1

Бывают дни, когда просыпаться – означает выдергивать себя из мира ласкового солнца и вываливаться в мир мрачного низкого неба и лысых ублюдков на улицах. Ужасное насилие над своей хрупкой и ранимой душой. Абсолютно не понимаешь, зачем тебе нужно это делать. Но делаешь. Я с трудом разлепил веки, исторгнув себя в холод промозглого октябрьского утра. Tool, ванная, кофе, сигарета, после некоторых размышлений – вторая. Одинокая заблудшая молекула медленно летает внутри моей головы, мягко стукаясь о стенки черепа. Бумс, бумс. На третий «бумс» рука дрогнула и кофе пролился на стол. Лужица до боли напоминала очертания озера Байкал. Я затушил в этом Байкале сигарету и отправился наружу. У подъезда бабульки в очередной раз спорили о том, какой код поставить на замке двери, ведущей на улицу – 206 или 564. Я им посоветовал 342. После ночного дождя на асфальте остались приличные лужи, и автолюбители развлекались тем, что на большой скорости разбрызгивали их на прохожих. Особенно старалис!
ть они, проезжая мимо остановок – наверное, за остановки им давали специальный бонус. Я решил их слегка обломать и встал за остановкой, сквозь грязные стекла наблюдая за подергиваниями людей, на которых автолюбители зарабатывали свои бонусы. Подъехала маршрутка. Я забрался туда и поехал. В доме третий день из еды были только пшеничные хлебцы, поэтому конечной точкой моего маршрута должна была стать оптовка. Напротив меня сидел какой-то быдлер в кожаном пиджаке, рядом с ним - девушка. Быдлер с хозяйским видом держал свою руку у нее на колене. Девушка была ничего, симпатичная, впечатление портила лишь дурацкая норковая шапка с помпоном. На шее у девушки сияла пара засосов. Я представил, как быдлер трахал ее этой ночью, и мне стало противно. Я отвернулся от них и стал смотреть в заляпанное грязью заднее стекло. Хотелось курить. Грязь на стекле напоминала фотографию легких курильщика, которую я увидел в учебнике биологии в восьмом или седьмом классе. Тогда я твердо знал, что ни!
когда не буду курить. Ну-ну. Быдлер стал целовать девушку. Меня начало
тошнить. Маршрутка остановилась, и в салон пролезли двое юношей, одетых в стиле журнала «Птюч». Один стал сразу же рассказывать второму, как он сегодня ночью лишал девственности их общую знакомую. Второй птюч ему не верил, на что первый очень обижался и приводил все новые и новые аргументы в пользу своей теории. При фразе «да у нее на жопе ящерица наколота» второй птюч сдался и с восхищением протянул что-то вроде «ну ты, бля, даешь». Быдлер с интересом слушал этот рассказ, не забывая мять бедро девушки в районе промежности. У меня, как обычно – в самый неподходящий момент, начался приступ, который я называл «сверло в горле» – это когда внезапно в районе гланд начинает что-то зудеть, быстро разрастаясь до раскаленной спичечной головки, прилипшей к гортани. Любой вздох только усиливает это неприятное ощущение, из глаз начинают течь слезы, и непрерывно кашляешь, как пятидесятилетний шахтер. Птючи с неприязнью уставились на меня, на лице быдлера появилось что-то похожее на отвр!
ащение. Наверное, ему казалось, что перед ним корчится какой-то прокаженный туберкулезник, хотя вряд ли он знал такие слова. И уж тем более он не знал, что этот туберкулезник мог мгновенно замесить его, если бы он позволил себе что-то высказать в отношении моего «сверла». Ко всеобщему счастью, маршрутка остановилась на нужной мне остановке, и я вывалился наружу. Прокашлявшись и заслужив еще пару неприязненных взглядов, я сплюнул, закурил и поплелся к бывшему заводскому цеху, где торговали всякой едой.

