17.10 Ферий съел банан
17.12 Барбара заигрывает с Селареном. Она подходит ближе.
17.13 Селарен покрывает Барбару.
17.14 Барбара отходит от Селарена
17.15 Барбара подставляется Дарио
17.18 Дарио покрывает Барбару
17.19 Ферий покрывает Дарио……

Никто не узнал этого прелестного сочинения? Вы наверное подумали, что это списано с «Календаря Школьника» за один из чудесных годков прошлого века? Мол, хитрый пес без акробата весит два мотка шпагата, если ты во всем знаток, сколько весит сам моток?… Или быть может кто-то впопыхах записывал на полях правильные фигуры категорического силлогизма?!? Или это шифровка, опубликованная цээрушниками в одной из бульварных газет… Нет. А что же это? А примерно так один из виднейших советских психологов А.Н. Леонтьев гениальной рукою записывает на грядущие века психологические опыты: десятки страниц стенографических мучений ради горстки блестящих выводов.
Читателя поражает скупость предлагаемого к осмыслению материала. Представим картину. Вольер. В нем несколько обезьян обоих полов, ряд клеток с бананами, которые можно достать только палкой. В вольере почти ничего не происходит, то есть происходят три-пять основных действий: беспорядочные покрытия всех самок, попытки пододвинуть банан и съесть его, драки, отводы хвостов, взаимные ловли блох и все новые половые расправы. При чем совокупления являются основным времяпрепровождением.  Совокупления безобразные, с выворачиванием наружу массы непонятных красных мест, дикими воплями, покусами и болью. Движения некрасивые, зачастую конвульсивные, злые. Много непристойностей: крючковатые, безобразно тонкие члены,  разверстые чрева самок, капающая мутная жидкость. Самочья преданность длинною в минуту. После разлипания,  поиск блох с их дальнейшим поеданием…
Все это с интересом наблюдает молодой ученый, старательно занося все события в свой блокнот. Судя по непрерывности записи времени нет даже на бутерброд или яблоко. Вот прошло еще мгновение, очередной примат с членом наперевес карает новую подружку, а ученый видит в этом механизм формирования высших психических функций; лысая красножопая блядь отводит хвост, а Алексей Николаевич тут как тут с выводами о памяти и произвольном внимании, восприятии и мышлении. Вообщем гениальные открытия от увиденного так и роились в голове… Еще бы, в некоторые дни бедняге приходилось фиксировать до тысячи совокуплений…
Но нас собственно должно занимать не это. Не то, как благодатна и красива истинная наука, как питает она гений ученого и не уютный лабораторный рай университета… Нас должно насторожить то, почему книжке, содержащей подробные описания обезьяньего беспредела, Леонтьев предпослал скромную тихую надпись « Посвящается моей матери».
Как же можно было дойти до такого, чтобы книжку, пусть и научную, которую с трудом можно вообще показать женщине, он мог посвятить своей матери… Разверзстые промозоленные чрева и крючковатые словно огуречные усы, телескопические обезьяньи члены, обнаженные в злобной пене десны и истошный, надрывный вой, прыгающие, хрустящие на желтых зубах блохи, падающие лепехи кала, струи мочи…Что именно он посвятил своей матери?
Ведь были десятки других книг, красивых и ярких, гениальных и прозорливых, но матери были посвящены именно эти опыты…
Вот после этого и взглянешь по-другому на обычную для описания событий тех лет фразу: «еще с конца 20-х годов над наукой стали сгущаться тучи. И Леонтьев после доклада на ученом совете о психологическом исследовании речи был уволен из института, а лаборатория – закрыта».
Прав был генералиссимус…