В электричку, заполненную мужчинами в голубых лентах, протиснулась продавщица сладостей. Днем раньше, еще до того, как стали известны результаты выборов, та же женщина вошла в вагон и бодро объявила:
- Конфеты «Птичье молоко» и «Капитошка». Для тех, кто за Ющено – по 40 копеек, а для тех, кто за Яуковича – по 50.
Это было искренне и красиво. Она не подняла цену для сторонников Яуковича, тем самым признавая их за нормальных людей, а снизила стоимость товара для ющеновцев, - ребята, я с вами. Днем раньше. Теперь тетка лишь плотно сжала губы в узенькую полоску и произнесла стандартный текст, не пытаясь казаться остроумной. Усталые, потерявшие резкость от холода и согревающих напитков глаза, проводили ее по салону. Сидевшему в уголке парнишке было так же страшно; обнаружить крохотный огрызок оранжевой ленточки на рюкзаке. Не политической, атласной, из магазина фурнитуры. Но со смыслом.

Люди с бело-синими флагами были обижены. На жизнь, которая тянулась серым бесконечным днем, с короткими перерывами на еду и сон. На то, что их за глаза называли ублюдками, ненавидели и презирали. На собственного кандидата, призвавшего стоять на месте до команды и не вернувшегося, хотя ждали до последнего. День, проведенный на вокзале. Ночь в пригороде. В неуютных, холодных автобусах. С кое-какой едой и чрезмерным обилием водки; просто так, от тоски. И было им неуютно, как захватчикам на оккупированной территории. Их было мало – меньшинство. От этого немного злились и настойчивее, чем хотели сами, отстаивали своего Президента. Хотя, на самом деле, им было плевать, кто победит (особых капиталовложений в регионе у этих людей не было). Ничего бы не изменилось. Воздух на Донбассе остался бы таким же грязным, а депрессии – частыми. Победа была принципиальна для тех, чьи деньги крутились на этой угрюмой земле. Для тех, кто никогда не пошел бы ни на какой митинг, предпочитая решать вопросы иначе. Проще.

Утром, согнувшись вопросительным знаком у трапа, фальшивый Президент встречал, собственно, человека, заварившего всю эту кашу. Ринат Аметов не удосужился посетить Киев. Ему достаточно было нескольких минут в Борисполе:
- Витя, я надеюсь, ты понимаешь, что если ты не станешь Президентом, то до конца жизни тебе придется мыть параши?
И, развернувшись на каблуках, он зашагал обратно к самолету. Покачиваясь от подступившей к горлу тошноты, Виктор Федорович отправился передавать слова хозяина балаганчика, выступавшему в роли кукловода Меведчуку. Тот должен был дать еще денег. И что-то придумать. Какой-то выход и чем дальше от этой проклятой страны он будет – тем лучше. Витя так постарел и устал за последний месяц. Не так-то просто оказалось быть кошкой, растянутой на щите перса. Особенно, если учесть, что нападавшие не имели никакого отношения к Египту, и никакого трепета перед котами не испытывали. Большая, неуклюжая кукла. Когда ее дергали за нитки, – ей было больно. На этот раз дернули сильно. Так, что захотелось размозжить кому-нибудь голову. Но это было не в чести у хозяев. К тому же на счету была уже не одна голова (министр транспорта до сих пор обиженно выжидал, всем своим поведением намекая о намерении перейти на сторону врага). Яукович завернул на «стихийный» митинг собственных сторонников и яростно выкрикнул:
- Я заставлю этих сук украинцев асфальт жрать!
Толпа откликнулась радостно. Толпа попалась не из тех людей, которые верили и отстаивали свои права, а из тех, которым платили. Трогать кого-то в столице они боялись (слишком много «оранжевой чумы» было в городе). Но, вернувшись в Донецк, первым делом разогнали митинговавших на центральной площади сторонников оппозиции металлическими прутами. Не без пострадавших.

Яуковичу доложили тут же. Он был на митинге в Северодонецке и воспользовался ситуацией, чтобы поговорить о мире, пока об инциденте с демонстрацией не узнала пресса. Хотелось плакать. Теперь ему часто хотелось плакать. Особенно вечером, забившись в дом, как в конуру. Сжав виски руками, Виктор Федорович искал выход из сложившейся ситуации – не находил. Боялся. И противников, и сторонников, и самого хозяина. Последнего, пожалуй, больше всех. Ему не смог отказать еще на начальной стадии: «Тебя, Вить, знают, ты и будешь кандидатом. Давай, давай, топай». Как несмышленышу. И, раз сказано, ослушаться нельзя. Иерархия, касты, слои.

В поддержку закона из Москвы примчался Лужов, размахивать руками и кричать на людей – мол, вперед, до победы, до кровавого конца. Принадлежавшее ему столичное (киевское) предприятие бастовало вторую неделю. Его столовая кормила мятежников. Он продолжал терять деньги. О потраченных на предвыборную компанию вспоминать уже было глупо….

Черт возьми, деньги ничего не решали. Аметов не желал в это верить и пугал подчиненных. Пока только словами. Его империя казалась ему слишком мелкой. Теперь он желал властвовать во всей стране. Так было бы удобнее протаскивать нужные для развития облюбованного региона законы. На Витю ему было плевать. На то, что Витя был на грани истерик и все больше становился похожим на Брежнева. С параноидальной манией преследования, постоянным взводом телохранителей и ошибками, одна за другой ошибками.

