Вылезай, приехали!
Семен Голубев перехватил винтовку левой рукой и открыл борт грузовика. Арестант спрыгнул на землю и встал рядом с ним, растерянно оглядываясь.
Его била дрожь - от холода, от страха, от смутности судьбы. Семен посмотрел на арестанта, запоминая его. Сейчас он выглядел лучше, чем на прошлой неделе. Синяки под глазами сменили цвет со страшного черного на желто-зеленый, опухоль вокруг сломанного носа совсем ушла,  зажили много раз разбитые и рассеченные губы. На такого арестанта смотреть было легче и спокойнее для души.
Август - холодные росы. Травы стояли мокрые, и пока шли по полю, штаны Семена пропитались холодной влагой. Арестант, несколько раз проведя ладонями по верхушкам травы, умыл лицо. Он уже не дрожал - да и Семен, пока шел, маленько согрелся. Солнце вышло из-за деревьев, туман стал пропадать, и оглянувшись назад, можно было увидеть первые столбики пляшущей в воздухе мошкары. День должен быть жарким.

На месте, возле нескольких поваленных деревьев у дороги, уже была вырыта яма. Трое красноармейцев  в нательных рубахах курили, опершись на лопаты.
Арестант, повернувшись к Семену, спросил - "Здесь?", но Семен не стал ему прямо отвечать, а только сказал "Проходите вперед", потому что в любом деле, по Семенову пониманию, должен быть порядок и очередность, а уж в таком деле - особенно.

Старший по команде, парень лет двадцати трех, из студентов, стал читать приговор. Читал плохо, голос то проваливался, то давал петуха, и Семен разбирал только отдельные слова - "Гумилев Николай Степанович.......причастный к контрреволюционной организации Таганцева....получка денег на нужды....виновность на основании протокола и подтверждения вполне доказана...как явному врагу народа и рабоче-крестьянской революции..."
Арестант курил папиросу, сказал что-то одному из копавших могилу. Парень отрицательно тряхнул головой головой и улыбнулся.

Закончив читать, старший одернул кожанку и вдруг, без команды, без построения подошел к осужденному и три разу выстрелил ему в голову из револьвера. Арестант упал на землю, но пули из дрянного французского оружия видимо не пробили кость головы, а только засели под кожей, потому что через малое время растрелянный вдруг сел и со стоном стал размазывать ладонями заливающую лицо кровь. Студент снова выстрелил и промахнулся; пятая пуля пробила раненому щеку. Расстрелянный слепо пополз на карачках по земле; красноармейцы расступались, никто не хотел стрелять; студент дрожащей рукой запихивал патроны в барабан; несколько их упали на землю и блестели в траве как жуки - бронзовки.
Семен вдруг почувствовал в душе темную, слепую ярость, которая несколько раз спасала его из аховых случаев на войне. Он изматерил черными словами студента, свалил его в траву, и тычком в бок опрокинул арестанта на спину. Тот хотел ему что-то сказать, открыл рот,  но Семен не дослушал, потому что два раза точно выстрелил ему в грудь. Так его отец когда-то на спор забивал длинные гвозди - двумя ударами, по самую шляпку, и чтоб не погнулся.


    Придя в свою комнату, Семен съел оставшиеся с ужина картошки с подсохшим хлебом, запил холодным чаем из чайника и сел за стол -читать. Голубая тетрадь, которую он прочел почти до конца, валялась раньше под кроватью - вместе с книжками по математике, географическими картами и разным  ненужным мусором старого мира. Заселившись в комнату, Семен выбросил и пожег в печке много всякого хлама, но тетрадь оставил.  В ней очень аккуратным почерком были записаны стихи. Большинство из них не трогало Семена, некоторые вызывали злобу, но некоторые нравились
От длинной войны и голода душа Семена стала слепой и глухой. Словно во сне, он ходил, исполнял команды, стрелял во врагов, по возможности питался. По-другому было нельзя, потому что люди, впускавшие в себя боль мира, жили недолго. Он почти забыл отца, служившего в железнодорожном депо, совсем забыл мать, забыл заросшую лопухами станцию, где стоял их дом. А сейчас, читая стихи, он словно начал оттаивать и радовался новым мыслям в голове, как люди радуются весной первым желтым гвоздикам  мать-и-мачехи.

....Оглушенная ревом и топотом,
Облеченная в пламя и дымы,
О тебе, моя Африка, шепотом
В небесах говорят серафимы

Последний стих. Семен закрыл тетрадь и положил ее на полку. Он научится, напишет. Обязательно напишет, но не так. Не про старинных воинов и всяких египетских блядей. Не про попов - крестоносцев и далекие непонятные города.
Нет, он вспомнит и запишет песенку, которую пела в одной деревне крестьянка своему сыночку, давая ему особую траву - от этой травы детки тихо засыпали и не мучились больше от голода. Еще он напишет о своих товарищах, которые так привыкли сражаться и причинять боль, что не чувствовали своей смерти, а пули из их винтовок были как поповское милосердие.
Он напишет о земле, которая за войну укрепилась от костей и железа, но высохла - нужно копать оросительные каналы. Он напишет об электричестве, о нем ему рассказывали, но сути он пока не понимал.
А еще он напишет о голубых городах, где все работает от электричества и в больших общих домах живут счастливые люди. Про города ему рассказал один красногвардеец. Смелый был парень, хоть и еврейской нации. Зарубили его через месяц после того разговора, под деревней Белая Глина.