Машину с двумя кружками, один в другом, на двери, я заметил уже лежа на асфальте. Забрызганное грязью колесо резко затормозило прямо перед моим носом. Дверь с металлическим хрустом открылась и оттуда появились две деловитые ноги серого цвета.
- Такси! – с надеждой  выкрикнул я, и погрузился в медитацию. Чьи-то заботливые руки с силой поставили меня на колени а, затем запихали в салон прокуренной, но очень уютной после ноябрьского морозца, машины. Пока мы ехали, я разглядывал в окно мелькающие фонари и блаженно улыбался своему внутреннему спокойствию. Жизнь удалась, и даже сегодняшняя банальная пьянка закончилась вполне пристойно – вот и милые люди в теплой машине куда-то довозят…

***
В ситуации, когда попадаешь в трезвяк имеется определенный момент истины, точка отсчета, после которой окончательно исчезает надежда вырваться на свободу. Этого момента ждешь, приседая с закрытыми глазами, предвидишь, пытаясь пройти по начерченной на полу мелом полосе, боишься, как кошмарного сна, отвечая на протокольные вопросы, но все-таки, где-то в глубине души сильно веришь, что ЭТОГО не произойдет. До наступления этой самой минуты Х ведешь себя очень прилично, улыбаешься всем окружающим, мутным взглядом, по-собачьи заискивающим смотришь в холодные глаза милиционеров. И умоляюще скулишь:
- Ну, чо, я то? Я то ж уже не пьяный. Ну отпустииите… Я больше ни буду… я домой щас пойду… Ну пожалуйста…
И вдруг, вытягивая из нутра твоего к самому горлу сухой и холодный комок звучит самая ненавистная и самая ожидаемая фраза:
- Психопатриев, раздевайся до трусов. Вещи в мешочек.
- Блядь, блядь, блядь, блядь!!! ЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ!!! Суки, блядь, блядь, суки!!! – надеюсь вам понятно, что я хотел сейчас сказать?
С этого момента терять уж нечего, и разумное желание договориться с ментами, перекрывает инстинктивная воля к свободе.
Дико воя, раскидывая по сторонам тщедушных милиционеров и «коллег», я бегу к выходу из помещения «приемного покоя», опрокидывая на ходу содержимое столов. По хуй на деньги мои в твердых руках ментов, по хуй на документы и ключи из моих карманов, я как волк стремлюсь перемахнуть через красные флажки (простите за штамп), как вольный ветер хочу прорваться сквозь дырявые паруса. Как близко пьянящая свобода!!! Но на то они и умельцы. Ударом кулака в лицо меня сбивают с ног и мастерски завязывают мое тело узел.

***
Я не очень люблю, когда руки прикованы наручниками к ногам, а все тело прихвачено ремнями к койке-каталке. Но зато, такая поза действует не хуже любого сильнейшего транквилизатора. Я спокоен, и уже предельно вежливо отвечаю на ласковые тычки мне под дых и глумливые вопросы о самочувствии. Меня везут по длинному коридору трезвяка, мимо металлических дверей куда-то далеко-далеко. Вот каталка остановилась. Бряцая ключами, сержант открыл дверь и сильные руки втолкнули меня в воняющее ссакой помещение.
Дверь захлопнулась и я остался один.
Я лежал в полной тишине и кромешной темноте. Ни звука. Ни лучика света. Резь в руках становилась уже невозможной, казалось – еще минуту и позвоночник мой, подобно пружине распрямится вырвавшись из спины и переломится пополам. Сначала я постанывал, после начал в полголоса материться, а потом уже заорал во весь голос:
- Эй, родимые, отпустите! Я спокоен!
Не прошло и получаса, как за дверью кто-то начал возиться. Еще минут пять спустя в комнате вспыхнула стоваттная лампочки и вошел сержант на пару со странным сухим и морщинистым старичком в клетчатой рубахе и почему-то широкополой ковбойской шляпе:
- Успокоился?! – плюнул мне словами в лицо сержант. Щас с тобой психолог поговорит – он кивнул на старичка – и развяжем.
- Да вы развяжите сначала. Потом поговорим.
- Пусть сперва психолог свое решение примет.

