Бить Трюфеля Васе Шишкареву ой как не хотелось. И не потому, что разбираться предстояло один на один – в своем физическом превосходстве над Трюфелем Шиша не сомневался ни на минуту, а вот обоснование предъявы было весьма скользким: якобы Трюфель в пьяном виде приставал к Зойке – официальной Шишковой шмаре. Довод не казался Шише убедительным, но Зойка вскабанела, Ленку подзудила и те устроили на сходке кипеш. Негоже телок слушать, конечно, по таким делам, но раз банда постановила бить – значит, надо бить. Даже и не банда – а вот эти две шмары – Ленка и Зойка, кричали громче всех, пеной плевались и таки добились своего – Шиша должен теперь драться с Трюфелем на пустом месте.
    На разборку один на один шли всемером. Пять пацанов вместе с Шишей и уже упомянутые шмары. На всякий случай захватили пару цепей и арматурин – мало ли, вдруг Трюфель решит по-быстрому своих собрать – банду не успеет, а вот пяток человек легко, из тех, кто поближе живет. Так что один на один – понятие растяжимое, подстраховаться не мешает.
    Была еще одна причина, которая приводила Шишу в некоторый стрем. И в причине этой Шиша боялся признаться даже самому себе. А уж если кто-нибудь еще узнает, то избиение Трюфеля ему просто так не забудется. Не вправе Шиша бить Трюфеля. С недавних пор не вправе, хотя никто еще ничего и не знает. Пока не знают, но дайте срок, менты – суки коварные: про Рому Кота тоже долго не знали, а потом он вдруг чем-то ментам не угодил, и узнал весь район, что Рома Кот уже два года как стучит в ментовку на всех – как раз с тех пор, когда его взяли на дурной квартирной краже. Кот тогда героем ходил – как же, хату сломали, а менты, мол, ничего доказать не смогли. Да только потом оказалось, что хата была Котовой тетки, а менты Рому попрессовали чуток, да и подпрягли стучать на своих. А когда открылось, то завели старые урки маленького Рому в подъезд и сделали из него девочку. И кто теперь Рома Кот?
    А Шишу вызвали по делу бабушки Арсеньевны. Признайся, мол, что это ты бабушку Арсеньевну убил и расчленил, тебе за это ничего не будет. И прессом по башке, и ногой по яйцам. Шиша стерпел. А вот когда этот опер поганый, Штык или Штын, как его там беса, достал милицейскую дубинку и основательно макнул ее в банку с майонезом, Шиша не выдержал и признался. Убил, мол, и расчленил бабушку Арсеньевну и еще несколько бабушек по соседству. На его, Шишино, счастье таких признавшихся в расчленение бабушек в районе уже было человек сто: менты себе работу не усложняли – прочесали все бурсы по месту проживания убиенных бабушек, прижали слабонервных малолеток – и вот вам, выбирайте, кто больше похож на маньяка-убийцу. Потом, правда, и настоящего нашли – родного внука бабушки Арсеньевны взяли прямо возле сортира, где он топил очередную расчлененку. Говорят, мужикам заводским премию и по два отгула дали за то, что трупы из дерьма доставали. Так что маньяком Шиша не стал, а вот стукачом пришлось.
    И что самое обидное, Шиша знал, что при виде милицейской дубинки, обильно смазанной майонезом, раскололся бы не только Трюфель, но и сам Профессор, да, видно, это его только, Шишина, судьба – повторить путь Ромы Кота. Профессора, хоть тот более всех и походил на маньяка, менты даже не вызывали,– у начальника РОВД тоже сынок есть, в школу ходит, а Костя Профессор и скальпелем отцовским может чикануть – в этом никто на районе не сомневался. К тому же, у Профессора мама доктор какой-то там едренологии, а папаша – известнейший в городе хирург: пришивает старым пендосам новые елды. Может, ментам тоже елды нужны иногда вместо дубинок. Короче, спрыгнул Профессор легко, а вот Трюфель, так тот спрыгнул просто гениально. То, как спрыгнул Трюфель, не пришло бы в голову ни одному малолетке в их районе. Сережа Труфанов пришел в ментовку с мамой! Он с той мамой годами не разговаривает, а тут вон как сориентировался. Менты удивились, разулыбались – что это, Вы, говорят, Сережа с мамой-то пришли? А Трюфель лицо жалобное сделал и отвечает: “Да побоялся я, гражданин начальник. Про милицию у нас такое рассказывают. Бьете, Вы, говорят, мучаете”, еще и слезу пустил, собака. А результат? Почмарили чуток Трюфеля словесно, да и забыли. А потом все стали в мусарку с мамами ходить, если жопе жареным угрожает. Хуже тем, кто без мам. Как Шиша. Или тем, у кого мама сама зону хавала с детства, как у Ромы Кота.
