Асфальт бросился под машину. Ночные бабочки слетелись к обочинам на свет фар. Сегодня мне не играть их мертвым дыханьем. Я спешу.
Дорога Ставрополь – Черкесск. За городом тьма сомкнулась деревьями на обочинах. Туннель света конечен. Впереди и сзади темно. Я еду мстить.
Мы столкнулись, когда я уходил. Двое черных с узнаваемым блеском беса в глазах.
В ларьке Стаса не было, и я собирался в другой.
Здесь была Лена. Девчонка, явно созданная для чего-то другого, потухла под гнетом положения продавщицы ночного ларька. Взгляд, в котором не было надежды, останавливал. Хотелось что-то сделать для нее. Ночная шпана робела перед ее тишиной. Одергивала забывшихся грубым словом, чувствуя беспредельную беззащитность ее. Казалось еще чуть-чуть и все. И она не выдержит, исчезнет. Настолько неестественна она была в нашем мире.
Герои подворотен, считавшие себя записными донжуанами, не решались осквернить ее несбыточность: «Пойдем, прошвырнемся?» Она была для всех младшенькой. С той разницей, что таких сестер не бывает.
Хотелось спасти ее, дать ей все, чего она достойна, но для этого надо было быть мужчиной. Настоящим мужчиной. Таким, которые не бывают.
Не в ее вкусе, некогда, я женат, - оправдывали мы себя. Но правда была в том, что среди нас не было настоящего мужчины. Того, кто был ее достоин. Хотя каждый думал, что это именно он.
Блеск беса отразился беспокойством, но затуманился суетой, - мне нужен был Стас. Я уехал.
На все ушло двадцать минут. Радио пропело полночь. Мы обсудили глупые дела. Тревога проявилась холодящим толчком. Я высказал подозрение. Мы хлопнули дверцами. Мы торопились.
Стас успокаивал. Все чурки подозрительны. Все обойдется. Я как всегда напомнил, что тоже из них. Он как всегда не обратил внимания. Мои друзья напрочь отказывали мне в моем, хоть и наполовину, горском происхождении. Для них я был вовсе не карачаевец. Для карачаевцев – наполовину. Первое мне нравилось больше.
Рожденный на полюсе холода я берег свои тюркские имя, фамилию, отчество. Бывший представитель Советского Народа, в новой системе не находил себе места. И не хотел.
Света в ларьке не было. Я понял, что все случилось. И понял, что никогда себя не прощу.
Лена повесилась на собственном чулке. Они сделали с ней именно то, что только и могли сделать два черных ублюдка не считающие нас за людей. Именно такие, как рисует их телевизор. На ее лице удивление. В наши мы боимся смотреть.
Зачем-то мы сняли ее. Долго держали, не зная куда положить. Положить старались бережно, удобно, естественно. Словно еще можно что-то исправить.
Зеваки, живущие рядом родители, милиция. Сигареты одна за одной. Показания, опечатывание, скорая, вдруг прорезавшийся крик матери. Сигареты, сигареты. И последней подножкой судьбы паспорт за прилавком на имя Мухтар. Мухтар, осквернивший имя геройской собаки.
Решения еще не было, но оно уже было. Тайком в блокнот адрес по прописке – Черкесск. Ко мне Мухтар.
Я боец. Я не профессионал продающий свое умение. Не любитель, ибо бой мне не приятен. Но я мастер, ради утверждения своего мастерства всегда готовый к схватке. Мой первый настоящий, когда не борются, а бьют, бой принес мне победу, отторгнутую самой настоящей рвотой. Мне было противно. Противно пространство в котором правят боль и страх. Пространство боя. Но я поставил цель – научиться жить в этом пространстве. И я научился. Я овладел приемами разных стилей и школ. Я обрел спокойствие, дающее ключ к победе. А о том, что потерял стараюсь не думать.
Выскользнув из внимания милиции я мчусь в темноту. Ко мне Мухтар.