2

Громадное гулкое помещение было заполнено сотнями галдящих людей, пришедших сюда пополнить запасы продуктов, шампуней и туалетной бумаги. Время от времени эту толпу, словно бульдозеры, рассекали небритые мужики с тележками, гружеными пакетами с соком и минералкой. Здесь я всегда чувствовал себя неуютно, поэтому старался побыстрее закупить необходимое и свалить. Когда я высматривал на витрине свой любимый сорт кофе, то обратил внимание на старенькую бабушку, которая стояла рядом и судорожно пыталась пересчитать деньги в потрепанном кошельке. Деньги эти представляли собой мятую рваную десятку и кучку мелочи, в которой бабушка все время путалась негнущимися скрюченными пальцами. Наконец она не выдержала, и вывалила все на прилавок.
- Дочка, посчитай мне тут, на чай какой-нибудь хватит? Чай дома кончился, прямо беда...
Толстая грудастая продавщица нехотя оторвалась от разгадывания сканворда и с кривой миной процедила:
- Я чё тут, старая, счетовод тебе чё-ли?
Бабушка оторопело уставилась на нее, потом ее морщинистое лицо исказила гримаса обиды, в уголках глаз появились слезы. (Я сбрасываю рюкзак с плеча и правой ногой изо всех сил пробиваю «маваши» по заплывшей жиром роже продавщицы. Она с хрюканьем отлетает в сторону, врезается в витрину, разносит ее вдребезги и, несколько раз дернувшись, застывает бесформенной тушей в груде стекла и кофейных банок. Ее выбитый бесцветный глаз валяется на грязном полу, бессмысленно уставясь в потолок). Я вытаскиваю две десятки и какую-то мелочь, кидаю все это на прилавок и, глядя куда-то в сторону, сквозь зубы:
- Дай пачку «Беседы», в пакетиках.
Продавщица испуганно подрывается (наверное, я не сумел до конца совладать с эмоциями и что-то все-таки отразилось на лице) и через пару мгновений приносит чай. Рожа ее стремительно белеет. Наверное, приняла меня за внука этой бабушки. Я беру пачку, кладу ее онемевшей бабушке в сумку, смахиваю деньги на пол (мелочь звенит, у продавщицы несколько раз дергается уголок глаза), беру бабушку под руку и вывожу ее из павильона. Пройдя с ней несколько метров:
- Вы не расстраивайтесь из-за этой стервы, мало ли уродов на свете.
Потом отпускаю ее локоть и ухожу. Перед выходом оглядываюсь: бабушка сует руку в сумку, достает злополучную пачку чая, бросает на пол и, прихрамывая, растворяется в толпе. Я открываю дверь и выхожу на улицу.

3

Сегодня суббота, на работу только через два дня, поэтому делать решительно нечего. Немного поплутав по сырым аллеям близлежащего парка и не придумав ничего внятного, я решил отправиться в гости. В гости к девушке, точнее, наверное, к женщине, но для меня Аки была все-таки девушкой, несмотря на то, что была лет на десять старше меня. Мы познакомились месяца четыре назад, на беспредельной вечеринке в одном из модных баров в центре города. Она облила меня водкой, начала извиняться, а я сказал, что все фигня и угостил ее сигаретой. В ответ она угостила меня водкой, а я угостил ее. Мы разговорились, выяснилось, что ее зовут Акима («...мои родители всегда были очень экстравагантны»), но ее бесит, когда ее так называют, поэтому друзья и приятели называют ее Алена. Я сказал, что ей очень подойдет имя Аки, тем более, что она поразительно была похожа на героиню одного фильма, которую тоже звали Аки. Ей эта идея очень понравилась, и с тех пор я ее так и называл. Короче, мы тогда очень !
нехило нарезались, и где-то часа в три ночи она сказала «пыхышылымышыли», то есть предложила погонять на ее машине по городу. Я сказал, что нужно «рызынацавырызаца», то есть разогнаться посильнее и врезаться в какую-нибудь стену. Она с восторгом приняла это предложение и мы, шатаясь, в обнимку поплелись на автостоянку перед баром. Машину она завела где-то с шестой попытки, но тронуться так и не смогла. Я в это время изо всех сил держался за дверную ручку, которая так и норовила вырваться у меня из рук и дать по носу. В конце концов я сказал «да и хрен с ней» и вывалился наружу. Аки вывалилась с другой стороны и мы, шатаясь и горланя песенку Винни Пуха про опилки и вопилки, пошли бродить по ночному городу. Финальной точкой нашего путешествия стала ее квартира, где она категорично заявила мне, что домой я сегодня не попаду. Я с энтузиазмом согласился, и в результате у нас был просто офигительный секс, и я очень здоровско показал себя (в замазанном состоянии, как я заметил, в !
этом плане у меня все бывает супер’ОК), а Аки была просто невероятна,
невозможна, непредсказуема и красива. Заснули мы часов в восемь утра, проснулись в половине пятого, позавтракали, наговорили друг другу кучу разных приятных слов и после этого стали офигительными дружбанами. Да, самыми настоящими, близкими и верными друзьями. Нет, я не влюбился в нее. Чувствуя в ней те же волчьи тропки, что и в себе, я нутром понимал, что друг другу мы нужны именно как близкие друзья. Да, секс, пьянки, нежные взгляды и легкие покусывания за мочку уха – все это у нас было. Но ни я, ни она никогда не переступали тот порог, за которым начинается всепоглощающая страсть, которая пожрала бы нас обоих, обогатив еще одним горьким и циничным опытом, отбросив нас на начальную точку одиночества и безысходности. Нет, у каждого из нас внутри жил образ того единственного человека, того самого... Но мы никогда не говорили об этом. Достаточно было того, что она всегда готова была придти мне на помощь, а я был готов умереть за нее. Просто умирая, я все равно бы думал о той, !
другой девушке. О девушке, с которой я расстался десять тысяч лет назад.

