Сидоровы заканчивали обедать на веранде перед домом, когда на солнце вдруг наползла серая тучища, моментально заглотав его в свой тёмно-фиолетовый зев. Ветром закрутило полотенца на верёвке, тронуло жестяной флюгер на крыше. Пыль и песок взвились облаком. Пророкотало издалека, словно пробуя ноту. Потом ближе, громче. И совсем близко — будто скатилась с неба на землю куча валунов.
Пират высунул морду из будки и глухо гавкнул.
В ответ ему блеснуло.
Раскатилось, грянуло.
Замерло на миг…
Обрушилось.
Дождь начался так стремительно, что никто не успел даже выскочить из-за стола, и потому все тут же вымокли как котята.
— Отлично… — улыбалась мать, глядя на разбушевавшееся небо и утирая лоб рукой.
— Чёрт бы побрал этот дождь… — бормотал отец, сгребая со стола скатерть вместе со всем её содержимым и завязывая её узлом наподобие мешка, — так и простудиться недолго.
Брови Сидорова были плотно сомкнуты, но на губах играла рассеянная усмешка. Было видно, что он шутит. Дождя не было уже два месяца, и вся зелень на огороде успела порядком привянуть, а это было очень плохо для семьи, поскольку дилеры могли запросто отказаться брать на продажу засохшую на корню петрушку или укроп. Эти сорта Сидоров вывел сам путём бесчисленных прививок и перекрёстных опылений, чем немало гордился. Сложные селекционные опыты заняли у него двадцать лет, но и результат обещал быть просто сказочным. Первые образцы, выращенные дома в горшке, показали, что успех не за горами, однако лето на беду выдалось очень засушливым, и проверить теорию на практике пока что не представлялось возможным… Любители наслаждений переживали в эти месяцы душевный кризис, пушеры скучали, психушки были переполнены. Что ж пришло время сдвинуть дело с мёртвой точки. Сидоров рванул концы скатерти, завязывая последний узел, и посмотрел на мглистое серое небо, чувствуя, как за шиворот ему течёт вода.
«Отлично. Отлично, чёрт побери!»
Загнав детей в дом и пропустив мимо себя мужа со скатертью, Сидорова плотно закрыла за собой дверь и опустила жалюзи. Потом вспомнила.
— А грибы…
— Точно! – бросив узел на пол, отчего внутри что—то громко задребезжало, посыпалось и разбилось с хрупким треском, Сидоров кинулся в подвал. – Татьяна, стели клеёнку! Рви гвозди, в дверь не пролезет! Ч-чёрт, не успеем ведь…
Он принялся выволакивать из подвала громоздкие ящики, из которых обильно сыпался песок. Стоя на табуретке, Татьяна огромным гвоздодёром рвала гвозди, которыми были забито панорамное окно, выходившее на веранду. Вырвав все гвозди, она толкнула стекло рукой и оно вывалилось наружу, разлетевшись вдребезги. Осколки усыпали близлежащие грядки. Отстранив жену в сторону, Сидоров уже переступал через подоконник с первым ящиком в руках…

Через 20 минут дождь закончился. Редкие его капли ещё падали с неба, но солнце уже прорвало облачный фронт и медленно, но уверенно, уничтожало остатки серости вокруг. Вода с журчанием текла по клеёнке, подложенной под поддоны с грибами, выставленными на улицу. Ободрённый накатившей свежестью псилобицин нагло лез из своих ящиков на свежий воздух, вытягивая к солнцу длинные, белые, огромные как зонтики поганки и смешиваясь с мускариновым ароматом мухоморов. Огород было просто не узнать — за те полчаса, что дождь бушевал за окнами, тысячи ростков пронзили землю и вытянулись кверху боевыми копьями неистребимой армии в зелёных латах. Укроп разросся в кусты, среди которых мог бы спрятаться и медведь, заглушив при этом помидоры и горох. Петрушка переросла двадцатилетний тополь, высившийся за оградой, и продолжала тянуться вверх. Хилые ещё утром ростки теперь превратились в упрямый частокол длинных зелёных жердей, каждая из которых была похожа на ствол винтовки, готовой отправить вас в рай с первым же выстрелом.

