Я сижу в коридоре, подле операционной и наблюдаю хаотичное движение людей в белых халатах. Они перемещаются в такт какой-то непонятной мне логике, то быстро, бегом, то плавно, как на прогулке в Гайд-парке. Разумного в этом темпе я ничего не нахожу, поэтому принимаю все, как есть. Собственно за их передвижениями наблюдаю я вынужденно, поелику ближайший час, а то и два мне делать абсолютно нехуй, а покинуть свой пост я не решаюсь. Меня и так запустили сюда, в святая святых, операционный блок, только после многочисленных звонков, просьб и согласований. Я здесь на птичьих правах, кожей чувствую свою нежелательность и стараюсь не отсвечивать. Лишь в трех метрах от меня, слева, за стеной, на холодном операционном столе сейчас два самых родных мне человека: жена и рождающийся сын. Справа рожают другие женщины, они рожают сами: кричат и мучаются.

    Час назад так же кричала и мучалась моя любимая женщина, разрывая мне душу своими криками. Потом криков не стало, она потеряла сознание... "Она не родит сама" – сказала мне усталая женщина, слегка приспустив маску с носа, лицо ее было спокойно, но я кожей почувствовал тревогу и пожалуй впервые в жизни испытал действительный страх. Не страх – ужас. Он как-то стал медленно разливаться по телу, сковывая меня, подбираясь к горлу. Думаю, я быстро бледнел как покойник, потому что она тут же взяла меня крепко за руку, чуть повыше локтя.  Но пока страх еще окончательно не парализовал меня, я успел выпалить вопросы. Их было два: "Насколько это опасно?" и "Что делать?". "Мы готовим операционную, будем делать кесарево сечение, операция сложная – у нее предлежание плаценты". – Успокоила, как могла.

    И вот он я. Сижу под операционной, слышу крики рожающих женщин и жду. В одной из комнат прекратились женские крики, и раздалось, - о чудо!, непонятное мявканье, звук, не поддающийся описанию, как будто маленькая сиренка возвестила об отбое воздушной тревоги, так плачут только новорожденные дети. Движение в коридоре изменилось, появились новые люди в белых халатах, деловито заглядывающие за двери, к рожающим женщинам, а в той комнате, где раздался крик, их собралось уже порядком, они смотрели на чудо. "Девочка!" – услышал я торжественное. Потом все это повторилось еще и еще, и все так же торжественно некто возвещал: "Мальчик! Мальчик! Девочка!...". И их выносили, эти маленькие комочки, завернутые в серые больничные тряпки, под громогласие гула родильного зала. Звуки стали сливаться во мне, множиться и вспомнилась Джирона, кафедральный собор, где стоя в любой точке, слышишь божественную музыку органа, возлетающую к небесам и возносящую туда мольбы. "Они боги" – вдруг подумал я. Это место – божий промысел, здесь добывают детей, добывают новых людей из недр женских организмов. А все эти люди БОГИ, они делают новую жизнь, хранят ее и спасают, если что-то не так. Теперь я понял все эти перемещения, понял их темп и ритм божественного производства. Теперь я знаю, что цех работает безупречно, конвейер подстроен под биение ритмов самой Природы и в соответствие с этими ритмами то ускоряет, то замедляет свое движение.

    И еще одно понял я. Я непременно когда-нибудь умру. И единственное, что будет поддерживать меня в предсмертных муках, давая толики сил, для продления последних секунд существования это будет первый крик моего сынишки, который я услышал прежде лежащей в забытьи матери, слабый крик, пробившийся ко мне через толстые стены операционной. И еще, наверное, вспомню, лицо усталой женщины – Бога и ее слова: "Все в порядке".

    P.S. Боги снимают халаты и идут домой, перевоплощаясь в людей. Но это не меняет сути их божественного. Можно ли купить Бога? – нет, но его можно задобрить. Я ненавижу попов за их зряшную алчность, но принести искупительные дары в этот храм почту за святейшее из дел. И похуй мне всякие неурядицы (типа, поздно принесли на кормление, не пустили повидаться с любимой и пр.), - мир не совершенен. Но есть главное: храм, божий промысел, где производят человеков. Есть живые Боги.