Зависали мы тогда на даче. Варили манагу, слушали регги, курили гашиш. Вечер хорошо начался и так же продолжался. Никто не потел, никому не было плохо. Все были на позитиве, смеялись, и, может быть, впервые за последний месяц были рады друг друга видеть. По-настоящему. Не притворяясь и не одевая маски. Времени было около десяти, манага уже подходила, приобретая темно коричневый цвет. Сегодня варил ее я, а варю я всегда хорошо. Все сидели в ожидании, посматривая друг на друга и о чем-то поверхностно говоря. Я знал, что мысли каждого из них только о манаге. Все их разговоры про какой-то Казахстан, про фестиваль Суховей и прочее не интересовали их так, как тот момент, когда я, схватив тряпкой кастрюлю, поставлю ее на холодный бетон, тот момент, когда нужно будет, взяв ходившую из рук в руки тряпку отжать себе полстакана. Они разговаривали друг с другом и как минимум боковым зрением держали кастрюлю в поле своего внимания.

-Ну, когда же? – не выдержала Светка, полуголая молодая девушка, вылезшая несколько минут назад из емкости. Ее сочные упругие груди ласкал какой-то незнакомый бородатый чувак. Я посмотрел на них и промолчал. Чувак этот мне почему-то не нравился и меньше всего в тот момент я хотел поить его манагой. Был он какой-то хоть и прикольный, но отталкивающий. Буквально за десять минут я по отношению к нему почувствовал всю гамму чувств, от невъебенно прикольного – до надоедливо занудного. Возле них еще ползал ребенок Светки – мальчик лет пяти. И мне это не понравилось абсолютно. Я подумал, что все-таки нельзя совмещать наркотики, будь это даже марихуана, и детей. Они должны находиться на приличном расстоянии от обдолбанных своих родителей, когда тех захватывают волны прихода. Я уже в тот момент, после заданного вопроса и после того как я увидел это существо, ползущее рядом с матерью по холодному бетону, понял, что что-то обязательно случится, что все это не просто так.

И случилось. Обстоятельства не заставили себя долго ждать. Минут через десять после заданного Светкой вопроса, я все же решил больше не играть на ожидании присутствующих, да и к тому же манага уже начала потихоньку пригорать, все-таки снял кастрюлю. Разговоры умолкли, взгляды сосредоточились в одной единственной точке пространства. Как всегда после долгих диспутов отжимальщик так и не был найден, и решено было, впрочем, как и всегда в последнее время, что отжимать будет каждый сам себе. Естественно я отжал себе первым, выпил, передал тряпку и стакан другому и с чувством выполненного долга поднялся на второй этаж самой дачи и там уставился в телевизор, ожидая только прихода и ничего более. По мере протекания какого-то времени подошли все остальные. По телику показывали открытие олимпийских игр 2004 года, и мы втыкали в происходящее, во все эти салюты, фейерверки, в тупые и улыбчивые лица спортсменов. Через полчаса меня так выстегнуло, что я даже перепугался того, что будет через двадцать минут, когда по жизненным наблюдениям должен был находиться пик прихода. – Да, жестко будет, - подумал я про себя и на всякий случай нашел место, где в случае опасности можно будет откинуться. Расстелил там пенку и лег. Через несколько минут я буквально вошел в телевизор, оказался в Греции и смотрел на все происходящее в живую. Салюты меня пугали, довольные, обколотые стимуляторами спортсмены вызывали у меня приступы смеха, а зрители – негодование. Тело мое было резиновым и неудобным, но голова была светлая и чистая. Я почувствовал себя трезвым человек очутившимся в чужом пьяном теле. Не очень приятное чувство. И даже более того – просто ужасное.

