С английским языком у меня вощимта с децтва не складывались отношения. Тоись канешна в пятом классе я ищо умел там вякнуть к примеру каля-маля-баля, хую вдую там всякую и прочую аглицкую паибень. Скажу больше, наша училка Марина блядь Александровна видела во мне пиривоччика ниибать в рот, заставляла там стишки фсякие про висёлые зонтики и сниговиков в ночи пиривадить, даже на конкурсе англицкой паэзии (надо было с выражением стишок прочитать) Леха Матвеиф (тоись я) захуячил стишок сопцтвинова сочинения. Чивота там ай эм ё фрэнд, ю а май фрэнд, гив ми ё хэнд энд камон нах ту Диснэйлэнд. Ну, вощим, типа как заебися быть друзьями, пиздец ядерной войне карочи и фсё такое. Ахуенный был стишок, но жюри во главе с этой пиздой Мариной присудило победу активистке-проблядухе Наташе Кузнецовой за чисто йоптыть подхалимский стишок про дедушку Ленина, какой он там был заибатый чувак и любил детей нах, такшто несправедливость савецкой блять системы абразования я понял рано.

Положив после того случая большой и толстый на английский вместе с продажной сукой Мариной Александровной, я прожил щасливо лет шесть, пока миня нидогнала судьба бля.

*   *   *   *   *   *   *   *
В институте нашу с Вадиком группу (Санек учился ваще на другом факультете) пиривели на какую-то хуй просцышь хитровыебаную систему изучения моего любимого языка, тэкскэть, языка Шикспира и Байрона. Вощим, хуивознаит, што эта была за система, кароче, преподы менялись быстрее чем примьерминистры у Бориса бля Николаича, хотя и медленнее чем папы у Вадиковской мамы (Вадик, без обид, гыгы). Бывало, крутица такая обдолбанная красноносая хуйня в очках, «хде,- грит,-у вас тут двацать первая группа занимаица?» Ты иму «иди ты на хуй, чмошник, не до тебя», бац, а это твой новый препод. Чирез полгода такой чехарды вначале Вадик, а потом и я поняли, что при звуках англиской речи у нас уже есть стойкий условный рефлекс – сползти по стулу вниз, слиться с окружающим фоном и молицца, «тока бы не заметили - тока бы не заметили». Хуивознаит, и прийтить боисся, и не прийтить боисся. Добило же лично меня предрождественское занятие, где мы с Вадиком попеременно изображали то Санта-Клаусов причем почемуто одновременно, то блять какихто припизнутых гномов, то оленей, которые везли висёлова очкастого красноносого Санта-Клауса. Вощим, пиздец, финиш. Апогеем праздника стало исполнение нами рождественского гимна «Джингл бэлс». Вадик был запевалой, я – бэквокалом, слов никто, есесьно, не учил, вощим, хора Пятницкого из нас не получилось. Группа рыдала от смеха, а жирная дура Смирнова даже умудрилась сломать стул. (Фпрочим, когда она наибнулась, смешно было уже нам). Ну и наконец, этот обормот препод, нос которого после нашего пения стал болезненно пунцовым, возомнил себя толи невротибенным Майклом Джексоном, толи наоборот Жоржем Майклом, хуивознаит, но пел он гундяво-скрипучим голосом чётотам про сноу, снег тоись. «Снег кружицца, литает и таит». Ансамбль «Висёлые рибята».

Когда мы запаренные и всклокоченные съеблись-таки домой, Вадик разразился многоэтажной тирадой в духе пьяного Жириновского, общий смысл которой сводился к тому, што Вадик щитает, што английский язык – очень сложный предмет, он не чуствует в себе больше сил ходить на занятия по английскому, и, вощимто, иностранные языки скорее фсего не понадобятся ему в дальнешем. Карочи, решили мы, што пить вотку – гораздо продуктивнее и полезнее для молодого растущего организма, чем вспоминать как звать таво или инова преподавателя, или там например вспоминать как будит по-англиски «детерминанта развития экзистенциального направления филасофии в постиндустриальной формации».

*   *   *   *   *   *   *   *
Прошло полгода, ёбнутую систему с преподавательской чехардой по слухам отменили, и даже привели какуюто ахуическую (опять таки по слухам) преподавательницу, но вотка по-прежнему занимала наши пытливые умы больше, чем какойнть «зис ис э пэн» или «зис ис э пэнсил».
Однако время экзаменов неумолимо приближалось, и решил Лёха (тоись, опять-таки я) сходить в институт, штобы хотябы познакомиться с преподом. Вадик чилавеком оказался более стойким и волевым нежели я и продолжал продвигать свою политику непосещения, карочи, паплёлся я один. Надо сказать, што момент я выбрал самый неудачный из всех возможных. Приперся я когда, фсе нормальные люди договорились от занятия откосить, сославшись на перевод часов (не помню, толи с летнего на зимнее, толи наоборот, фпрочем, сути расказа это не меняет). И вот, картина маслом, «Не ждали» называецца. Скромно потупив взор, сидит Лёха на передней парте, а перед ним сидит удивленная преподавательница, мол, а хтоито тут пришол? и больше ни единой души. Вощим, пока мы с ней разбирались, тэкскэть, кто есть ху, я успел оценить, што слухи не обманывали и баба она ахуенно красивая. Длинноволосая брюнетка, молодая, видимо, только после института, грудастая, длинноногая, вощим, героиня моих порнографических снов. Сразу скажу, что тема ебли с ней здесь раскрыта не будет, по причине отцутцтвия таковой, зато вот тему ебли англичанкой Лёхиных (тоись опять таки снова моих) мозгов силами имеющихся изобразительных срецтв воспроизвести попробую.

