Было эта давно, када я была малада и выебиста. Присутствывал в маей институтской кампании друг-истет  Калянчик. Несматря на наметившуюся на юнай галаве лысину, страдал Калян от сексуальной невастребаванности и сублимировал путем походов в тиатры, на выставки и чтения заумных до охуения  книг. Ваще парень он был неплохой, хоть и ебнутый - сабеседник приятный, на гетаре там паиграть, водки папить – атчего же нет? Только вот было в его внешнасти чтота такое отчаянно пиздапративное, отчего дефки начисто не хотели ему давать без денег, а таковых у него никада не было. Нас Калянчик пастаянно фалавал пайти с ним в театр. Он даставал контроамарки на модные спектакли, расписывал нам невъебезные прелести репертуара, рассказывая о любимых пристарковатых актрисах заходился в икстазе, но организовать путевый культпаход он все никак не мог – мы убигали от него, при упоменании о театре каменели лицами, начинали с интересом разглядывать интереснейшие вещи на асфальте под ногами, придумывали абсолютно далбаебические  атмазки, то есть всячески деманстрировали упорное нежилание культурно расти. Аднажды Калянчику удалось таки нас развести на эту шнягу, но вся кампания дружно апаздала на спектакль на полчаса, после чего неудавшиеся театралы поволокли полуплачущего Калянчика жрать водку и его гламурный парыв накрылся пездой – вместа культпахода все как абычно закончилось разгнузданой пьянкой и еблей.
    От горя и затраченных впустую усилий Калянчик стал худеть и хуеветь на глазах. Видя страдания нашего исходящего на гавно брата,  в нас взыграло человеколюбие и мы в канце канцев согласились разделить с ним радость познавания прекрасного. Калянчик чуть не обосрался от радости и живенько прикупил билеты на музыкальный спектакль «Серенада Солнечной долины».
    В положенный час я, моя подруга Танька и Григорий пачти без апаздания подтянулись к Театру Франко, в катором нам предстояло блаженствовать ближайшие пару часов, и где нас встречал сияющий Колянчик. Кампания доложу я вам, подобралась самая не подходящая для падобнаго эксперемента. Наиболее культурным  врамяпрепровождением еврея-палукровки Григория до этого мамента было опизденелое шпиление в игровых афтоматах. Играя, он был всегда трезв и в нем активировалась еврейская половина его сущности – он был жаден и ращетлив. Когда же он садился пить водку (а случалось это нередко), в нем просыпался русский – во хмелю Григорий был буен и невоздержен, т.е. упорно и целенаправленно нарывался на пиздюлину и пытался выебать все что движется, демонстрировая удивительные  чудеса непереборчивости.
    Носительница нежного пушкинского имени Татьяна, вообще имела громкую славу аторвы, и более уместным местом для нее был не театр, а пастели чужих мужей и кабаки, где она неизменно напивалась и так же неизменно устраивала танцы на столах и самодеятельный стриптиз.
    Скромная афтарша этого опуса про себя смущенно прамалчит, предоставляя читателям поверить на слово, что в те времена она полностью саатветствовала сваим друзьям.
    Спектакль выдался гавняный настолько, что аписать это невазможно. Хуевым было все – музыка, игра актеров, их гнусавые галаса, толстожопые тетки из кордебалета.  Кастюмы  явно тварили не на шутку абдолбленные учащиеся швейного ПТУ №31, а декорации видимо вырезали слюнявые дауны на уроках трудотерапии на картонажной фабрики Областного ПНД.  К тому же уебан-Калянчик кагого-то хуя купил билеты на разные места, хотя зал был полупустой. Я с Григорием сидела возле профессиональной видеокамеры (представляете, какой-то дегенеративный канал снимал весь этот атстой для ТВпрограммы!), а Татьяна с Калянчиком попала в еще более пиздоватую ситуацию – им пришлось сидеть на первом ряду прямо по середке.