По правую сторону от меня кого-то вырвало. Я не стал поворачиваться и смотреть, поскольку боялся потерять точку опоры, боялся, что при малейшем движении все перед глазами потечет, и это очень трудно будет остановить. Малейшее движение и неустойчивая система раскачает его до невъебенных страшных пределов. Передоз. Мы сегодня передознулись. Лучше чем недогон, хотя невозможно что-либо записать в таком состоянии, остается надежда лишь на свою память, хотя я с уверенностью мог тогда сказать, что все равно на утро не буду ничего помнить из посетивших меня мыслей. Больших трудов стоит достать из кармана карандаш, не говоря уже о том, чтобы что-то записать.

Я посмотрел в сторону и увидел в углу скрученный матрац. Я стал смотреть на него, мне почему-то казалось, что сейчас он откроет мне какую-то тайну. Будто я уже в тот момент чувствовал приближение беды. Я уставился на его синие полоски, бегущие от одного его края до другого и тут мне показалось, что из матраца торчит маленькая детская синяя ручонка. Страх, ужас и еще что-то проникли в мое тело, захватив сердце и мозг. Мне стало дурно, меня стало подташнивать. Я стал глубоко дышать и убеждать себя, что это всего лишь очередная галлюцинация. Я уже почти успокоился и пришел в норму, когда услышал истерический крик

-Ребенок огурцов объелся и синий внизу лежит, - кричала Наташка, зашедшая в комнату и мутными глазами полными ужаса оглядывая всех нас. Сразу же от ее крика повыпадало на пол половина присутствующих, одного еще раз стошнило. Все молчали и смотрели на кричавшую девушку. Та была напугана и пыталась передать свой страх всем остальным. Зачем она это тогда делала, я не мог понять. - Зачем ей нужно всем нам ломать кайф? Мы то тут причем? Нет бы, рассказать матери ребенка и все. Нам это зачем? – спрашивал я себя в тот момент, понимая, что все, позитив на сегодня истощил себя, больше его не будет. Она продолжала кричать, и из глаз ее текли слезы, капая на ее легкое платьице и очерчивая на нем молодые соски.

-Мой ребенок? – опомнилась минут, наверное, только через пять Светка и стремглав побежала на улицу. За ней все, в том числе и я, подхваченный всеобщей озабоченностью.

То, что мы увидели, было ужасно. Огурцы, которые все складывали в целлофановый пакет, лежали кучкой на полу, и на них валялся, дрыгая правой ручкой, темно синий ребенок. Лицо его было необыкновенно распухшим. Глаза были мутными и практически неживыми, они были похожи на канцелярский клей, залитый в глазницы. Никакого зрачка, белка и еще чего-то распознать в них нельзя было.

Светка, перепугавшись, подбежала к нему, и аккуратно положив его на бетон, стала делать ему зачем-то искусственное дыхание. Выглядело это довольно-таки смешно, и я улыбнулся. Неожиданно (как в последствии выяснилось, кроме меня этого больше никто не видел) ребенок повернулся в мою сторону, и медленная улыбка расползлась по его лицу. Ему было прикольно, он, скорее всего, толком не понимал, что с ним случилось, но ему было заебато. Я увидел это в  выражении его лица. Я подошел ближе и он, отворачивая рот от назойливых тонких губ ополоумевшей Светки, сказал мне, чтобы я не волновался, что все заебись, что его не по-детски прет, и что он просит меня, чтобы я убрал с него мать и дал ему спокойно покайфовать. И тут я вспомнил единственное правило, которое должен знать в принципе каждый человек, так или как-то иначе употребляющий манагу и исследующий открываемый ее мир. Оно заключается в следующем  – Никто и никогда от канабиола не умирал. И это правило в совокупности со словами ребенка придало мне уверенности. Я убрал с него плачущую Светку и, взяв ее за руку, вытирая ей слезы, сказал что, все будет хорошо. Она посмотрела на меня, в мои глаза, на мою улыбку и постепенно на ее лице стали высыхать слезы, а губы растягиваться в крохотной улыбке. Она переложила на меня свое горе, которое растворилось в моих флюидах и затерялось в них. Я обнял ее и продержал в своих объятиях около десяти минут, пока она до конца не успокоилась. Но как только это произошло, неожиданно все испортила Наташка, спросившая у хозяина дачи, где, если ребенок умрет, его можно будет без палева закопать. Услышав эти слова, Светка вырвалась из объятий, упала на колени перед своим балдеющим чадом и вновь стала делать ему искусственно дыхание, упираясь всем своим телом на его маленькую грудь. У меня не получилось ее успокоить, и ребенок, посмотрев в мою сторону, состроил недовольную гримасу.

