оказалосб, што в торопях, систричка забыла там несколько ниток. Их удалили. А шов на боку у миня теперь такой страшный, што врач скорой, который недавно осматривал миня (пару недель назат чё-то жывот прихватило, да так, што скорую вызывать пришлось ночью) спрасил: “Маладой чилавек. А где вам апендицыт удаляли?” Когда я сказал ему, што это было симнатцать лет назад в деревне, он переспросил снова: “И кто правадил апирацию? Деревенский знахарь?” Падъибал так миня, сцукаблянах. Ну и хуй с ним, падумаешь шов некрасивый. Не на ебле же, а на боку. А жына миня и такова любит.

Кстати хирург тот - Олег Сергеич и сейчас ищо работает. И если по-чеснаку, то благадарен я ему ниибацца как сильно. Потому как жызнь он мне спас как говорицца беспесды. Апендицыт то мой, как аказалось, уже гнойный был и разорвацца мог в любой мамент. Вот тагда бы и пришлось плотнику с рулеткой ко мне в гости наведацца. А так всё обошлось.

С тех пор я ниразу больше не лижал в больнице. Ни с чем. Тьпху, тьпху, тьпху, шоб нисглазить.