— Вон, барин... — возница указал рукавом. — Аккурат через мою деревню проезжаем. Дороги тута неважные, так што держитесь крепче... Чичас поболтает маненько.
Слова его тут же возымели подтверждение: не прошло и полминуты, как экипаж затрясся и задёргался, свернув с хорошо укатанного тракта на разбитую и развороченную дорогу. Этнограф Никита Аникеич очнулся от дорожной дрёмы, высунул голову из окна брички и с любопытством оглядел два ряда прилепившихся друг к другу замшелых домишек, серых и покосившихся от старости. В пасмурном воздухе носился запах кислой капусты, мешаясь с ароматом свежего навоза.
— Эге... — Сказал Никита Аникеич без особого интереса. — Тут, поди, окромя водки народ ничем более и не интересуется. Пожалуй, негде мне здесь будет развернуться... Езжай далее.
Вынеся такой вердикт, он откинулся на сиденье и приготовился вновь задремать. Однако далеко уехать они не успели. Двери местного трактира негодующе скрипнули, из них вывалился наружу грязнющий мужичина в валенках и облёванном спереди тулупе. Он сделал несколько неуверенных шагов и шлёпнулся всем телом прямо в дорожную грязь, чуть не угодив под колёса брички. Испуганно тряхнув ушами, лошадь резко остановилась и недоверчиво посмотрела на пропитывающееся грязью тело, бесцеремонно преградившее путь. Где-то поблизости хлопнула форточка, и женский голос насмешливо пропищал:
— Ххааааааа! Нет, вы только посмотрите! Опять Жопа напился, как скотина!
В тот же момент, словно по команде, дремотность слетела с окружающей обстановки. Из всех окон стали высовываться бабьи, девичьи, старушечьи и даже несколько мужичьих голов, каждая их которых спешила прокомментировать данное событие:
— Гы-гы!! Вот так номер!
— Жопа, ну ты и свинья!
— И главное — прям под колёса!
— А чего ему сделается, бугаю...
— Да давить его надо было, Жопу такую! Один срам от него!
— Точно! Нехрен на дороге валяться.
— Ууу, Жопа...
Со всех сторон неслись свист и улюлюканье, собаки лаяли, мальчишки орали, бабы злорадно щерились; мужик же в это время продолжал индифферентно лежать в луже, пуская блаженные пузыри и оставаясь ко всему совершенно безучастным.
От производимого поселянами шума Никита Аникеич окончательно проснулся и, нацепив на нос пенсне в позолоченной оправе, с интересом стал разглядывать разворачивающееся перед его глазами действо.
Поскольку никто не выказывал желания убрать тело с дороги, возница слез на землю и, вздыхая и тоскливо закатывая глаза, стал выволакивать пьяного за шкирку из грязи. Дорожное месиво в этом месте было густым и не желало так просто отпускать законную добычу. Жирная грязь яростно чавкала под ногами добровольного спасателя, заливалась ему в сапоги, пускала пузыри и брызгала во все стороны, заставляя многочисленных зрителей просто-таки млеть от удовольствия.
— Э-э-э, — укоризненно бормотал возница утопающему в грязное ухо, — и дурак же ты, Семён... Стоило ли ради таких дел свое фамилие коверкать, а? Таперича до конца жизни над тобой измываться будут. Аль ты как думал?
Вытащив Семёна на обочину, он вытер руки об его штаны, и махнул толпе, показывая, что спектакль окончен. Улица почти сразу опустела, головы попрятались в окна, и над деревней снова повисла ничем не нарушаемая сонная тишина. Уложенный под кустом Семен храпел, тревожа богатырским дыханьем грязные лопухи.
Через пару минут бричка уже катила прочь от странной деревеньки. Поля за окном незаметно сменились небольшими берёзовыми рощицами, а по правую руку у горизонта сплошной стеной встал сосновый лес. Погрузившийся в раздумья Никита Аникеич снял пенсне, потёр переносицу и поинтересовался у ватной спины возницы:
— Слышь, Гришка... А почему они его всё время этой, ну, жопой называли? Неужто кроме жопы у вас других ругательств не знают?
Гришка отозвался с нервным смешком:
— Дак, барин… И сказать-то стыдно… Это у него теперь фамилие такое — Жопа. Соригинальничать решил... Не хочу, говорит, как все. Взял да и поменял фамилию. Вот теперь его, как отщепенца, и не уважают, и каждый уколоть норовит.
Никита Аникеич удивился:
— Да им-то какое дело до его фамилии?
— Самое что ни на есть прямое... — Гришка шмыгнул носом. — У нас-то до недавнего времени вся деревня одну фамилию носила, и никто не жаловался. А ему, видишь ли, не по нутру такая одинаковость пришлась. Упёрся, и всё тут. Мы-т думали, он побесится, да и прекратит. Всей деревней его от этой затеи отговаривали. Он-то сделал вид, что согласился, а сам поехал в воскресенье в город, и поменял-таки фамилию. А о последствиях не подумал. Вот и носится теперь в этой жопой, как дурень с писаной торбой... Скоро совсем сопьётся.
— Хм... Забавно, забавно... — Никита Аникеич стал что-то быстро писать в своём походном блокноте.
Гришка, однако, его мнения не разделял:
— Чего уж забавного... Доигрался, умник, что вся деревня его невзлюбила. Ты, говорят, своей выходкой нас всех опозорил.
— Хмм, интересно... Бунтарский дух в среде культурной примитивизации... Противопоставление себя ущербному обществу во имя личных убеждений... В этом что-то есть. — Никита Аникеич немного оживился. — Вся деревня одну фамилию носит, говоришь? Стало быть, и ты тоже?
Григорий почесал кнутом спину и длинно высморкался.
— А чего ж... И я тоже, барин.
— А что за фамилия-то? — Никита Аникеич готовно занёс руку над блокнотом, мысленно уже набрасывая в уме исполненную патриотизма статью о жизни современной глубинки.
Гришка стегнул лошадёнку и широко зевнул.
— Фамилие моё? Нормальное фамилие, барин: Хуйло. И отец мой был Хуйло, царствие ему небесное, и дед, и прадед тож... — Он почесал бороду. — Всё по традиции. У нас и деревня так зовётся — Великие Хуилы. Живём, не тужим. Не хуже людей. До сих пор в толк не возьму, чего этой жопе не по нутру пришлось... Одно слово — дурак!
— Да уж... Дурак и есть. — Никита Аникеич пожевал губами и со вздохом закрыл блокнот.
»Рехнуться можно... Дал же Бог фамилию!» — подумал он, пряча блокнот в саквояж. — «Нет, все-таки я был прав — провинция сейчас представляет собой такую же тёмную яму, что и триста лет назад. Что тут сделаешь?»
Статью писать как-то сразу расхотелось. Вместо этого Никита Аникеевич достал из кармана маленькую потрепанную книжицу «для записи умных мыслей», поискал в ней свободное место и нацарапал сухим канцелярским почерком:
«Восставший супротив общества есмь болван».
Он пару раз перечитал написанное, подправил хвостик у слова «болван», и, оставшись доволен, размашисто подписался:
«Никита Аникеевич Пиздищев-Ебанистический, этнограф».

1999 г.