Я люблю ее до беспамятства. Когда я училась в школе, эта маленькая светловолосая девочка доводила меня до экстаза. Как мне хотелось с ней дружить! А она меня — долговязую-очкастую — совсем не замечала. У нее была своя компания, свои подружки, секреты, в которые меня не посвящали… А я все равно надеялась и верила.
Однажды мне было 19 лет (не помню, была ли я тогда девственницей… кажется, не была). Мама как раз уехала в Крым, отдыхать, поправлять свое всегда «на грани» здоровье, набираться сил после поездки на Канары, так что я была совершенно одна, себе предоставленная. Ах да, меня ведь тогда как раз бросал один мальчик, но ему это никак не удавалось. Он как бы уходил, но как бы не до конца. И вот в один из поскуднейших вечеров, когда тоска моя распухала, как, простите, здоровый член в присутствии миловидной дамы, и апогей (глоток водки — мне много не надо) был близок, — вдруг позвонили в дверь. Друзья мои, в ту пору очень уж немногочисленные, в гости ко мне не ходили и вообще адрес на улице такой-то не знали, так что тоска моя сразу опала, а сменила ее настороженность. Я подкралась к двери и заглянула в глазок. Там стояла огненноволосая Вика, которую я не видела с тех пор, как перешла в другую школу.
Так мы стали дружить. Она поселилась в соседнем доме: всего минута ходьбы, и я могла наслаждаться ее обществом, могла пялиться на ее летящие, как пух, волосы, пронзительно-рыжего, не ее, цвета, могла смотреть, как она пускает на моем балконе струйки табачного дыма, чуть-чуть сипловато выговаривая:
- Он ме-ня зае-бал.
Вика, похоже, любила Ивара, а тот был как всегда — сволочью. Вика приходила ко мне и длинно рассказывала, как она возвращалась домой, как он шел ей навстречу, как он сказал, что видел ее с кем-то, он недолго это выяснял, он ударил ее по лицу, он снова ударил ее по лицу уже другой рукой (правая, наверно, подустала), он еще долго стоял перед ней, он ей что-то говорил, ах, да, он говорил, что она блядь, а она не могла оправдаться, у нее болела челюсть, а на следующий день она от мамы поехала на работу и весь день просидела в темных очках за своей кассой, а он ей звонил и орал в трубку, а она снова ничего не могла ответить, ей надо было кого-то там обслужить, а потом он сам приехал к ней на работу и повез ее домой — к ним, в их комнату, и они помирились, а спустя две недели он опять ее ударил по лицу, только синяк старый еще не прошел, и лицо совсем распухло, а еще у нее болела пизда, потому что ему было мало и мало, и мало, и мало, и все-таки мало.
Потом она съехала от Ивара, хотя он еще не раз ей звонил, а ей было больно и сильно: похоже, она все-таки любила эту паршивую дрянь.

И я перестала видеть Вику.
Но мне посчастливилось: через полгода она стала жить в моем доме! Я радовалась как щенок: они приходили ко мне вместе с Вовой, Вова зыркал на меня глазами, а мне было плевать, и я пекла им блины, и мы ели их со сваренным Вовиной мамой вареньем.
Что-то около полугода они прожили вместе и разошлись. Вова вдруг ушел из дома и стал жить в своей машине. Уговоры мамы и Вики не помогали. Вечерами Вика курила на моем балконе, роняя слезы на кирпичный пол. А Вова втихаря объявлялся днем, мылся, обедал и исчезал — бухать и спать в машине. