В лето одна тысяча девятьсот девяносто девятого, будь он неладен, года, работал я чернорабочим на отделке буржуйских квартир. Называлось тогда это гордым семитским словом ЕВРОРЕМОНТ, стоило бешенных бабок и производилось с применением суперсовременных строительных технологий – кувалдой, блядь, по гипсокартону. Хата с помощью перфоратора, шпателя и русско-монгольского слова «Хуй!» доводилась до первородного состояния, затем стремным цементом замазывались все дыры, а поверх этого благолепия цеховые мастера-гипсокартонщики криво выстраивали стены из «Кнауфа».

Мы, с напарником, дай ему Бог, которого ни хуя нет, здоровья, c по имени Викер, занимались как раз самым грязным делом – долбили стены, а затем хуярили дыры в них толстым, как слой шоколада раствором. Каждый раз, когда низкооплачиваемая наша работа была завершена наполовину, к нам заезжал «белый воротничок», ювелирно доводивший хату до пригодного для буржуйского житья-бытья состояния. Называли мы его Митька.

На самом деле имя у него было какое-то другое. Виктор, или Семен, но нам с Викером больше нравилось Митька. Митька, и все этим сказано. Митька был сухощав, лысоват, немолод и неумен. В общем, совсем от нас не отличался, если бы не одно НО! В нем, как в былинном богатыре - былинный патриотизм, жил неистребимый дух плюгавого урки из криминального района.

Митька так же как мы пил дешевое пиво, иногда раскуривался в обеденный перерыв, материл хозяев за жадность и пытался как можно больше напакостить жильцам обрабатываемой квартиры – ссал в раковину и под свежеуложенный линолеум, прятал бычки за батареями, криво ставил гипсовые листы. В общем, работал хуево, некачественно, вкладывая в процесс все накопившееся распиздяйство, как говорится по-нашему. По-русски.

Но, несмотря, на все вышеперечисленные, весьма положительные качества, с ним было трудно. Во-первых, ему казалось, что он - невьебенный уголовник. В действительности, он как-то раз просидел в КПЗ трое суток, и даже был судим (условно) за хранение ганджа, но только и всего. Зато норов после этого у Митьки, как видно прорезался невьебенный, в кистях появилась какая-то дикая распальцовка, обязательные четки в левой руке и кривовато-уголовный оскал. Татуировок - кроме криво сведенного кислотой «пидораса в круге» я у него не заметил.  Во-вторых, внешне, да и внутренне он был плюгавым, только по дичайшей случайности пережившим в перентальный период аборт, чмошником. В третьих как минимум четверть своей сознательной жизни он провел в каком-то ПТУ в казахской степи, откуда привез огромный сундук воспоминаний о кочевой жизни, сколь тупых, столь и мерзостных.

Мы, как люди в высшей степени вежливые и тактичные сразу ему в ебло бить не стали, но отнеслись к забавам Митьки с едва скрываемым презрением. Разговаривали с ним редко и односложно, и очень старались избегать слов «быдло», «маргинал» и «урла». Он же занял позицию покровительственного дружелюбия, и относился к нам с Викером, как пахан к добросовестным шестеркам (ведут себя хорошо, значит можно их и не трогать).

В обеденный перерыв нам все-таки случалось общаться с ним весьма близко, ибо регулярно он добывал через своего псевдо-уголовного дилера неплохую дурь, и время от времени угощал нас, работников неквалифицированных и малоимущих, недорогим пивом. В благодарность, мы должны были терпеть его ненатуральную, так же похожую на феню, как суржик на русский язык речь, и довольно неприятные россказни из Митькиной жизни. В общем, на время квартира, которую мы отделывали на время превращалась в эдакий аглицкий высокоэстетский клуб:

***
- А потом, Серый, отвел Хрылю в кусты – искушенно хихикая над своими убогими воспоминаниями кося под Кемеровского вещает Митька -  поставил его на колени и начал ссать Хрыле в лицо – Митька с трудом сдерживает смех, и фыркает в кулак – а если Хрыля руки под струю подставлял, то Серый ему с наката пендель вставлял – Митька заливается смехом и обводит нас своими скользкими глазками в поисках ответной реакции. Мы с Викером вежливо улыбаемся и направляемся в ларек за пивом, чтоб обсудить в подробностях весь долбоебизм Митьки. Он же принимает это за уважение к его уголовному прошлому…

- А за то, что Гыня не дал списать Быне, Быня его в общаге заставил три ложки гы… гы… гы… гы… своего говна съесть….

- А Выху мы всем классом за косяки, за пустырем пиздили… Горбыль ему полностью верхнюю челюсть выбил…

- Синего, заставили у своего кота отсосать. Как мы тогда ржали – уссалися, бля… Он себе потом мойкой руку чуть не по локоть отрезал…

- А Гандона Гандоном назвали за то, что ему Витя в гандон нассал и об голову разбил…

- Мишка коров ебал, а потом мы за это его шваброй техничкиной выебли… как щас помню. Андрюха даже за это отчислили…


В общем жизнь в Казахском ПТУ и далее, по Митькиным рассказам била ключом и отличалась недюжинной оригинальностью, деревенской простотой и массой «вкусных» (блядь, ненавижу это пидоро-эстетское слово) подробностей. Замечательная, я вам, скажу жизнь. Юность Геракла.

***

В конечном итоге, нашей вежливости должен был придти конец. Тем более она улетучивалась прямо перпендикулярно росту Митькиной борзости. Он уже откровенно хамил, из-за нашей бездеятельности решив, что мы «лохи конченные».
В общем, с Митькой мы справились согласно его же принципов – отпиздили ногами, насрали в уши, нассали в рот и заставили отсосать у кота. Да еще и в жопу перфоратором выебли. Говорят, его потом где-то убили из-за хуйни.

PS: Пизджу, конечно, никто Митьке в нос не срал, ебнули по рылу разок для острастки, да поговорили вежливо. Он потом недели две нам за пивом бегал. Вот, что значит вежливость.

Психопатриев. 19 января 2005 года.