— В этом году серпом не обойдёмся… Бензопилой надо теперь... — радостно говорил промокший Сидоров, сидя на кухне у разбитого окна. Он принял из рук у жены чашку с горячим чаем и принялся жадно хлебать его, спеша и обжигаясь, периодически дуя на поверхность и хрустя сахаром рафинадом.
— Успеется… Ишь, какой скорый… — ежеминутно осаживала его Татьяна, хлопоча у плиты, но сама нет-нет, да и посматривала в окно на грядку с кактусами, чьи мясистые туловища, вылезшие из земли на два метра, чуть ли не лопались от переполнявшего их мескалина. Чуть поодаль кровавыми плевками встали маки; роса на них ещё не обсохла, но радостные пчелы уже вовсю сновали вокруг, шевеля летний воздух и распространяя негромкое гудение.
С улицы прибежали запыхавшиеся дети и, сипя и хватая ртом воздух, принялись хихикать над своими отражениями в чашках с чаем. Пьянящий запах свежих ростков втекал в кухню через оконную раму, отчего всем дышалось веселей и даже будто бы свободней, чем обычно.
— Вот он, дух природы… — прокомментировал Сидоров, опрокидывая себе в рот остатки чая. — Самое здоровье!
Дети согласно кивали, исподтишка поглядывая на дверь. Им не терпелось удрать «в прерии» и поиграть в индейцев.
— Телеграмма! Телеграмма! — за калиткой раздался нетерпеливый звоночек почтальона, потом и он сам показался во дворе, ведя перед собой велосипед.
— Да вы велосипед-то хоть за оградой оставьте! — засмеялся Сидоров, выходя ему навстречу в сухих, наскоро переодетых брюках. — У нас, чай, не скрадут…
— Да знаю, знаю, что не скрадут, — проговорил улыбающийся почтальон, — привычка у меня просто такая. Никому не доверяю. Городок наш 10 тысяч душ, приходится мотаться. А кем бы я был без железного коня? Разве што дворником.
— Ну, ну… — Сидоров улыбнулся и подал ему руку. — Здравствуйте.
— Здравия желаю, – почтальон ответил на рукопожатие. — С урожаем вас, Пётр Сергеич.
Он оглядел ряды петрушки и довольно рассмеялся. Потом полез в сумку и дал Сидорову кусочек туалетной бумаги со следами кала и какими-то буквами, напечатанными вкривь и вкось. Сидоров недоуменно повертел телеграмму в руках, и почтальон тут же поспешил перекреститься.
— Бумаги пошти нету… Выкручиваемся как можем.
— Ничего… — Сидоров расписался за телеграмму и хлопнул его по плечу. — Скоро ассигнациями подтираться будем.
Он быстро пробежал глазами текст.
«Кушай овощи тртч сцука тчк петрушка зе бест всклц бабушка приедет завтра зпт чемодан готов тчк армен тчк»
Сидоров спрятал бумажку в карман и с хрустом потёр руки.
— Ещё бы петрушка не зе бест… Я вас, сволочей, продукцией завалю… Вся Европа от моих кактусов плакать будет.
Он сорвал с ближайшего куста узорный листок формата А4 и сунул его почтальону под самый нос.
— Во! Во! Продукция-то, а! Силища!
— Знатные растеньица, — согласно покачал головой почтальон, хотя узрел высокую как столб петрушку ещё за сто метров до подворья Сидоровых. — Такого урожая, поди, ни у кого нету. Даже у этого… у Коробкина…
— Хаха! Друг мой, какой там ещё Коробкин! — отец самодовольно подкрутил ус. — Я на выставке в городе первое место получу ещё, вот увидишь!
— Му-гу… Оно, конечно... вполне.
Выполнив свои обязанности, почтальон стал пробираться обратно к калитке, с трудом продираясь через заросли петрушки, вылезшей на дорожку. Солнце после дождя жарило вовсю и крайние к забору кусты, не будучи ничем защищены, уже начали жухнуть. От растений шёл пар. Дабы хоть как—то противостоять преждевременному пересыханию продукта, Сидоровы спешно установили но огороде проволочный каркас и принялись натягивать поверх него мокрую клеёнку. Грибы уже были упакованы и надёжно спрятаны в подвале.
Почтальон остановился у калитки и вытер вспотевшую лысину. Духан здесь стоял почище, чем в парнике. Прямо перед его носом листья петрушки сохли, морщились и с треском скручивались в трубочки, поверх которых уже начали бледно проступать знакомые символы. Петляя в воздухе, как камикадзе, мимо пролетела одурманенная пчела и врезавшись в забор, сползла в траву.
Вот оно! — неизвестно к чему подумал почтальон.
Воровато оглядевшись, он ухватился за ближайшую к себе трубочку, оторвал её и тут же сунул в рот. Отойдя за куст укропа, достал спички и прикурил, с жадностью затягиваясь сладковатым дымом.
ФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФ
Удовольствие вошло в его тело, как нож в масло. Ноги тут же подогнулись, и чтобы не упасть, почтальон попытался ухватился руками за куст укропа, но отчего-то промахнулся и врезался головой в забор. Он попытался вдохнуть — раз, другой, третий, но у него ничего не вышло. Почтальон захрипел. На четвёртый раз в голове что-то лопнуло и всё перевернулось вверх тормашками. В глазах потемнело, когда чей—то невидимый кулак с силой нажал на его мозг, сердечная мышца спазматически задёргалась и нирвана растворилось в тысяче тупых игл, вошедших под левую лопатку. Почтальон всхрапнул, роняя слюну, и без слов повалился на землю.