Препод: Каля-каля-каля?
Матвеиф: Чё?      (в сторону) Хуивознаит чё ей ат миня нада?      (полувопросительно, с тайной надеждой) Йес.
Препод: Маля-маля-маля?
Матвеиф: (в сторону) Бля, значит нихуя не йес. Да отъибись же ты от меня, дура!     (преподу) ну, значит, ноу?
Препод: Баля-баля-баля?
Матвеиф: (в сторону) И не ноу ни хуя блять. Сука, да шож ето такое-то, а? Отпустите меня, пажалста, я больше никогда к вам на занятия неприду, чеснслова. А вот интиресна, па англицки у ниё лофко получаица, а по француски такжи ловко получаица, а? гы-гы       (молчит и глупо улыбается).

Рассказал эту стори я Вадику, тот ржал как Буцефал, который встретил в темном переулке Александра Филипыча Мак-ского, обозвал миня ибланом и сказал, што лутше бы я ваще сидел всигда дома. Это посещение напроч отбило у меня стремление учить англицкий.

*   *   *   *   *   *   *   *
Прошел месяц, люди изучали язык нах, мы с Вадиком пили вотку. Значица, весна вофсю заивляла о своих правах, травка там фсякая вылезла, птички поют, на еблю тянет, вощим, идет-гудет зеленый шум. В нашей комнате шум был свой, хотя тоже виселый и висенний. Чертили мы с Вадиком по черному, Саня в наших экшнах участия не принимал по причине когдато давно данного обисчания отцу не пить до двацати лет, и потому весьма раздражался от нашего с Вадиком расколбаса. Както и похую было и на аглицкий, и на прочую ученую паибень, потому как до сессии далеко, а до ларька близко.

И вот однажды вечером во время ачириднова марш-броска «обсчага-магазин-обсчага» мы с Вадиком утушенные, еле живые, но в приподнятом настроении, потомушто купили чё надо, подходили к лифту, я увидел нашу преподавательницу англицкого языка. Та с ехидной улыбочкой кивнула типа так : а, бля, апять папался, голубь!, мне ничё не оставалось инова как ответить. Выдохнув чёта типа «ассьте», я как то скуксился, погруснел и порядком так загрузился. Вадик же наоборот увидеф красивую дефку и пребывая в щасливом безведении касательно статуса нашей однолифтницы, глядел орлом.
«А што ты, Лёха, с такой красивой девушкой здароваисся, а миня даже и не прицтавишь?» и не дожидаясь моей риакции, Вадик перешол к действиям. (В качестве ремарки касательно Вадиковскаво характира. Вадик был пажалуй первый падонок, с которым я познакомился, причем цынизм и похуизм к нормам морали были частью ево тэкскэть имиджа. Один раз смарозиф штото из падоночнова репертуара, он пасмарел, што людям это ндравится, и в дальнейшем из этова образа не вылезал, причем вел так себя фсегда нарочито показушно, как и в этот раз)

Схватив её одной рукой за жопу и прижав ее фсем телом к сибе, типа бля Вадик – Ален Делон, ниибический мущщина, соблазнитель прикрасных дам, он дыша недельным выхлопом начал втирать штота типа «о, прилесная лисная нимфа, я в восторге, разрешите вас атъибать», другая рука тем временем пустилась в свободное путишествие па иё акруглостям. (Сука, ща ищо рас прочитал, написано, бля, как в женцком романе, ну да и хуй с ним) Я стою хуй знаит што делать, дефка тоже сначала прихуела, но патом завапила как пажарная сигнализация. Надо было штото делать, и я кабутто маё имя Зорро и призвание маё защищать слабых и юродивых от Вадика, бросился зарабатывать свою питёрку по англицкому. До седьмого этажа лифт полз с моими криками «Пусти иё, иблан, чё, дурак, мы ща с табой в такую задницу залезим», иё криками «Пустите миня, казлы, да штош эта такое» и криками Вадика «пусти миня, тоже мне любитель етикета нашолся, дай хоть нимнога за бабу красивую падиржацца».

Когда от нас вверх лифт увозил англичанку, заплаканную, но с  довольным литсом, я выложил Вадику фсе што я тогда думал о нем и наших с ним пирспиктивах в этом институте. Вадик поначалу повисилился, но вотку пил впацлетцтвии как то задумчиво и без удовольствия. Фсю ночь по обсчаге бегали какието нервные аспирантыи искали тех двух уродов, которые обесчестили преподовательницу по англиски, а мы с Вадиком курили на балконе и ругали тех дураков, которые взялись строить Вавилонскую башню.

*   *   *   *   *   *   *   *
На икзамин мы с Вадиком шли как дикабристы на эшафот, пытаясь демонстрировать улыбки на лице и виселое настроение, хотя очко и играло жим-жим блять жим-жим, и каленки падгибались как у антифашистов перед гистапой. Мозги, канешна, лисная нимфа нам паибала, но англицкий мы сдали беспезды.
С английским у меня на этом был оформлен окончательный развод.
И вот што интиресна, атвичали-то мы с этим клоуномнах адинакова, но мне поставили «удовл.», а Вадику – «хор». Можит, ни надо тогда было их в лифте разнимать?