4

Хотя, нет. Не расстался. Скорее это можно было назвать разрывом. Разрывом осколочной гранаты, поднесенной в сложенных лодочкой ладонях прямо к глазам. Самое тяжелое и самое дурацкое решение в моей жизни. И я, наверное, никогда уже не оправлюсь от его последствий. Почему я решился на этот шаг? Строго говоря, его нельзя называть ни расставанием, ни разрывом отношений – ведь отношений, как таковых, не было. Небольшая взаимная симпатия, несколько откровенных разговоров, потом неделю не видимся, потом вечерний звонок, легкий скользящий поцелуй в уголок губ («Как хорошо, что есть такие друзья, как ты») и опять неделя молчания. Во всем этом я постепенно запутывался все больше и больше. Иллюзии взмывали к небесам, подобно очередям трассирующих пуль в ночи, и так же, как и эти пули, одна за другой пропадали в непроглядной темноте. Иногда они попадали в артиллерийские склады, которые вместо снарядов и ящиков с пластидом до самой крыши были набиты каким-то бредом, какими-то неизбежными!
  и гнетущими обстоятельствами, в которых я был просто не в силах разобраться в своем тогдашнем состоянии. И все это взрывалось. Мир вокруг терял прежние контуры, таял и плавился, а я тонул в нем с невысказанным вопросом в голове. В такие периоды я почти ежедневно по вечерам напивался в одиночестве в скверике недалеко от ее дома и тупо сидел на лавке, надеясь увидеть ее, когда она будет возвращаться домой. Но так ни разу и не увидел. Потом опять вечерний звонок, поход в гости, кофе, разговоры о всяких пустяках. И спокойная мягкая радость, когда я смотрел в ее глаза. И чувство шипастого отчаяния, когда через три-четыре дня по какой-либо причине она вежливо отказывалась от очередной встречи. Когда однажды утром за завтраком при мысли о ней я самым постыдным образом расплакался, а потом, в тот же день, безо всякой причины подрался с двумя совершенно незнакомыми людьми, то понял, что схожу с ума. К этому времени я успел жестоко поссориться со всеми друзьями, завоевать тихую нена!
висть коллег по работе и полностью испортить отношения с родителями. Я
стал похож на фанатика. Я возвел объект своей любви в абсолютный и всеобъемлющий сан вселенского божества. Когда один из моих знакомых безо всякой задней мысли выдал безобидную шутку относительно моей богини, у меня случился припадок такой бешеной ярости, что я едва не прикончил парня ножницами из канцелярского набора. Я стал похож на термоядерную бомбу, взрывателем которой служило имя моей любимой. Я постепенно сходил с ума. У меня начались вечерние приступы жесточайшей беспричинной (как мне тогда казалось) депрессии, во время которых у меня из носа текла кровь, а горло сжимало так, что я не мог затянуться сигаретой. И вот в один из таких вечеров, прижимая к лицу окровавленное полотенце, я набрал знакомый номер и, при первых звуках любимого голоса, вдруг бросил трубку. Я внезапно понял, что мне не к кому обратиться за помощью. У меня была девушка, которую я любил больше жизни, но я не мог позвонить ей и сказать: «Мне так плохо, поговори со мной, пожалуйста...». Я не был ув!
ерен в том, что мой звонок не вызовет у нее раздражения. Нет, конечно она ответила бы, она бы меня утешила, сказала бы пару приятных вещей, но... «Ответный сигнал исчез». Я, разумеется, отдавал себе отчет в том, что она не испытывает ко мне таких же чувств, что двигали тогда мной, но, признавая ее полное право самой строить свою судьбу, я все же отчаянно надеялся, что постепенно все изменится. И эта надежда начала отдалять меня от нее. Я обижался на нее, если она не могла встретиться со мной из-за каких-то личных дел, я бесился, если она с кем-то другим посещала ночные клубы – и все это время за тем идеалом, что я выстроил для себя, я не видел ее, такую живую и реальную, с ее бедами и радостями, с ее увлечениями, которых я не понимал. Я так запутался во всем этом... Наш последний (как тогда оказалось) телефонный разговор закончился на достаточно резкой ноте, и я решил взять паузу. Пауза длилась целых два дня. Потом я опять стал изнывать от желания увидеть ее. Наверное, надо!
  было просто позвонить и сказать: «Привет, как дела...». И все стало б
ы как прежде. Но мне как-то по-детски захотелось, чтобы она позвонила первой, и я ждал и ждал по вечерам ее звонка. А его не было. Забившись в кресло, я мысленно молил: «Ну, пожалуйста, позвони, я так хочу тебя услышать. Ну если я хоть что-то для тебя значу – позвони. Пожалуйста...». Прошла неделя, вторая, третья. На двадцать шестой день молчания я напился и десантным ножом разнес телефон в клочья. Потом сел на пол, закурил и заплакал. Как в детстве. Кровь из порезанной левой руки капала на обломки моих глупых мечтаний. Я понял, что произошло что-то непоправимое. Мне стало страшно. Как-то мгновенно рухнуло все, что являлось центром моей вселенной на протяжении двух последних лет. Мгновенный коллапс. Я остался совсем один, наедине со своим больным воображением.

Прошло десять тысяч лет. Я немного успокоился и смог найти в себе силы продолжать заниматься повседневными делами. Иногда получалось неплохо. Были свои радости, появились новые хорошие друзья, жизнь вошла в обычное русло. Наверное, вскоре я познакомлюсь с какой-нибудь красивой интересной девушкой, у нас завяжется роман, и все будет здоровско. Единственная проблема заключается в том, что я теперь знаю одну простую вещь: как бы здоровско нам не было, я уже никогда не смогу испытать тех чувств, что я испытал в тот кошмарный период моей жизни. Не потому, что я огрубел и стал более циничным, хотя и это присутствует. Просто душевных сил на подобное хватает только на один раз. Второго шанса нет. И как бы хорошо мне не было с этой девушкой из недалекого будущего, я всегда буду знать, что с той, единственной, все могло бы быть совершенно иначе, я даже не могу сказать как, но так, как могло быть с ней – уже ни с кем не будет. Никогда. Но спустя десять тысяч лет любой звонок, который р!
аздается по вечерам в моей квартире, срывает меня с места и бросает к телефону с единственной отчаянной и сумасшедшей надеждой – «Это она...». Но она так больше и не звонила. Вместо неё звонила Аки.

