Утро было промозглым и холодный ветер дул сквозь тент ГАЗ-66. Можно было, конечно, залезть и в кабину, но жалко было, громыхающего кашлем, где-то простывшего, 18-летнего солдатика из Воронежской области, которому было приказано занять кабину.
     В реальность происходящего не верилось: я ехал на войну по российской земле...
     Всё смешалось за этот почти недельный переход: грязь на дорогах, ночной промозглый холод; обстрел в Слепцовской; потом первые убитые под Самашками...

     Очень запомнилось, как «гостеприимно» нас встречало местное население. Несколько избитых солдат, которых местная пиздюшня от всей души «отоварила» пиздюлями, когда они ходили «до ветру». Тихая, бессильная злоба на идиотский приказ не стрелять по мирному населению, на своё бессилие и бесправие на российской земле. До этого были проколотые колёса, пробитые радиаторы на автомашинах, разбитые стёкла и фары... Неприятно, конечно, но никто всерьёз эти мелкие пакости не принимал. Водители, тихо матерясь, устраняли неполадки.
     Запомнилась ещё первая перестрелка. Неопытные и необстрелянные пацаны стояли и, задрав головы вверх, смотрели, как завороженные, на нитки трассеров, которые всё более и более прижимались к низу. Приходилось самолично сбивать их с ног и укладывать на мокрую грязь, т.к. моих криков никто не слышал. Первые разрывы снарядов и мин неподалёку...
     Ещё всплыл вдруг в памяти беззубый чеченский пацанёнок, примерно 6 лет, который по-русски объяснил, как выехать из станицы, за что получил от матери целую серию пинков и подзатыльников...
     До сих пор перед глазами лица освобождённых рабов и заложников. Зашуганные, на грани нервного срыва, они не верили в своё спасение, щурились на дневном свету, жадно, не жуя глотали хлеб и тушёнку из пайков. Потом врачи нас ругали – нельзя, голодавшим долго людям, давать мясо и хлеб сразу...
     Помню долгий поход по горам Итум-Калинского района, в погоне за знаменитым боевиком. Как мы, израсходовав весь паёк и б/к, ни с чем возвращались голодные на базу. Вода кончилась, ели снег. На базу я вернулся с ангиной. Как делили последние банки тушёнки и патроны между собой, тащили раненых на себе. А теперь, месяц назад, с одним из участников того похода, поругались вдрызг из-за его новой молодой жены, которая скурвилась у меня на глазах, в Москве, куда приехала учиться,. Обидно... но присматривать за чужими жёнами никогда не входило в мои планы.
     С тех пор я ненавижу горы, их жителей и сюрпризы. И не ездил бы на Кавказ никогда, если бы не служебная необходимость в марте этого года.
     ...Тогда всё это было далеко впереди и до этого нужно было пережить всю эту кровавую мясорубку.

     Общее чувство, которое не покидало меня за весь этот переход до пригородов Грозного, тоже помню до сих пор. Это было чувство чего-то страшного и неизбежного, которое вот-вот произойдёт. Такого чувства не было у меня ни в Абхазии, осенью 1992, ни, через год, в Приднестровье... Как-то всё, происходящее вокруг, вообще, очень выделялось из общей череды войн, которые прошли на моих глазах. Только одно то, что всё это происходит в России, уже выводило эти события за рамки обыденности.
     В приказах, которые нам зачитывались, вместо «...захватить Грозный...» говорилось «...занять...». Командиры в приватных беседах намекали о неизбежности потерь, о том, что всё военное руководство готово к этому. Всё это с трудом укладывалось в голове поначалу. Как такое может быть? – В меня, гражданина России, будут стрелять другие такие же граждане... Это же – гражданская война получается!..

     Никто не мог предположить даже во что выльется эта вылазка. Не думал и я тогда, что потеряю вокруг себя столько людей там; что сам буду стрелять в граждан своей же страны; что стану старше на 10 лет, прожив там всего полтора года; что получу ещё два ордена; что меня ранят в Первомайском такие же солдаты, как и я, т. к. по чьей-то штабной глупости я окажусь в секторе миномётного обстрела федералов; что именно из-за того, что меня там ранили, вероятно, я останусь в живых, а почти вся моя рота поляжет там... Останусь в живых, чтобы потом едва не погибнуть, лежать в госпиталях четыре месяца и, благодаря вездесущему нашему бардаку, числиться в пропавших без вести; что моя жена, не веря в мою погибель, САМА поедет искать меня в Ростов, потом – в Моздок; а потом жена будет обучать меня заново ходить, есть, просто жить и радоваться жизни... Что получу по пьяни в Бамуте, в какой-то харчевне, совсем недецких пиздюлей от таких же пьяных пехотинцев (распиздяйство везде имело место), чтобы потом, в Шалинских перелесках, прикрывать их отход... Что буквально через две недели от моего взвода останется 7 человек, а остальные так и останутся лежать там, в районе вокзала...

     Не думал я и не знал тогда всего этого. Да, и не мог знать об этом ни я, ни кто-либо ещё. Мы все ехали на войну. Кто-то – в первый, кто-то – в последний, кто-то – в первый и последний раз.

     С тех пор прошло уже (всего) 10 лет. Как это много и мало одновременно. У кого-то за это время дети успели повзрослеть, а я всё никак не могу забыть некоторые эпизоды, по-прежнему плохо сплю и помню всех, кто погиб рядом со мной. Всех пофамильно.
     Совершенно нет желания рассуждать сейчас о том, кто и насколько был прав тогда. Есть на моей памяти примеры низости и предательства со стороны федерального командования или отдельных «командиров», есть примеры помощи местных жителей, горя, любви и ненависти обоюдной...
     Только всё равно ничего не могу с собой поделать, когда в памяти всплывают какие-то воспоминания – сжимаются скулы и кулаки, но жалости к врагам нет по-прежнему...
     Это было 10 лет назад.

Посвящается 10-летию начала боевых действий в Чечне.
Всем погибшим, раненым и уцелевшим на этой войне.
Всем жёнам, матерям, родным и близким – всем кто нас ждал оттуда и верил в то, что мы вернёмся...

гражданин Фильтруйбазаров – погруженный в воспоминания.
E-mail: filtr-bazar@rambler.ru