В троллейбусе было хорошо. Два пива, наспех принятых на улице, по-доброму туманили голову, эйфория предстоящей пьянки растягивала рот в блаженной улыбке, спущенный с судорожных цепей стояния в очереди за степендиальными деньгами, язык, молотил слова. Всем пятерым было весело и фривольно. День обещал многое, и даже неизбежное завтрашнее похмелье, с возможной ночевкой в трезвяке или пиздюлями, казалось волшебным приключением в стране ноль три. Так как все пятеро мнили себя невьебенными интеллектуалами, разговор время от времени приобретал извращенно богемный характер – терли о последних кино Кустурицы и Гиллиама, книгах Селина и Мисимы, а предметом самых изощренных издевок был Микола, только на днях, «ебаный невежда», прочитавший миллеровского «Трупики раком». Эстонец изо всех сил утягивал беседу в религиозную сторону. Он грязно материл попов, богохульствовал, глумился отдельно над православием, и нарекал каждую минуту оголтелых верующих тупорылыми пидорасами.

ххх

Убогий стоял рядом, качался, держась за поручень, и, покусывая коросты на пальцах, бормотал «авторские» молитвы в обслюнявленную бороду. Убогий был одет грязно, изо рта его воняло протухшей мочей, а ноги были, как тракторные рессоры изогнуты, годов шестидесятых, вспышкой полиемилита. Но на спине убогого росли крылья. Ненависть, которую он называл «верой».  Убогий прислушивался к словоизлияниям Эстонца и недовольно качал головой.
- Бога нет. Православие – говно. Церкви разве, что, красивые – рассматривал в окно женский монастырь в троллейбусное окно Эстонец.
- Да сторицей тебе воздастся богохульство твое Ирод!!! – харкнул свежей желтой слюной убогий в лицо Эстонцу. И вышел. На следующей остановке. По спине студента пробежал холодок… Сфинктер многозначительно напрягся, предчувствуя то ли беду, то ли третью мировую войну.

ххх

Водка вымыла из памяти Эстонца убогого. Водка, как струя свежей воды смывала стопка за стопкой, водопад за водопадом, все неприятности, мелкие, тривиальные, примитивные…. В голове оставалась одна светлая, яркая и самая важная в этом мире мысль – «надо выпить еще». Эстонец ходил от ларька к ларьку, от улицы к улице, от перекрестка к перекрестку, отхлебывая из полуторалитровой бутылки водку, перемешанную с тоником. Он улыбался прохожим и стрелял у них сигареты, прохожие улыбались ему и угощали его сигаретами. За сигареты Эстонец угощал прохожих из своей бутылки, и все было хорошо, и была в этом мире, в этом городе, и в этой, отдельно взятой, душе Эстонца гармония. И ангелы пели осанну…

ххх

У входа в центральный медвытрезвитель с ноги на ногу переминался двадцатилетний парень с пластиковой бутылкой. Он был пьян, весел, голубые глаза его смотрели на правоохранителей по-телячьи нежно.
- Ин дуль генция… Ин дуль генция… - по-нерусскому (Голландский? Немецкий?) говорил парень и хватал проходящих ментов за рукава.
- Чо те надо? – вопрошали менты
- Хлебните газировки, стражи правопорядка – уговаривал парень милиционеров и тыкал в лоснящиеся рыла полуторалитровку – хлебните, теплее станет. А меня в трезвяк забирайте. Я пьяный в жопину – рыла довольно отхлебывали и по-свойски похлопывали парня по плечу:
- Иди домой пацан. Не заберем. Ты к нам по-доброму, и мы к тебе по-доброму.
- Индульгенция – улыбался Эстонец и отхлебывал с рылами на бруденшафт – две бомбы в одну воронку не падают…- уверенность не попасть нынешней ночью в трезвяк увеличивалась обратно-пропорционально уменьшению жидкости в бутылке. Эстонец пересчитал десятки и шатающейся походкой двинулся к ларьку.

ххх

Эстонец с пьяным удивлением смотрел на окровавленную руку. Из ладони торчал внушительный кусок стекла. Кровь и боль несколько протрезвили его, со скоростью несущегося поезда возвращая потерянную неопределенное время назад реальность. Капли бурой жидкости медленно падали на снег, освещенный уличным фонарем. Целой рукой Эстонец опирался на оштукатуренную и замазанную синим стену. Взгляд отказывался фокусироваться на странном, решетчатом окне, с выбитыми стеклами. Из окна тянуло приятным, каким-то возвышенным, смутно знакомым запахом. Эстонец, подтянул замерзшее тело ближе к окну, и, стараясь не упасть, заглянул внутрь. В отблеске уличного фонаря изнутри на него смотрело вытянутое бородатое лицо, обрамленное церковным серебрянным окладом. «Еб твою…» - подумал Эстонец, и тут же, руку его, с торчащим из ладони стеклом, кто-то грубый и серый заломил за спину.

ххх

- Эй, бля, стеклобой. Студент! Тебя выкупать пришли – выдернул Эстонца из оцепенения голос дежурного. Эстонец тяжело встал со скамейки, и, держась за решетку, выглянул из обезьянника. В углу, у стола дежурного стоял невысокий попик в засаленной рясе и поглаживал крючковатыми пальцами реденькую бородку:
- Скажи спасибо попам, что заяву на тебя, студент, не написали. Так бы по хулиганке заочно, сто пудов бы влетел.
- Спасибо – царапая горло словом, прохрипел Эстонец и втянул засохшую кровь в разбитые ноздри.

ххх

Всю дорогу до церкви попик объяснял Эстонцу природу его тяжкого греха и варианты искупления. Эстонец не смотрел на батюшку, то ли от стыда, то ли от ущербности самого вида святого отца – глаза, кончики губ, и даже ноздри попика постоянно слезились (другого слова не подобрать – подумал Эстонец) какими-то гнилостными, желтоватыми выделениями. Голос его назидательно-поучительный жалко рисовал Эстонцу картины неизбежного при должном искуплении прощения:
- Вот стеклышки вставишь, три дня попостишься, о скверне перестанешь думать, и на исповедь к отцу Михаилу приходи. На исповеди то был хоть раз?
- В пятом классе – зачем-то соврал Эстонец.
- Ну… давно пора пришла. Ты, и старые свои грешки вспомни. Господь при должном рвении все простит…. А я тебе книжек дам. Почитаешь, на мысли благостные настроишься…

ххх

Эстонец забил последний ржавый гвоздик в штапик, удерживающий стекло, стряхнул древесную труху с брюк, и обернулся. Сзади, криво ухмыляясь, стоял вчерашний убогий из троллейбуса.
- Да пошел ты, сука, на хуй! – глядя нищему в глаза еле ворочая пересохшим языком сказал Эстонец - Сглазил, меня, пидор, а теперь еще и подрочи от удовольствия. Монополисты душ… хуевы. Только и думаете, как бы в свое лоно завлечь. Охмурители, блядь.
Эстонец аккуратно положил инструменты на крыльцо храма и шатаясь пошел прочь. На углу он остановился, вывернул из кармана брошюрки, подаренные попиком, и швырнул их в урну. Затем нащупал в подкладке заначку, улыбнулся сам себе и зашагал в сторону магазина. Убогий желчно харкнул в след Эстонцу и забормотал в мокрую бороду ему одному понятную молитву.

Психопатриев 24 января 2005 года.