5

- Заходи.
- Привет. Хреново выглядишь.
- Ты тоже.
- Что-то случилось?
- Гарден умер...
- Блядь...
Гарден – белый лабрадор, который обожал Аки и поначалу ненавидел меня. Но потом мы сдружились. Когда Аки ездила в Штаты по работе, Гарден почти два месяца жил у меня. Эти два месяца я ощущал себя молодым папой, и, надо сказать, мне это чувство очень нравилось. Приходя с работы я хватал его за шкирку, целовал в холодный нос и орал на всю квартиру «Ах ты тварюга!!!», а он бешено крутил хвостом и так же, на всю квартиру, оглушительно лаял. Соседи нас ненавидели.

Я почувствовал, что по венам прокатились кристаллики льда, скапливаясь под ногтями и вызывая неприятную резь в пальцах.
- Как?
- Не знаю. Проснулась утром, а он мертвый.
- Звонила кому-нибудь?
- Кому?!
В уголках ее глаз появились слезы. На черном свитере спереди налипла светлая шерсть. Похоже, Аки весь день просидела на полу, прижимая к груди остывшее тело нашего общего любимца. Я прошел в комнату и опустился на колени рядом с Гарденом. Его бок под потускневшей шерстью был твердым и неживым. Я почувствовал, что сейчас закричу и что-нибудь сломаю. Сзади раздались глухие удары, смешанные со всхлипами. Я обернулся. Аки изо всех сил била кулаком в стену, закусив губу и выталкивая из себя непонятные слова при каждом ударе. Я вскочил и схватил ее сзади, прижимая ее кисти к груди. Она закричала и попыталась ударить меня головой в лицо, но я вовремя отдернулся назад. Еще несколько мгновений она пыталась вырваться из захвата, потом внезапно обмякла и заплакала. Я ослабил руки, она вывернулась и уткнулась лицом мне в грудь, сцепив руки на затылке и добела сжав пальцы.
-Никогда, никогда... Ну хотя бы раз... Ну почему?... Я больше не могу, спаси меня, я больше не могу...
Костяшки на ее правой руке были разбиты в кровь, темные струйки катились по тонкому запястью, впитываясь в рукава свитера и срываясь на шею. Я осторожно накрыл ее ладони своими, она вздрогнула, расцепила руки, и мы переплелись пальцами, до боли, как в самые взрывные моменты наших сумасшедших ночей. Тепло ее крови усиливало тепло ее ладоней, и мне показалось, что наши руки плавятся, сливаясь, превращаясь в кусок горячего воска. Внезапно она резко отстранилась и взглянула мне прямо в душу, ее стальные глаза вонзились прямо туда, вовнутрь, где был забит мой стержень, моя философия, моя война, моя ненависть и моя любовь. Отчаянный вопрос бился в ее глазах. Я кивнул. То же самое она прочитала у меня внутри. Отчаяние в ее глазах сменилось облегчением, она слабо улыбнулась и провела окровавленными пальцами по моей щеке. Мои пальцы скользнули по ее коже, оставив три косых красных полосы. Мы молча смотрели друг на друга, два последних воина погибшего племени, объявивших войну всем бо!
гам и демонам, объявивших войну всему миру. Боевая раскраска пылала на наших лицах, а в душах царило спокойствие и уверенность.
- Я буду с тобой до конца.
- Я буду с тобой до конца.

