Захарыч бодро потянулся, сидя за своим видавшим виды столом. Обведя свежим взглядом свой кабинет, он в который раз поразился его сходству с операционной какого-нибудь маньяка в белом халате из американских фильмов. И хотя предметы, наполнявшие его, были самые что ни на есть обыденные – скальпели, зажимы, зубные сверла, пинцеты и прочий хлам, почему то именно в кабинете Захарыча их блеск приобретал какой-то зловещий оттенок, подобно реквизиту фильмов ужасов.

Захарыч вряд ли смог бы доходчиво и внятно объяснить, почему он, относительно молодой – чуть около сорока, - со столичным образованием, врач, уже не первый год работает в этой богом забытой сельской больнице. До ближайшего райцентра было три часа езды по разбитой, изъезженной колее, в непогоду же добраться туда было и вовсе нереально.

Скорее всего, да он и сам так считал, его привлекали практически неограниченные возможности манипулировать психикой своих посетителей. Что там говорить, единственный врач небольшого поселка в Смоленской области, где половине населения он настоятельно рекомендовал принимать грязевые ванны, чтобы лучше привыкнуть к земле, был чем-то вроде шамана и спустившегося с небес полубожества одновременно. Вот и сейчас Захарыч был занят разработкой своего собственного, доселе неиспробованного рецепта.

Поскольку понятие рабочего дня в его работе практически отсутствовало – то есть его могли поднять и посреди ночи, благо жил он тут же, в больничной пристройке  - Захарыч, не дожидаясь вечера, закрыл кабинет и, наскоро накинув поверх халата скромное потертое пальто, покинул больницу через запасной выход. Осторожно, пробираясь дворами, он вышел к покосившемуся домишке, почти на окраине села. Громко, но беззлобно тявкнула дворняга хозяина. На крыльце показался бородатый дед в видавшей виды телогрейке. В зубах его тлела самокрутка.
-    Здорово, Михеич – уважительно поздоровался Захарыч.
-    А-а-а, дохтур пожаловал... Ну заходи, родимый, гостем будешь.

Скинув в прихожей пальто, Захарыч прошел в избушку. На столе стояла початая бутыль первача и блюдо с грубо нарезанными кусками сала. Без лишних разговоров хозяин достал откуда то стакан, протерев его несвежим кухонным полотенцем, плеснул гостю «на два пальца», поставил перед Захарычем. Выпив, покурив хозяйского самосада и обсудив сельские нехитрые новости, доктор перешел, наконец, к цели своего визита.

    -Михеич, ты вроде говорил, у тебя аптечки немецкие с войны оставались...
-Да вроде где то валялись...
-А как бы мне на них взглянуть?

    Недовольно кряхтя, старик поднялся из-за стола и довольно долго копался в сенях. Наконец, подойдя к столу, он положил перед Захарычем военную походную сумку с выцветшими немецкими буквами по бокам. Открыв ее и высыпав содержимое на стол, Захарыч сосредоточенно начал копаться в ампулах, коробочках и банках с неясным наполнителем. Отобрав несколько ампул, он удовлетворенно кивнул.

    -В общем, эти я вроде у тебя изымаю... На нужды отечественной медицины. А насчет твоего ревматизма не беспокойся, скоро из Питера должны мне мазь новую выслать, ты первый на очереди.

С этими словами, распрощавшись с радушным Михеичем, довольный доктор вышел на проселочную дорогу. Уже стемнело. Быстро добравшись до больницы, Захарыч заперся в своей лаборатории, как он ее называл. Это было небольшое помещение с многочисленными колбами, спиртовками, медицинскими весами и реактивами, аккуратно расставленными по полкам.

    Первым делом Захарыч высыпал содержимое из немецких ампул на газету. Далее в ход пошли йод, дистилированная вода, медицинский спирт и марганец. Смешав все в жидкую кашицу, Захарыч поджег спиртовку и поставил все это на медленный огонь. Пока адская смесь доходила до готовности, он успел заварить крепкого чаю, выпить три чашки без сахара, выкурить пять сигарет и прочитать большую медицинскую статью на английском языке. Потушив спиртовку, Захарыч приоткрыл окошко, чтобы все проветрилось, и со спокойной совестью удалился спать.

    Наутро он, как ни в чем ни бывало, сидел у себя в кабинете и ждал посетителей. В тот день он принял всех – полуслепую Никитичну, похмельного тракториста Петьку, завхоза Иван Иваныча с фурункулом на мягком месте, ебливую Зинку, мучавшуюся, несмотря на темперамент, фригидностью. Да долго еще перечислять, кого принял в тот день доблестный, безотказный и оттого любимый всеми врач Захарыч. Была лишь одна особенность. Все больные в тот день получили строгое указание напрочь позабыть все мази, порошки и таблетки, выписанные им до этого. Вместо них каждый получил по небольшой баночке с сероватым порошком без запаха. Только использовать содержимое было всем наказано по разному, в зависимости от характера болезни.

Никитичне было сказано разводить с водой и закапывать в глаза. Трактористу Петьке – насыпать в дорожки и нюхать через трубочку. Иван Иванычу – делать примочки. Ебливой Зинке – перед еблей сыпать порошок аккуратной горсткой на залупу очередного ебаря. Зинка было попыталась совратить по старой привычке и Захарыча, но как всегда получила вежливый отказ.

Так прошло несколько дней. Жизнь в поселке преобразилась. Бытовой алкоголизм постепенно сходил на нет. Зинка своими предоргазменными стонами будила по нескольку раз за ночь пол поселка. Никитична прозрела и теперь не могла найти свои очки, хотя раньше ни могла и шагу без них ступить. Петька перебрал движок своего трактора, зарядив туда турбонаддув. По утрам в кабинет Захарыча выстраивалась огромная очередь, но несмотря на то, что люди по полдня проводили в сельской больнице, все работы в селе выполнялись отныне качественно и в срок. Люди перестали друг другу хамить, и даже известный дебошир и хулиган Матрешкин смирно ходил по главной улице, улыбчиво заглядываясь на встречных расширенными зрачками.

Захарыч ликовал. Нет, работы у него не уменьшилось, даже наоборот. Но она приобрела более предсказуемый характер. Все больные, вне зависимости от диагноза, получали одно и то же лекарство. «Все таки я гений» – самодовольно размышлял Захарыч, в свободные от посетителей минуты подкидывая на широкой задубевшей ладони небольшую ампулу темного стекла. Надпись, нанесенная на ней готическим шрифтом, состояла всего из одного слова. «Ephedrini» – читал Захарыч, поражаясь гениальности немецкой медицинской мысли.