Я сел на стул и неожиданно отметил для себя, что перестремались абсолютно все кроме меня, даже несколько олдовых, которые в последнее время перестали с кем бы то ни было разговаривать, тоже стояли возле ребенка, вытирали тонкими руками слезы и плакали. Я не мог выносить происходящее дальше, настроение мое резко падало, а я этого не хотел, что-то нужно было делать. Я почему-то был уверен, что с ребенком ничего не случится, что он выживет и никаких последствий его детского передоза в последствии не обнаружится. К тому же я почувствовал, что от этой суеты меня начало отпускать и притом серьезно. Все эти крики, слезы и прочее начали меня доставать.

-Может его в больницу? – предложил некий музыкант, не умеющий играть совершенно, но стремящийся это постичь. Я взглянул на него, сразу же по его предложению я понял, что он не опытный. Он не знает, что нас всех ждет в этом случае. Нас всех посадят. Всех до единого. А в тюрьме нет марихуаны, в тюрьме одни озлобленные рождением зеки. Абсолютно все, включая даже рыдающую Светку, отвергли подобное предложение, промолчав и сделав вид, что не обратили на него своего внимания. Музыкант обвел всех взглядом, хотел, наверное, что-то сказать, но почему-то не сказал, забыв, вероятней всего, то, о чем собственно хотел.

-Пока он не начал вонять и пока об этом не узнали соседи. Его надо закопать, - высказала другое предложение Наташка. И на него в отличие от предыдущего прореагировала большая часть присутствующих. В их глазах загорелся огонь, многим в голову пришло, что чем быстрее они это сделают, тем быстрее все это кончится. Весь этот страх и стрем, заполнивший до отказа их нервы, сердце и мозг сразу же испарится.

-Да он же живой, - произнес я, выпив залпом еще пол стакана, только что выжатой манаги. На меня уставились десятки злобных глаз. По спине моей пробежал липкий, мерзкий страх. Они все молча смотрели на меня и передавали мне настолько негативную энергию, что я даже начал задыхаться. – Прекратите, - закричал я настолько громко, что даже смолкло долетавшее все это время до нас пение каких-то пьяных старух с близ лежащей дачи.

-Посмотри на него. Какой же он живой? Он ведь уже весь синий, - сказала мне, проглатывая слова, Наташка. Она медленно подошла ко мне протянула руку. Я взял ее и почувствовал ледяной холод. Он волною пробежал по моему организму, и я понял о своей ошибке только что выпитой очередной дозы. Я понял, что она все-таки была преждевременно и лишней. Наташка подвела меня к ребенку, отстранила Светку и пальцем показала мне на его лицо. То, что я увидел, подвергло меня в шок. Он и в правду был мертв. Я, пересилив себя, дотронулся до него, и тело его мне показалось холоднее льда. – Он мертв, - сказал я вслух, сел рядом с ребенком и меня стошнило. Все смотрели на происходящее и молчали. Даже Светка уже больше не всхлипывала и не пыталась делать своему ребенку искусственное дыхание. Музыкант в это время вместе с хозяином дачи, взяв фонарик, отправились в сарай за лопатой.

Я сидел возле трупика, и в голову мне лезли страшные заполненные до отказа паранойей мысли. Ведь это же я варил манагу, - пробежала мысль в моей голове, - это же я несу ответственность и, скорее всего, если об этом узнают власти, меня посадят по всей строгости закона. Его надо закапывать. Безусловно, его надо закапывать. Тут мое внимание привлек какой-то жук медленно ползущий по бетону. Я на миг отвлекся и стал наблюдать за его движениями. Они мне показались плавными и грациозными.