6

Аки укрыла Гардена своим любимым пушистым одеялом, потом мы смыли кровь, я залепил ей пластырем ссадины на руке, она надела тонкие кожаные перчатки и переодела свитер.
- Пойдем?
Я кивнул, осторожно закутал Гардена в одеяло целиком, поднял на руки, и мы вышли из квартиры. Коридор, лифт, дверь, хмурое осеннее небо. Когда мы подходили к машине, я неожиданно увидел ту бабушку с оптовки. Она тоже меня увидела, узнала, остановилась.
- Сынок...
Я задержал шаг и взглянул на нее. Она несколько мгновений напряженно смотрела на меня, словно пытаясь что-то сказать.
- Сынок...
Аки осторожно подошла ко мне, тревожно глядя то на меня, то на бабушку. Бабушка еще несколько мгновений постояла, потом как-то вся сгорбилась и быстро засеменила прочь.
- Кто это?
- Да черт ее знает...
- Она меня напугала.
- Не бойся, мультик, мы ее больше не увидим. Пошли.
Аки открыла мне дверь, я аккуратно уселся на переднее сиденье, прижимая к себе Гардена, Аки захлопнула дверь, обошла машину, села сама и завела мотор.

7

Было у нас одно тайное место за городом, летом мы частенько в середине дня сбегали с работы и наведывались туда, спеша насладиться друг другом и прохладной тенью деревьев. Очень красивое место. В самый раз для Гардена. Мы даже не задавались вопросом, где же его похоронить. Если там было хорошо нам, там будет хорошо и ему. Все псы попадают в рай. Потому, что никого никогда не предают. Это из мультика, полуправда. «Полу-», потому что нет никакого собачьего рая. Тот, кто никогда никого не предавал, умер, умер ночью, когда Аки спала, словно и в последние мгновения своей жизни оберегая ее сон. Умер – и все. Теперь мы везем его по бесконечному мокрому шоссе, чтобы закопать в землю на берегу реки. Конечно, очень хочется надеяться, что в тот момент, когда его сердце остановилось, где-то на другом конце планеты, в ветлечебнице, в питомнике или просто в трущобах такой же белый маленький лабрадорчик появился на свет из материнской утробы и впервые вдохнул воздух этой планеты, а счастли!
вая мамаша принялась заботливо вылизывать его. И очень хочется надеяться, что этот маленький лабрадорчик первые несколько мгновений своей жизни помнил запах Аки. Но как-то не тем занята голова. Тяжесть мертвого Гардена давит на колени, на мозги давит низкое серое небо. Я взглянул на Аки. Прикусив нижнюю губу, она сосредоточенно вела машину, впившись взглядом в дорогу и крепко сжав руками в перчатках маленький спортивный руль. Она была похожа на пилота-камикадзе. Стрелка спидометра замерла у отметки «130». Бесконечная серая лента с шелестом пролетла под машиной, навевая мысли о бренности жизни и всяком таком. Вскоре Аки сбавила скорость, и мы свернули с шоссе, углубляясь в лес по засыпанной грязными листьями грунтовке. Еще пара минут – и мы на месте, молча выходим из машины, Аки достает из багажника лопату, и мы идем на берег. Мутная от дождей река грузно ворочает свое тело в нескольких шагах от нас, черные, скользкие на вид ветви деревьев кривятся на фоне низкого тошнотворн!
ого неба. Аки в растерянности смотрит на меня – мы ведь никогда не был
и здесь поздней осенью, не видели, во что превращается наша секретная база перед зимней спячкой. Я опускаю Гардена на землю, она устало садится рядом с ним, в глазах блестят слезы.
- Не плачь, мультик, летом здесь все будет по прежнему.
- Я знаю. Просто хочу поплакать... Дай сигарету.
Я достаю сигарету, прикуриваю, отдаю ей. Она судорожно и глубоко затягивается.
- Я тоже буду копать.
- У тебя рука разбита.
- Все равно. Я так не могу, стоять и смотреть.