Психолог долго смотрел на меня чистыми умными глазами, пожевывая губы и не произнося не звука. Кого-то он мне напоминал. Родного дедушку?! Ветерана войны с соседнего подъезда?! Меня это уже начало заебывать:
- Ты говорить со мной будешь, дед?! Выпусти меня!
Старичок прочистил горло хмыканием, и наконец по буквам выговорил, с легким, каким-то незнакомо иностранным акцентом:
- А я ведь тоже пил. Ох, как я пил. Да и сейчас пью... Кстати, позвольте представиться Чарльз Буковски.
- Хуясе. Как и у писателя. Ты иностранец?!
- Я и есть писатель. Чарльз Буковски. Можно ещо Генри Чинаски. Мне так тоже нравится. Кстати, не ожидал, что здесь кто-то может знать мое имя
- Чо ты пиздишь! Чарльз Буковски – мой любимый писатель. И он умер в 1996 году!
- Во-первых, не в 1996, а в 1994. Во-вторых, это я для Америки умер. Просто заебло там все.
Я с удивлением смотрел на этого старого сумасшедшего.
-    Не веришь, што ли? – на минутку задумался старичок – а рассказики все-таки мои читал, читал, доходяга – психолог хитро покачал перед моим носом указательным пальцем.
-    Ну ты пиздец, дед. Ебнутый!?– неприятная догадка мелькнула в моей голове – «бля, этот псих, выдающий себя за Буковского может сделать все что угодно» – Милиция! Мужики, помогите! У него планку рвет! – по новой заорал я в сторону двери.
-    Да тихо ты - поморщился дед – не веришь? Щас паспорт покажу – он достал серпастую книжицу из внутреннего кармана – бюрократы хреновы, до сих пор поменять не могу – гражданство, говорят, поздно получил.
Прокуренной до серо-желтого цвета рукой он ткнул мне раскрытый растрепанный паспорт прямо в нос. «Буковский Чарли Иванович» - было выведено каллиграфическим почерком на листке -  «дата рождения:  16 августа 1920 г. Место рождения: гор. Андернахе, Германия. Дата выдачи: 9 марта 1994 года. Выдан: Кировским отделом внутренних дел города Красноярска. Национальность - американец». Старик перевернул страничку и я увидел черный штампик прописки «зарегистрирован – Красноярск, улица Глинки 1-14» - То-то же.  Теперь веришь? – удовлетворенно наблюдая за моим удивленным взглядом улыбнулся Буковски. Тебе нужны еще доказательства, что я тот самый?
-    И все-таки он умер в 1992 году, и русского не знал -  выдал я последние аргументы.
-    Бля, в 1994! Умер, хуюмер. Какая разница. В гробе можно кого угодно похоронить. А русский, ваш, за год умному человеку выучить за не хуй делать. А если с матами, так за неделю.
-    Возможно. Только на хуя все это тебе надо? Чо ты в России забыл?
-    А ты сам-то парень подумай. За что ты меня, как писателя любишь?
-    Ну хуй знает. Ты ебнутый распиздяй и алкаш.
-    Этой причины мало, для того, чтоб уехать жить в Росию?
-    Ну. Бля. Там у тя все-таки родные, друзья, слава. Знаменитость…
-    А ты знаешь… Заебало… и друзья, и родные. Хочется чего-то душевного. Простого... НО самая главная причина, почему я здесь – у вас водка очень дешевая.
-    В принципе логично. Но все  равно ни хуя не клеится. На хуя такому гению, как Буковски работать в стремном трезвяке?
-    Ну ты и долбоеб… я тебя даже развязывать не буду… А где, бля настоящему писателю черпать вдохновение, кроме как среди настоящих в жопу пьяных мужчин? Где кроме, как здесь еще можно нарыть охуительный сюжет про бухло и баб? Кабаки – хуйня. В кабаках человек пиздит напрополую. В кабаках нет правды жизни! Только в трезвяке, когда тебя менты выпотрошили, вывернули наизнанку, а обратно не свернули,  только, когда голой, дрожащей с начинающегося бодуна спиной лежишь ты на обоссаных бомжами нарах, только когда ты мечтаешь о свободе, и мааааленькой такой кружечке пива, только тогда ты по настоящему искренен. Вот и хожу я под видом психолога по заведению, и распрашиваю людейо жизни и пьянке их непотребной. Вот и ты, сука, если мне щас ничего смешного не расскажешь, хуй из оковов своих выберешься. Учти, другого варианта освободиться у тебя нет.
Ну, я и начал рассказывать.
Этот старый еблан, оказался на редкость привередливым. Не одна моя история, рассказанная со скованными за спиной руками, не вызывала у него интереса. Он равнодушно выслушивал мой очередной рассказ, оканчивавшийся умоляющей просьбой отпустить, буркал себе под нос: «Не. Это хуйня, давай еще» и как видно было развязывать мое подыхающее от застоя крови несчастное тело не собирался. Я рассказал ему все забавное, что только было со мной в жизни – и про то, как я с перепою выдавал себя за сотрудника ФСБ, и про то, как упал пьяный с балкона и сломал себе пятку, и про то, как был белым офицером в три часа ночи по дороге из Дивногорска в Красноярск, и про то, как блювал на любимую девушку, и про то, как срал в никакущем состоянии на центральной улице родного городав, и про то, как меня хуеву тучу раз пиздили, и про то, как я выбил в церкви стекла, и про то, как в детстве дрочил своему коту. Почти все, что помнил. Ни хуя этого старого пидораса не пронимало. В общем, под конец я дошел практически до потери сознания:
-    Сука, ты старая. Развяжи меня, блядь, гнида американская. Равяжи, гад, а то все твои книги на хуй на свалку выкину! Бля, бля. Бля…
Но, как видно высокое искусство было для Буковски дороже, чем распластанное перед ним в козлиной позе тело, а на переведенные на русский язык пару книженек в мягком переплете он вообще срал с высокой колокольни...  Смилостивился он только часа через два:
-    Ладно, хуйню ты парень порешь. Скучная и неинтересная жись у тебя. Не мне, таланту, ее описывать. Хотя, вот один сюжетец из нее я все-таки возьму. Ты первый, кого я повстречал, кто в этом трезвяке, да и в этой стране знает, кто такой Бук. Вот эту нашу встречу я и опишу. Ты вообще первый, кто узнал меня в России – он щелкнул ключом в наручниках, и я распластался на каталке в блаженной истоме освобождения – но мой тебе совет. Никогда не пиши. Никогда не пытайся даже описать свою никчемную жизнь даже в анкете при поступлении на работу. У тебя заурядная, тупая, неинтресная жизнь парень... и у тебя на хуй нет никакого таланта. Свободен.– Буковский поправил шляпу и вышел из комнаты. Скрипнул засов, и я услышал удаляющиеся шаги.
На следующий день я вышел из медвытрезвителя, и рассчитавшись за медицинские услуги купил  себе папку бумаги и три гелевых ручки. Пошел ты на хуй пиздобол и пердун Буковски. Ты умер еще в 1992 году. А значит, я еще смогу когда-нибудь написать получше тебя, старая трезвяковская сука. Хотя хуй знает, возможно ты, если это был ты, и был прав.

Психопатриев. 18 ноября 2004 года.