    Подошли к дому, где жил Труфанов и спрятались за сиреневым кустом. В окнах было темно: Трюфелева семейка спать ложилась рано, но все знали, что сам Трюфель в доме не спит, а предпочитает пристроенный флигель, чтобы отец с матерью поменьше знали о его ночных похождениях. А во флигеле как раз лампочка горит за белыми занавесками: видно, Трюфель книжку читает или телку привел. С одинаковой вероятностью. Из-за этих книжек они и с Костей Профессором корефанятся: тот тоже почитать любит. Трюфель, наверное, единый из всех малолеток в районе, кто может понять ту ересь, которую иногда Костя Профессор задвигает, кроме, конечно, разных чмошников-букварей, с которыми общаться западло. А еще Трюфель может иногда вальяжно заявить: “Профессор, не гони беса, а то очки на жопу натяну” или еще чего-то в этом роде и без всяких последствий. Другим такие высказывания уже давно не позволены, даже Шише. Шиша вздохнул. Времена-то как меняются. Вот вспомнить, еще пару лет назад, хотя бы, как они все в школьном трудовом лагере лямку тянули. Как подняли восстание и бегали по корпусам: окна били и плафоны, орали орангутаньими голосами под окном директора: “Гор-ба-тен-ко-ты-ган-дон”. Весело было. А восстание-то Рома Кот поднял. А Костя Профессор бегал, бледный весь, и все повторял: “Пацаны, может не надо? А то палево будет”, как последнее ссыкло. Два года прошло и вот тебе: Профессор – авторитет, а Рома Кот – опущенный. “А я кто?” – подумал Шиша, - “А Труфанов?” А Труфанова бить надо. Вот и поглядим.
    Вызвать Трюфеля послали Бычка-шестерку. Бычок подбежал к флигелю и осторожно постучал в окошко. Занавеска дернулась, и через пару секунд в двери показался Трюфель. В обвисшей майке и в семейных полосатых трусах по колено. Трюфель стоял, потягиваясь, пока Бычок что-то ему втирал, и поглядывал на улицу, где его ожидала Шишина банда. Дверь флигеля снова приоткрылась, и показалась Верка. Тоже заспанная, но платье натянула.
    Вот взять хотя бы Верку. С тех пор, как ей двенадцать исполнилось, успела, наверное, под всех лечь на районе. А то и не на районе. Пацаны толковали, что и с неграми из института ее видели и с лохами жирными из центра. Да ее, верняк, даже все буквари школьные поимели: девчонка-то совсем без понятия, с кем можно, а с кем нет. А Трюфелю наплевать. Когда ему на вид ставят, что подружка его блядь, он только усмехается. “А чо там”, - говорит, - “Красивая ведь, удержаться не могу”. И разборки из-за нее устраивать ему даже в голову не приходит. А Шиша вынужден из-за двух отвратительных шмар… Ну взял Трюфель Зойку разок за лобковую кость и что? А Верку когда-то вчетвером на крыше, а она ничего. Спасибо, говорит, мальчики, что домой притащили, а то я вообще ничего не соображала. А Зойка кабанеет. Трюфель, мол, меня за писю держал, а сам что-то себе напевал и сережки снял. Про сережки врет, верняк – Трюфель своих районных девок грабить не будет, да и что он ей петь мог, пока лапал? Собака-лаела-на-дядю-фраера?
    Трюфель затолкал Верку обратно во флигель, закрыл дверь снаружи на щеколду, и потопал к ним по дорожке. Как был – в трусах и в майке. Совсем уважение потерял, подумал Шиша. А, в общем, и к лучшему – штучек никаких не припас хитрых. А то все горазды – Рому Кота мама в свое время научила лезвиями плеваться, Костя Профессор со скальпелем отцовским не расстается, а у Труфанова своя муля – берет Трюфель обычный складной ремесленный метр, стальной, обматывает одно звено изолентой, чтобы рукой держаться, а остальные затачивает и получается не метр, а такая себе игрушка: Шиша сам видал однажды, как Трюфель таким метром одному старому урке возле пивбара рожу порезал от уха до бороды. Ловкая штука, если умеючи.
    - Так и пойдешь? – спросил Шиша Труфанова, оглядев его прикид.
    - А хули там, Шишок, - ответил Трюфель, поигрывая бицепсами под обвисшей майкой, - Жарко.
    - Ну, пошли тогда на речку, - сказал Шиша.

***
    Верка осторожно спустилась по склону, держась за торчащие из земли ветки. В самом низу не удержалась, отпустила ветку и малость проехалась по земле, оцарапав ноги и измарав платье. Внизу Верка огляделась: Трюфель должен быть где-то здесь, только что ведь валялся и кряхтел. Ага, вот он: отполз и лежит возле воды: рожу полощет. Верка тихо подошла сзади и положила руку ему на плечо.
    - А-а, это ты, - Трюфель оглянулся, - Так и знал. Дверку сломала?
    - Подумаешь, деревяшка, - хмыкнула Верка, - Прибьешь.
    Трюфель промолчал. Умыв лицо, он принялся зачерпывать воду в ладошки и плескать на себя, пытаясь вымыть кровяные подтеки на животе и спине.
    - Дай я, - Верка провела рукой ему по спине, - Где ж ты разодрался-то так? Ножиком вроде никто не махал.
    - Откуда знаешь? – Трюфель бросил на нее короткий взгляд, - Ясно. Сверху наблюдала. Это забор, - переменил он тему, - Блядский забор наверху. Меня еще там бить начали, я и падал все время на забор, а там гвозди, паскуда.
    - Странно ты дрался как-то, - осторожно сказала Верка, не прекращая плескать воду Трюфелю на спину.
    - А чего ты хотела? – спокойно сказал Трюфель, - Шишкарев здоровый лоб, я и в школе ни разу не смог его побить.
    - Шишок-то здоровый, - продолжила Верка, - Но ты же даже не пытался. Даже руки не поднимал. Только вставал и падал. Тебя даже девки ногами месили. Шишок-то ладно, но остальных-то ты попугать мог?
    - Зоркий глаз у тебя, малая, - Труфанов встал сначала на корточки, затем с усилием разогнулся и поднялся в полный рост, продолжая держаться за живот, - Идем домой, спать.
    - Нет, ты мне ответь, ответь, почему не дрался, - Верка подскочила к Трюфелю и взяла его за локоть, Трюфель сразу же с готовностью оперся на ее руку, - Почему не дрался? Я не отстану.
    - Нравишься ты мне сильно, - Трюфель снова уселся на траву, потянув за собой Верку, - Потому и не дрался.
    - Что за гонево, Трюфель? – Верка легонько стукнула Труфанова по затылку.
    - Не гонево, - Трюфель задумчиво почесал место подзатыльника, - Вот ты помнишь, когда мы с тобой познакомились?
    - Черт его знает, - Верка нахмурилась, - В детстве еще.
    - Я не это имею в виду, - усмехнулся Трюфель, - По-настоящему.
    - А-а, ты про это, - улыбнулась Верка, - Ну год назад где-то, летом. Ха, даже странно.
    - Не год назад где-то летом, а именно в этот день, 30 августа, дурочка.
    - Серьезно, что ли? – Верка смотрела недоверчиво, - Ну, если и так, то что?
    - А то, - Труфанов притянул Веркину голову и поцеловал ее в макушку, - Праздник теперь у меня в этот день. День мира и любви. Не дерусь, веду себя прилично, провожу время с любимой женщиной.
    - Дурак ты, Труфанов, - Верка толкнула Трюфеля в грудь, - Дурак и брехло. Из-за меня он с Шишей не дрался, день мира и любви, никогда не поверю. Скажи лучше, что у тебя какие-то с Шишей расклады особенные.
    - Не хочешь - не верь, а я можно сказать тебе признался, - вздохнул Труфанов, - Вот сама посмотри, житуха какая у меня. Целыми днями тусуюсь со всякой швалью, по вечерам с ними же: Шиша, Профессор, да ты всех знаешь, шмары разные голимые, бухаем разную дрянь, малолеток обираем, блатных тупые задания выполняем, хотя, будь моя воля, я бы всех этих урок старых из нашего района лично в землю зарыл, ходят, бля, королями, а уверен, что копнешь их, окажется, что петух на петухе.
    - Ну и что?
    - А то. Надоело мне. Я год назад тебя встретил, и понравилась ты мне очень. То, как мы время провели. Беспонтовая ты, спокойная, без заездов. Красивая опять же. Ну и думаю себе, имею я право хоть на один день человеческий? Чтобы рожы поганые не видеть, а взять девчонку под руку, в кино с ней пойти, цветок подарить там и мороженое, и чтобы она радовалась от того, что ей цветок подарили и мороженое, а не потому, что Трюфель на нее внимание обратил. А ты такая и есть. Радуешься всему. В кино – прешься, в кафе, на дискотеку – аж прыгаешь. В театр даже со мной ходила на пьесу про проституток, помнишь?
    - Ага, - Верка обняла Трюфеля за плечи.
    - В общем, мне с тобой как-то по-человечески, - подвел итог Трюфель, - Всегда, когда мы с тобой. Ну и решил я один день сделать праздником на память. Всего один.
    - Сере-е-ежка, - Верка погладила Трюфеля по голове, - Хитрый ты. Знаешь же, что от таких слов любая девчонка расплывется, вот и наплел. Но врешь же? Ты же знаешь, какая я хорошая. Вы же треплетесь там между собой. И Костя Профессор, дружок твой конченый, и Шиша тот же, верняк, про меня рассказывали.
    - Твое дело верить, - Труфанов поднялся и протянул руку Верке, - Я буду на тебя опираться, а то что-то ломит все. Пару ребер сломали, наверное. А только мой это праздник. И никакие Профессора мне не указ. И что о тебе думают, и что ты сама о себе думаешь. Я сам себе устраиваю праздники…

***
    “Сраный дождь”, - подумал Шиша. Выходить из машины не хотелось. Хорошо, хоть курточку прихватил. А Труфанов с Веркой как назло, сначала в театр, потом в кабаке засели, цветы-шампанское, вырядились, как на похороны. Праздник что ли какой-то? Целый вечер за ними мотался. Ну, теперь, вроде все. Скоро подъедут.
    Шиша накинул капюшон, сунул ствол в карман и потрусил к дому Труфанова. Грязи, блин, по колено. Труфанов, бизнесмен сраный, не мог асфальт возле дома положить. Возле сиреневого куста грязищи больше всего, да больше прятаться негде: Труфанов вот-вот подъедет, еще выпасет чего доброго раньше времени.
    Шиша стал за кустом, нахохлившись как воробей, сплевывая капли дождя и грея в кармане подаренный Профессором ствол. Вот и пришло время Трюфеля мочить. За что, спрашивается? Подумаешь, купил он этот сраный консервный завод: три будки полуразваленные и тетки в грязных халатах. Вечно рыбой там воняет и тухлятиной. В блатные дела даже не лезет, так себе бизнесмен мелкого пошиба – ларьки, колбаса, консервы, даже тачка у него – “пассат”. Все-таки, Профессор, конченный – мочить за тухлые консервы. Хотя кто их очкастых знает. Может, не сошлись в чем-то с Трюфелем. В понимании мира, бля.
    А вот и Трюфелев “пассат”. Шиша замер. Черт, а Верку ведь тоже придется – эта мысль почему-то только сейчас пришла ему в голову. Ведь даже в капюшоне признает. Жалко. Черт, надо было место другое подгадать, без Верки. Шиша разволновался. Так хотел же, они сами виноваты – ходят по людным местам: не в театре же мочить?