Вскоре я, толком не понимая, как именно в руках моих оказалась лопата, шел с ней к туалету. Светка на руках несла своего ребенка и нежно по-матерински прижимала его к груди. За ней шли все остальные, убитые манагой и толком ничего не соображавшие. Меня же, выпевшего двойную дозу, шатало из стороны в сторону, занося мою голову, словно машину на скользком ледяном повороте. Перед глазами все расплывалось, и мир казался просто кучей облаков уносящихся невидимым ветром. В саду пахло сыростью, время приближалось к утру и на почву выпала роса. Надо было спешить. Рассвет уже был не за горами.

-Здесь, под кустами малины, по левую сторону от туалета, - сказал хозяин и, остановившись, стал указывать на место пальцем. Сразу же к нему подошли несколько человек и стали выдирать с места будущей могилки кусты малины. Я стоял в стороне и смотрел на них. Мыслей никаких не было. Вся моя умственная энергия уходила на то чтобы обрезать ростки этих самых мыслей, которые старались вырасти на удобренной канабиолом почве моего мозга. Мысли были все страшнее другой, а потому я не решался их в себе выращивать. Я чувствовал, что, то состояние, в котором я нахожусь, будет продолжаться еще долго, и его последствия будут мучить меня всю неделю. Вскоре кусты были выдернуты и у меня кто-то, как мне показалось, слишком резко вырвал из рук лопату. По моему телу, словно по пружине, пробежали колебания. Я упал на корточки, и меня снова вырвало.

Когда начали копать, я почувствовал запах земли, разрезанных червей и прошлогоднего чернозема. Я сидел, наблюдал за процессом и понимал, что наркотики будь это даже марихуана это все-таки зло. Я посмотрел на Светку, на мать. – Разве такими должны быть чувства матери, хоронившей своего ребенка? – пронеслось бегущей строкой в моем мозгу. Мне захотелось заплакать. Захотелось вскочить на ноги, взять рюкзак и убежать домой. Там в нем закрыться и ни куда кроме работы не выходить. И никогда больше в своей жизни не видеть всех этих наркоманов, потерявших абсолютно все ценности этого мира. И если бы я смог тогда подняться, я бы именно так и сделал. Убежал бы домой и закрылся в нем. Ничего святого не осталось в этих людях, - проговорил я шепотом. Понимание того, что все-таки это не мое нахлынуло на меня. Мне стало все абсолютно на той даче противно и непереносимо. Я вспомнил про слезы, которые лились из глаз всех этих людей, когда они стояли перед лежавшим на бетоне мертвым ребенком. Были ли они искренними? - спросил я себя и если честно затруднился в тот кон себе ответить. Одно лишь я тогда я понял со стопроцентной уверенностью – У НАРКОМАНА НЕТ КАКИХ БЫ ТО НИ БЫЛО ЦЕННОСТЕЙ.

Вскоре могила была вырыта и Светка, самолично, вытирая одной рукой слезы, опустила свое чадо в могилу. Все подошли ближе и, смотря на темноту ямы туда, где лежал мертвый ребенок, стали засыпать ее ногами. Все это происходило в тишине приближающегося утра. Ни звука не было кроме звуков шаркающих о землю подошв. Мир пульсировал вокруг меня, я воспринимал его по кадрам, успевая проанализировать лишь отдельные выборки. Стало прохладно, сверчки и пьяные старухи, заполнявшие собой всю прошедшую ночь, вероятно, легли спать. Начинался новый день, и я был ему рад. Наконец-то прошла эта страшная невыносимая ночь, - подумал я про себя и, будто кто-то выключил в комнате свет, мир перед моими глазами погас и я отрубился. Мне в то утро приснился какой-то кошмар.


2004г. Сергей Трехглазый.