Но его ошибки все же не быль столь фатальными, как ошибки его оппонента. Ющено проигрывал. В первый момент он просто растерялся от неожиданно свалившейся на голову народной поддержки, да так и не смог окончательно прийти в себя. «Политическая импотенция» - очень простой и отчасти правильный термин для определения ситуации. Если бы все не было намного хуже. Первые дни ликующий народ, восставший против нечестных (сфальсифицированных действительно и наверняка!) выборов, шел на Майдан, как на праздник. Чтобы отстаивать свое право выбирать того Президента, которого он заслуживает. Палаточный городок, развернувшийся на центральной улице столицы, песни, пляски и флаги. Люди, вспомнившие о том, что умеют просто и бескорыстно любить друг друга, помогать друг другу и заботиться друг о друге. Народ, а не толпа. Народ, с которым можно говорить и который можно вести за собой.

Виктор Андреевич опоздал. Он тянул время, только бы не потерять этой безграничной любви, возможности слышать многотысячный крик сторонников. Рассудка хватило на то, чтобы убрать на второй план Тимоенко, зациклившуюся на идее взятия аэропортов и железнодорожных станций. Еще – телефон/телеграф. Это все, что она вспомнила из книжек по истории. Это всё! А нужно было еще немного. Виктор Андреевич сломался так невовремя и так всерьез. Ждать помощи от его усталого мозга не приходилось. Миражи, миражи, миражи. Ничуть не лучше, чем страхи, терзавшие конкурента – Виктора Федоровича. Вечером, в окружении семьи, Виктор Андреевич стал казаться себе богом. И вместо того, чтобы понимать – страной нужно управлять, думал сладко и жадно, по многу раз: «Я отомщен!» Его команда не торопилась. Ей был выгоден Президент, которого можно будет убрать, чтобы растащить страну на куски.

Виктор Андреевич с недавних пор был просто больным человеком. Он не замечал, что «рыба» начинает гнить. Он смотрел сквозь пальцы на то, как рушится экономика. Он не мог не понимать, но и остановиться – тоже не мог. «Я – это лицо Украины», - заявил на всю страну. Изуродованное недугом лицо. Зацикленное на себе. Народ превращался в толпу, выходил из-под контроля. Несколько фанатов в оранжевых повязках вызвались проводить кого-то из донецких гостей в центр короткой дорогой. Повели через парк. Избили. Купили водки и отправились на непьющий Крещатик. Майдан начинал пить. Просто песен уже не хватало. Ющено продолжал говорить ни о чем, захваченный эйфорией и адреналиновыми струйками в кровь, когда сотни голосов хором выкрикивали его фамилию. Людей стоило бы распустить по домам еще несколько дней назад. По сути, их присутствие на Майдане теперь было лишним, но…

Работала биология. Теперь сосуды сузились настолько, что работала лишь биология. Речь о державе больше не шла. Два мужика боролись со своими комплексами. Первый – Виктор Федорович – пытался победить трусость и как-то спрятаться от неминуемого наказания: то ли донецкие должны были отправить его мыть толчки зубной щеткой, то ли ющеновцы, но туда же. Первый, ныне здравствующий, пытался отомстить всему миру за те пережитые чуть ли не в детстве страдания; и победить, чтобы все не повторилось вновь. Второй – Виктор Андреевич – проходил курс психологической реабилитации после изгрызшей лицо болезни. Второму было важно изо дня в день видеть тысячи дружелюбных улыбок и вздернутых в приветствии рук. И он писал в маразматических воззваниях к народу: «только ни расходитесь, я прошу вас, я умоляю вас, я приказываю вам». Порядочный, толковый мужик, который дотянул до последней черты и здесь, на финише, так невовремя сломался.

Тем временем, оставленный без должного внимания народ, начал расслаиваться и распадаться. Человек – существо социальное. Кроме того, как только желание отдать достигает предела, возникает обратное желание – взять. Палаточный городок, заваленный едой и вещами, окончательно обустроился и, среди так радевших за равенство и братство поселенцев, началось деление на касты. Слои, иерархия… Появились свои человечки с холодными, волчьими глазами. Они строили военный режим, пока игрушечный, но уже с претензией. С активным использованием неспособных к сложным размышлениям «шестерок». Пламенные сердца последних, были уверены в том, что делают революцию. На самом деле их (сердец) владельцы всего лишь выгребали за всеми мусор. Организм ширился и рос. Мародеров пока не было, но кому-то уже возбужденно икалось от предвкушения легкой наживы.

О, они не были агрессивны. Но теперь не потому, что это было заложено в их сути, а лишь потому, что их было много. Они могли себе позволить быть благородными и великодушными. Белая раса. Наша!

P.S.
- А це що за дівчина? – двухметровый детина смотрел на нее с нескрываемым интересом. Ему казалось, что он здесь главный. И что он достойным образом обеспечил безопасность комендатуры палаточного городка, - никто посторонний войти не может. Тем более странно, что здесь оказалась женщина.
- Я – старшая, - просто отозвалась она и произнесла еще несколько едва слышных и совсем не ясных слов.
Он не выдержал и десяти секунд. После паузы, – отчитался о том, что людей слишком много. Что не хватает охраны, что то тут, то там появляются подозрительные посторонние. Вполне впадал в обычную для чрезвычайного положения (войны?) панику. Она поморщилась (истерия никогда не доставляла ей удовольствия) и подняла ладонь. Мужчина послушно замолк. Долго шел следом, бубня настойчиво и, в то же время жалостно, теперь на русском:
- Как вас найти, скажите, где и как вас можно найти?
- Вы мне больше не интересны, - отозвалась жестоко, голосом, не выражающим ничего. – Забудьте, что мы встречались.
Больше он ни разу о ней не вспомнил.
…
Она сидела дома, забросив мобильный подальше. За дверью - только лес и ночная тишина. Желание спасать страну пропало. Народсвой выбор сделал. Не важно, хороший или плохой. Народ имел на это право. Так же, как на победу. И ей было любопытно его поддержать и посмотреть, чем всё закончится