Скорость приблизила виляющие огоньки. Обгоняю. В машине четверо. Вспыхнуло подслышанное описание свидетеля. Они.
Таранить не стал. На пределе ушел вперед. Мне нужен поворот. Подходящий поворот.
Инфицированный вирусом смутных времен я держу в машине нож и пакет с колючками. Мечтал: будут преследовать – сыпану на дорогу. Шины воздух не удержат. Эффект можно усилить скоростью и поворотом. Тогда со взорванной резиной машина теряет управлении и вылетает с дороги.
Оторвался. Нашел поворот. Допуская ошибку, которую не исправить, останавливаюсь слишком близко, выскакиваю и аккуратно, не оставляя шанса засыпаю дорогу. Рву дверь. Не успеть. Свет. Хлопок. Визг бессильных тормозов. Фары бьют в багажник уже двинувшейся машины. Выбираюсь в разлетевшееся переднее стекло. Колючки сработали. Теперь нож. Где нож? Здесь. Не помня себя, спускаюсь ниже по склону. Нож может не понадобиться – машина в клочья. В свете уцелевшего фонаря ищу знакомые лица. Их здесь нет.
Покалеченные чужой судьбой люди даже не стонали. Помочь? Сверху голоса. Они помогут. Мне некогда. Мне надо спешить. Удачей тормознувший следом автобус. Вопрос: «Куда?» Ответ, конечно же: «В Черкесск».
Пост ГАИ. Проверка. Прячу нож под сиденье. Паспорта нет. Есть права. Сошло. Сзади: «Чеченец?» Гортанное да. «Выйдете для проверки». Чеченец вышел. Мгновение постоял и медленно пошел в степь. И ушел. Быстрее. Трогай.
Быстрее, пока я не растратил, не растерял то что движет мной. Быстрее. Снова пост. Нож под сиденье вперед. На всякий случай пересаживаюсь. Я не причем. Чей нож? Нашли. Жаль. Того, кто сидел спереди, уводят. Вперед. Быстрее.
Чекесск знаю плохо. Но эту улицу знаю. Доехали. Скоро рассвет. Номера домов. Нашел. Все неотвратимо. Машина стоит на улице. В ней музыка и те, кого искал.
Лед. Я лед. Нож прижат к предплечью. Стучу в окно. Гортанный карачаевский гомон выключает музыку. Выходят.
- Кто Мухтар?
- Я. А что?
Это он. И он спрашивает «что?». Как мне ответить. Как объяснить все. Что я искал его. Что я нашел. Что все…
Я знаю только один способ. Снизу, без замаха, без сопротивления. С поворотом в ране, как учили. Кровь фонтаном шумит прямо в лицо. Долго. Очень долго. Я стою под струей, словно должен. Словно кровь никак нельзя никуда, кроме как на меня. Липкий запах. Он уже лежит. Рвота столь же шумно на него. Прямо на него, словно нельзя мимо. Я не могу жить в этом пространстве боли и страха.
Вокруг никого. На коже какая-то корка – короста. Воды. Чистой Воды. Рубашка прилипла, не отдерешь. Пить. Кто-то заламывает руки. Все равно.
Меня взяли через двадцать минут. Я сидел перед зданием театра и ковырял ножом асфальт. В милиции меня сразу стали бить. Мухтар оказался родственником начальника. Сначала мне сломали руку. Затем выбили глаз. Я понял – убивают. Все равно. Когда треснуло турецкое седло, мне перестало быть больно. Мне стало хорошо. Скоро все кончится.
К вечеру в Черкесске появился отец. Его стараниями меня перевели в республиканскую больницу, где я спокойно умер спустя два часа.
Насилие списали на Мухтара. Говорят, что сделал это другой.
Наказание за смерть Лены никто не понес. Повесилась она сама.
Чем закончилось разбирательство в моей смерти мне не известно.