Первое отделение мы с Григорием отчаянно тосковали, вяло развлекаясь тем, что громко переговаривались, обильно пересыпая речь матюгами – так, чтобы слышно было в камеру. Успокаивало меня то, что кому-то еще хуевей, чем нам - с нашего четвертого ряда (сидели сбоку) было видно, как Татьяну просто рвет на части, она силилась не ржать в голос, краснея при этом и надуваясь, как марской еж перед еблей. В перерыве у нас даже не было времени как следует высказать Калянчику наши КГ/Амы – мы, спотыкаясь, бижали в буфет, ибо на трезвую сматреть дальше всю эту паебень не было никаких сил. За 15 минут антракта мы успели выпить две бутылки чернил, еще две взяли с сабой, прихватив пластиковые стаканчики. Пристыженный Калянчик либезил и пресмыкался, и совершенно безропотно выполнил наше паручение – с постной мордой он угаварил строгую бабульку в униформе пустить нас в пустующую ложу. Он знал всех  кошелок, работающих в театре и пользовался их безграничной материнской любовью. Старая дура совершила бальшую ашибку, поддавшись на увещевания ясноглазова эстета.

В ложе мы выставили в ряд на красном бархатном бардюре стаканчики, Григорий был на разливе, пир продолжался. По мере нарастания опьянения спектакль оживился, мы даже заинтересовались происходящим, а потом даже вступили в диалог с актерами. С начала потише и лениво, а потом все громче и оживленней мы стали отвечать на реплики актеров.
К примеру: Герой говорит героине «пусти меня погрется к себе в номер», а она ему типа «я девушка честная, ты меня   скампраментируешь».  С балкона раздается вазмущенный голос «Слыш, дура, хватит целкой прикидываться, дай парню присунуть на полшишки!»
Дальше он ей: «Ну пусти, а то я тут превращусь в сосульку!». Пьяный Татьянин голос: «Главное, штоб не в облизку!». Или: героиня прилегла головой на колени сваему любимому и чтото ему такое рамантическое парит. Хор с балкона: «Левее, голову – левее, не там у него хуй!». Патом герои изображают целомудленную ночевку в гастинице, а  за стеной типа пара трахается и тут идет такой художественный прием – включается фонограма со стонами и скрипом кровати, а наши герои от этих звукав охуевают и ваще в шоке. Григорий орет: «Граждане артисты, кажется вы оставили включенный  микрофон в гримерке». Ну и так все фторое отделение. Публика тоже аживилась и только успевала вертеть головой то на сцену, то на нас.

В саседней ложе на стульях валялись  два наркамана с длинными хаерами. Хез, как они туда папали, может поспать забрели – билеты то дешовые. Вели они сибя тихо, иногда просыпались и невпопад нестройно тянули «Браввввввоооооооо-о-о!» и опять засыпали. Бабки-служительницы слышали, что в ложах тварится какой-та беспредел, все время забегали к наркоманам и орали на них, думая, что именно они являются источниками безобразного шума, и угрожали вызвать ментов. Мы в эти маменты прикидовались ветошью и изображали глубокую заинтересованность на лицах, старательно таращась на сцену.  
Под завязку Татьяна уронила с балкона сумку на голову какой-то тетке, а услужливый Калянчик пабежал ее подбирать. После спектакля мы оставили жуткий срач в ложе, а сами еле выбрались оттудова. На полу оставались одинокие пустые бутылки и осиротевшие стаканчики са следами памады.
Остальное я помню абрывочно. Помню как Татьяна сблевала пряма на пороге театра, как Григорий ебнулся на эскалаторе в метро, пролетев пару-тройку метров, пока его полет не прервала какаято жирная баба, занявшая тушей весь праход. Помню, какой пизды мне ввалили родители, когда я вернулась из театра позвякивая сережками об асфальт. Остальное не помню.
После этага Калянчик от нас навеки атъебался с культпоходами  и ф театр потом всегда ходил адин.