Поехала посетить двух детей своего отца (сам он помер несколько лет назад от удара машиной) в Пущино. К детям захотелось, чего-то умного послушать от божьих созданий, и, кроме того, договорилась с моим товарищем на тему секса до того, что он сказал, что очень хорошая постановка дела – закрытые клубы, вот как в Голландии, где приходит ограниченный круг лиц и безбоязенно ибется друг с другом, одно удовольствие и нету проблем. Меня от этой пропозиции заколдобило, и я придумала срочно в поля, к детям, а то так нет никакой возможности – ревность сжимает внутренности, а это и возбуждает с другой стороны, и в таком подвешенном состоянии опоры в жизни нет никакой, и приближается истерическое настроение, которое не остановить, и одна потеря лица от этого выйдет.
Поэтому поехала в Пущино. Там как раз (сразу туда не попала, на одну электричку не попала, про отмену другой ни хрена не услышала в наушниках, поэтому проторчав часа полтора на вокзале посетила одну свою подругу, потом вторую, потом плясала в ОГИ до трех и ночевала тоже у подруги, не спала ночь и офигевшая с утра таки поехала в Пущино). Так вот, а там как раз был день города, с аттракционами и лотереями. И мы с детьми, мальчиком и девочкой, и бабкой моей (мать отца, приехала посетить внуков на месяц) шарились по самолетам и паровозам. Я довольная, чувствую себя невьебенно хорошей мамашей этим детям – все аттракционы их, за все плачу -- сколько захотите – сколько влезет – пока не стошнит. Десять рублей – пять минут прыгать в такой надувной хреновине. Прыгают, я довольная стою с бабкой – отец, блиа, симейства в трех лицах (я, не бабка, я и ей отец).
Там с ними крошечная девочка в зеленом платье прыгает, лет двух-трех. Самая маленькая из всех. Ее пять минут кончились и родители ее оттуда выкурить пытаются, папаша с мамашей, вопят другим детям – «толкайте ее сюда, толкайте!». Те (другие дети то есть) пытаются ее толкать, она рыдает, потому что очень дальше прыгать хочет. Папаша ее снимает ботинки и с «щас я ей покажу, в другой раз не будет» лезет в резиновую штуку за девочкой и выдергивает ее оттуда. Берет на одну руки и второй колотить ей по заду начинает. А она такая маленькая, што чуть не в ладони у него помещатся, а он с силой и руганью страшной – «больше никуда не пойдешь, все – домой, домой – Я сказал!!!», она орет надсадно, а мать вокруг бултыхается. В ужасе стою в метре и смотрю пристально на эту стихию, этот поворачивается – «Что вы на меня  так смотрите, у меня свои методы воспитания» -- поднимается и опускает девочку,  -- «ужас, просто ужас, -- говорю – мудак» -- «Да?» -- «Да» -- «Сама мудачка». И пошел.
Меня колбасит, но я горда собой и только начинаю жалеть, что не ударила его или чего-нибудь больше не наговорила. Идет по другим каруселям, я с некоторой опаской, вот же ж, мудлана взбесила, щас еще биться придет. А передо мной возникает тетка его с той девочкой за руку «Если ты еще, соплячка, будешь возникать…и оскорблять» -- я ей покровительственно кладу руку на плечо (спонтанно, все делала спонтанно, потому что в шоке была) – «Мне тебя жалко – говорю, -- тебе с ним разводиться надо, все люди вокруг в ужасе были, все женщины» -- «А что с ней делать, если она иначе не понимает?» -- «Што значит не понимает, это же дети – гордо показываю на своих довольных детей – они же как котята – складываю руки лодочкой, показывая размер котенка, как можно, это же дети, а он так бьет, тебе уходить от него надо, поймешь через несколько лет (в роли пророка мне показалось удачным и позволительным выступить), я тебе сочувствую» -- «Не надо мне твое сочувствие, он с ней хорошо ладит, у меня все лучше, чем у тебя» -- «Я тебе все равно сочувствую». И разошлись.
Вернувшись, принялась пропагандировать, какие же родители – мудланы как класс. Им боженька дал в управление существо, а они свои гадские неудачниковые чувства вымещеают, ибут им мозк под видом, что што-то знают, хотя этот придурок – нулевой Полиграф Полиграфович (и уж мне в подметки не годится). А главные мудланы – терпилы жены, которые живут с мудланами, которые паскудно обращаются с их детьми, и за свою бабскую неуверенность предают своих детей, и в итоге не нужны ни детям ни мудланам, из –за которых они детьми пожертвовали. Так я думала тогда, не факт, што думаю теперь.
А вечером следующего дня, пиша научный труд, принялась рыдать и прорыдала два часа к ряду, потомушто вспомнила, что это ж меня всю дорогу родители кидали, и кидали, и кидали, и кидали. И так или иначе это связано с их изменами друг другу (которые не в таких словах, а в затемненных сценах у меня в голове). И кидали и кидали. Я уж не знаю, рыдала ли когда-нибудь так. И не то што бы я не чего-то вспомнила, чего раньше не знала, а просто, будучи взрослой (причем с раннего детства), все им прощала и понимала, они же горестные создания, ищут утешения, можно понять и вообще у них ума палата, образованнейшие люди, а тут ощутила, што терпеть не могу их, што в качестве себя ребенка ненавижу их и считаю за никчемных предательских существ, для которых меня почти што и не было. И чувство подвешенности и отсутствия точки опоры перед лицом сексуальной свободы, описанное в первом абзаце и привязанное к моему товарищу, нашло свой исток в ощущении меня маленького ребенка, которому изменяют беспрерывно, но негласно. С этих пор мне стал радостнее, беспезды.