Могилу для Гардена мы вырыли под корнями огромного старого тополя, куда Аки забиралась летом, когда мы бесились и дурачились здесь. Аки копала с каким-то отчаянием, изо всех сил вонзая лопату в землю, словно пытаясь последний раз сделать что-то для Гардена, но руки слушались ее плохо, и когда она второй раз чуть не отсекла себе ступню, я забрал у нее лопату, углубил яму и разровнял края. Начал накрапывать дождь. Я поднял Гардена, поднес его к могиле.
- Погоди.
Аки откинула угол одеяла и поцеловала Гардена в нос.
- Прощай, мой мальчик. Прости, что не услышала тебя ночью. Может, встретимся еще.
По щекам у нее текли слезы, но лицо оставалось спокойным. Я положил Гардена в яму, укутал его поплотнее.
- Прощай, сынок. Не скучай в своем собачьем раю.
Мне стало трудно дышать, горло сдавило, но я быстро справился с этим – подобный опыт уже был. Потом я начал засыпать могилу. Жирные комья земли дико и нелепо смотрелись на пушистом белом одеяле, но их быстро становилось все больше и вскоре они погребли под собой и одеяло, и Гардена, и, как внезапно и остро понял я, погребли они и что-то большое и важное, что раньше принадлежало только мне и Аки, а теперь – никому. Мы постояли над свежим холмиком, Аки повязала на ветку свой длинный полосатый шарф, потом взяла меня за руку и мы крепко сжали пальцы.

8

Назад машину вел я, потому что слезы у Аки текли и текли, не переставая. Успокоилась она только дома, когда мы сидели на кухне и пили кофе.
- Не обижайся на меня.
- За что?
- Я, наверное, уеду.
- Куда?
- Не знаю... Наверное, в Штаты, поживу там немного, у меня там тетка.
- Здесь никак?
- Нет, не могу. Я здесь умру. Поехали со мной...
- Ты же знаешь, я не могу.
- Да, знаю. Так и не забыл ее?
- Нет.
- Я ей завидую. А меня будешь помнить?
- Дурацкий вопрос.
- Я знаю. Извини. Мне просто страшно. Обними меня.
- Не бойся. Не бойся ничего. Я помогу тебе.
- И почему я не встретила тебя раньше, чем она?
- Наверное, потому, что я сам искал ее.
- Меня никто не искал...
- Мы с тобой всегда были вне зоны поиска...
- Да уж...
- Пиши мне на e-mail.
- Ты тоже.
Через два дня Аки уехала. Позвонила, попросила, чтобы я ее не провожал, мы попрощались, и она уехала. Два последних воина погибшего племени пошли каждый своей дорогой, унося с собой теплые и грустные воспоминания.

9

Поздний вечер, за окном медленно падают хлопья снега. Я сижу на полу на кухне, курю и пью кофе. Часа два назад свет в квартире вырубился и включаться не собирался, поэтому я зажег несколько свечей и расставил их по комнатам. Полумрак выгнал из головы все мысли, и я просто пускаю дым в потолок, наблюдая за еле заметными колебаниями пламени свечи. Пус-то-та, пус-то-та, пус... Неожиданный звонок телефона заставляет меня вздрогнуть, по телу прокатывается неприятная колющая волна. Я встаю с пола и отправляюсь в гостиную к пиликающему телефону. Наверное, Аки.
- Да?
- Привет.
Несколько мгновений я судорожно пытаюсь понять, кому принадлежит голос, и вдруг замираю от отчаянной догадки.
- ТЫ?!
- Да. Прости меня, я так долго тебе не звонила...
- Да...
- У меня просто столько всего произошло, сама не знаю, как так получилось.
- ...
- Ну ты что молчишь?
- Не знаю...
- Давай встретимся, давай я приеду, я все расскажу, пожалуйста, не обижайся.
Внезапно вспыхивает свет и я, жмурясь, закрываю глаза ладонью.