    “Пассат” остановился метрах в пяти от сиреневого куста. Сейчас Трюфель выйдет открывать ворота. Потом Верку. Ни выскочить, ни уехать не успеет.
    - Сережа, зонтик возьми, - Верка протянула в окно машины зонтик с большой костяной ручкой-загогулиной. Трюфель потянулся за зонтиком, повернувшись спиной к кусту, и Шиша, вынув из кармана ствол, сделал шаг. Под ногой чавкнула грязь.
    Удар костяной ручкой зонта пришелся Шише в переносицу. На глаза навернулись слезы, и кровь прыснула из носа, как из сломанного душа. Пистолет Шиша не выронил, и сквозь слезы заметил, что Трюфель достает из кармана какой-то предмет. Нож или бритва, догадался Шиша. И не торопится, фраер, форсит. Успею, подумал Шиша, и в этот момент странный предмет, повинуюсь взмаху руки Труфанова, с металлическим шелестом развернулся в причудливую ломаную линию, а затем, вдруг выпрямившись в блестящую струну, ударил Шишу по глазам. Выстрелить Шиша все же успел, когда железная змея, разорвав ворот куртки и капюшон, вонзилась ему в горло.
    
***
    - Ты похожа на дурного гнома, - сказал Трюфель, подходя к Верке, с силой выдирая ноги из речного ила.
    - А сам-то на кого похож, - Верка сидела на берегу на корточках, накинув на голову капюшон водолазки и прячась под большим зонтом, - Ты похож на актера Янковского. Он тоже вечно шастал в плаще по болотам.
    - Хы, - хмыкнул Трюфель, - Хьюго Баскервиль. Я туфли потерял, дурак. Там муляки на метр. Но зато Шишу найти не светит. Почил в грязи Шишкарев Вася, - Трюфель остановился возле берега и принялся полоскать ноги в воде.
    - Идем в машину, Сережа, - Верка поднялась, - Дома вымоешься.
    - Коньяку дай мне, - Трюфель подошел к машине, - Там, на заднем сиденье валяется.
    Верка подала ему открытую бутылку, и Труфанов смачно приложился. Затем отдал бутылку Верке и сел за руль.
    - О чем молчишь напряженно, жена? – спросил Трюфель, когда они отъехали от речки.
    - Да так, - Верка сербала коньяк из горлышка мелкими глотками, как дети пьют лимонад.
    - Не бойся, перемелется.
    - Я и не боюсь с тобой ничего. Вечер только испорчен. Ты помнишь, день какой сегодня, Сережа?
    - Ты в себе? Конечно, помню. Мы же его с утра отмечаем. Юбилей свадьбы нашей. Десять лет.
    - А почему свадьба в этот день была, помнишь?
    - А-а-а, - Трюфель засмеялся, - Ты об этом… День мира и любви. Я рад, что ты не забыла. Плюнь. Сделаем его с плавающей датой, как пасху.
    - А все-таки жаль, - Верка опрокинула бутылку и сделала большой глоток, - такой день был. Память.
    - Плюнь, - повторил Трюфель, - Я знаю, как с этим бороться. Приезжаем домой, достаем все продукты, накрываем на стол, садимся, торт, свечи, и пьем, пока не упадем. А если кто за разговором вспомнит о том, что произошло, или насчет того, что с нами дальше будет, то ему делаем так, - Трюфель протянул палец и приложил его к Веркиным губам, - Говорим только на нейтральные темы. Кино, вино и домино. Актер Янковский, Хьюго Баскервилей и Теофраст Бомбаст фон Гугенгейм.
    - А это еще кто такой? –переспросила Верка без особого интереса.
    - Бог его знает, - ответил Трюфель, - По телеку слыхал.
    Верка молчала до самого дома, лишь рисовала пальцем фигурки на мокром стекле и время от времени потягивала коньяк из горлышка.
    - А интересно, - сказала она вдруг, когда машина остановилась возле сиреневого куста, - Этот Педераст фон Барабаст мог человеку железкой голову отрезать?
    Трюфель улыбнулся и приложил палец к Веркиным губам.