— Сердечко тю-тю, — задумчиво пробормотал Сидоров, выволакивая труп из кустов. – Хилый какой-то мужичок попался…
Он внимательней вгляделся в застывшее лицо. В глазах почтальона светилось нечто нецензурное, зубы намертво вцепились в зелёный мундштук. «Крепка, дрянь» — догадался Сидоров, вытащив из остывших губ трупа погасшую сигарету. Он повертел окурок в руках и внезапно просветлел лицом.
— Вот оно что, бля…
Сидоров повернулся к дому и заорал во всю мощь своих лёгких:
— Татьяна! Ты только глянь!
Жена прибежала с кухни и вытаращилась на мёртвого почтальона, который под жарким как печка солнцем уже начал мумифицироваться, уменьшаясь и сморщиваясь как печёное яблоко.
— Что... это? — её губы задрожали. — Он спит?
— Не-а… околел, по-моему... Да ты не туда смотри! — Сидоров потянул её к рядам петрушки и оторвал наугад первую попавшуюся трубочку, уже подсохшую и имеющую все признаки самокрутки. — Вот!
На сигарете вместо традиционных символов «HSH» стоял вензель «LSD».
— Ты поняла?! — Сидоров принялся неуклюже пританцовывать по грядкам, с хрустом давя помидоры и расшвыривая во все стороны жирные женины кактусы. — Дождик-то кислотный был! Кис-лот-ный!! А почтальон... он же в жизни ничего крепче петрушки не пробовал! Вот и загнулся старик. Да ну, и хрен с ним… Сам виноват, так ведь?
Жена глядела как-то странно. Руки её нервно перебирали край синего передника, рот раскрывался и снова закрывался. Сидоров огляделся по сторонам, но не увидел вокруг ничего, достойного удивления.
— Что такое?
— Петя… — Жена бессильно указала пальцем. — У тебя волосы выпадают…
Сидоров скосил глаза на свои плечи. Осыпавшиеся волосы лежали на них, как погоны.
— Гм… — Сидоров почесал голову и ещё один клок остался у него в руках. – Ничего удивительного, раз дождь кислотный.
Из-за дома выкатились дети. У одного в кулаке была зажата чуть ли не половина собственной причёски, второй натянул по самый подбородок панамку и кричал, что у брата началась сезонная линька. Оба шли на заплетающихся ногах, то и дело толкая друг друга и падая на землю. Гогоча как малолетние придурки, оба помочились с крыльца и вошли в дом. Пират внимательно посмотрел им вслед, потом чихнул и отвернулся.
— Я позавчера отдала две сотни за причёску… — Жена скрестила руки на груди, по-видимому, опасаясь прикасаться к своей голове. А теперь... вот…
Сидоров подмигнул ей и снял со своего уха жиденькую прядку светло-кирпичного цвета.
— А чего их жалеть? Всё равно когда-нибудь выпадут. А вот урожая такого у нас лет 10 не было… правда, Тань?..
Он принялся обирать с гладкой, как луковица, макушки остатки растительности. Сидящий у дома на привязи Пират с интересом следил за тем, как волосы с тихим шорохом ложатся в сидоровскую ладонь и там находят успокоение и приют. Досмотрев всё до конца, пёс перевернулся на другой бок и с наслаждением почесался. Во все стороны полетела чёрная шерсть. Пират осмотрел белую проталину, появившуюся на лохматом боку, и удивлённо гавкнул. Этот звук наконец-то вывел жену Сидорова из оцепенения. Она даже топнула ногой.
— Петя, ну что это такое! Ты же совсем без волос остался!
— Ничего, — сказал Сидоров, пряча рыжие пряди в коробочку, — их теперь тоже можно курить.
И он громко, радостно засмеялся.

Пират зевнул и вытянулся на земле, обессиленный. Пролетела оса, блестя пластиковым маркированным брюшком. Прошла колонна муравьёв и скрылась в траве.
Пусто.
Небесный циферблат ожил, электрическое солнце со щелчком передвинулось ещё на одно деление, и, едва освоившись на новом месте, вновь распялилось в беззвучном вопле радости. Духовитый пар валил от грядок, где-то пьяно пиликали кузнечики, и день вокруг был наполнен треском сохнущих листьев.

2001 г., ночь