«Meter» в переводе с греч. - Мать

Хочешь - не хочешь, Сегодня наступило, а значит, опять идешь по неровным ступеням под землю. Замаскированная каблуками и клешами, чувствую себя в безопасности - в меру «штампованной», почти «нормальной». Застыла в ожидании поезда. Темнота, в которой он прячется, постепенно мутнеет. Приготовилась в очередной раз зачароваться любимым зрелищем. Через секунду появятся гипнотизирующие огни. Приближаются плавно, кажется, это я плыву им навстречу. Подавляю в себе жертвенность кролика, шаг вперед, над убийственными колесами, над легендарным третьим рельсом. Странное дело, метро не всегда  отвратительно. И возможно, это единственное место в городе, где остаешься наедине с собой, просматриваешь разгулявшиеся за ночь мысли, собираешься с силами перед трудоемким бездельем.  Час молчания и самосозерцания – это не редкая, но удача. Иногда идеальное времяпрепровождение нарушают потенциальные кавалеры, которые, несмотря на явную ко мне симпатию, норовят припечатать тяжеленной стеклянной дверью к кафельной стене.
Но сегодня я одна. Это бесконечное сегодня. Быстро заняла уютный уголок между дверью и сидением, наблюдаю, как провода-змеи, распятые на стене, пытаются обогнать мою тень. Зрелище малоинтересное - начинаю изучать полусонных соседей. Их лица так и останутся  чужими, не подружатся с моей избирательной памятью. Но были исключения. Всего четыре. Двое  восторженных юношей, летающих друг за другом по эскалатору, по платформе, по вагонам, заливающихся беззвучным счастливым смехом. Тональный крем, легкая небритость, одежда – безразмерный балахон на худеньких плечах. Другое любимое воспоминание - высоченный черно-кудрявый красавец, увидев его, ощутила дрожь в коленках, из последних сил начала рассматривать пивное пятно на полу. И статная дама в ярко-синем пальто с волосами артериального цвета, плотоядным красным маникюром. Исключения приятно не гармонировали с основной, утрамбованной в места для пассажиров, человеческой массой. На даму смотреть было завидно, настолько она увлекла весь вагон. Рядом с ней потерялись даже разномастные блондинки.
Ах, блондинки, порхающие по вагонам на нереальных каблуках, сопровождаемые шлейфом ультрамодных духов. Только чтобы полюбоваться на них, подозрительно уверенные в себе мужчины, с полированными руками, изредка спускаются в пыльные туннели. Правда, иногда забываю позавидовать избранницам природы. И только по двум причинам: во-первых, поголовье их уменьшается - рано или поздно смазливые принцы выманивают златовласок на обеспеченную поверхность, естественный отбор, ну и, во-вторых, лет через сорок, сама стану блондинкой с платиновыми переливами.
Сегодня в вагоне блонд мало, да и те спрятали свое богатство под красные шапочки. Уютно притулившись друг к другу, москвичи и гости столицы мирно дремлют. Но это видимость. Стоит синтетическому голосу произнести заветное название, как мужчины, и что особенно приятно, женщины, расталкивая живые препятствия, бодро вываливаются на платформу. Вся эта многоликая индивидуальность с каждой станцией становится все более разномастной. Здесь и горцы, даже в жесткой давке успевающие испепелить вас вулканическим взглядом, и испуганные, но решительные иностранцы с детскими глазами, и черные женщины, испытывающие на окружающих новое заклинание, и целеустремленные вундеркинды с контрабасами. Все шевелится, дышит, вглядывается пустыми глазами в пустую рекламу, смотрит сквозь тебя. Единственное, что всегда находит отклик в сонных душах - собственное отражение. Сама грешна. Темные стекла настолько преображают лицо, что снова и снова встречаешься с чужим взглядом своего стеклянного двойника. Увы, окна-двери новых вагонов показывают только грустных уродцев.
В свою очередь выкарабкиваюсь на платформу, выказывая при этом чудеса ловкости и сноровки. Вестибюли! Вспышки фотоаппаратов, портреты Ленина, на стенах и потолках, трудящиеся с телами греко-римских богов. Люстры! Кажется, они приснились своим создателям. В ужасном сне. Пластины, подозрительно похожие на лезвия бритв, монотонно раскачивающиеся огромные шары, неправильные (шипами наружу) строгие ошейники Цербера, частокол, опущенный для большей убедительности остриями вниз. Под люстрами самое главное встречи. В центре зала. Можно, конечно, зал перепутать, но центр – это все-таки гарантия быть найденной в самый отчаявшийся момент. Прекрасны состоявшиеся встречи. Приятный ритуал, особенно у мужчин. Эти ладони согревающие друг друга. У женщин размазанные по щекам поцелуи, не внушающие доверия.
Теперь наверх. Желательно на ступеньке 77 или 88. Иногда глупо бежишь, чтоб успеть к заветному числу. Иногда против толпы упираешься в ожидании. Иногда - все равно. Зачастую.
Непременный атрибут – переходы. Подуличные, как недавно выяснила из очередной настенной инструкции. Впереди движется спина с желтой надписью: «Обслуживание домофонов - Квентин». Только успеваешь подумать: «Хорошо, что не «Хичкок», и пробираешься дальше. Мимоходом замечаешь нереально «РАСКОШНОЕ» нижнее белье из Франции по прибалтийским лекалам. Поражает фантастическое количество ненужных вещей «всего за десять рублей». Серебристая россыпь копеек указывает место, где пять минут назад однорукая женщина тискала молчаливого младенца. И запах, запах, запах.  Бездомных, цыган, грязных детей. Чего-то животного, мертвого. В который раз борешься с чувством вины за свои целые руки и ноги, за живых родственников. За то, что не веришь, в чужое горе, выставленное на продажу. А может самой придется когда-нибудь встать с табличкой: «Памагите на жизнь, у меня умерла Я».
Симфоническая музыка на фоне обшарпанных стен сливается с земфириной недоговоренностью и криками изнасилованной скрипки. Вот и встреча. По-детски взявшись за руки, выбираемся на улицу, где весна, еще грязная, но уже весна. Забыли мертвую давку и остановки в туннеле, драку в соседнем вагоне.  Три-четыре-шесть часов весны. Разговоры обо всем. До глубокого промерзания. По кругу, когда-то обозначенному, который, кажется, невозможно изменить. Будто узнать что за ним - и страшно, и больно.
Расставания в метро как-то вдруг. И нет слов. Нервный смешок, кивок головой. Вагон кстати. Осторожно, двери-зеркала закрываются. Странные двери, задумчивые зеркала - в каждой неровности затаились миллионы и миллионы отражений молодых и состарившихся, существовавших, умерших. Многие лица одного человека встречаются и не узнают друг друга. Сливаются, просачиваются сквозь стекла, по крупицам уносят с собой оригинал. Все мы идем вслед за своей прозрачной тенью. Уставший близнец в ожидании моего выхода - своего исчезновения читает надпись на неприкасаемой двери. Но я знаю. Он ждет, когда, соединившись ладонями, мы беззвучно сольемся, и его власть надо мной станет безраздельной. Я осторожна, я не готова к новому рождению.



2001.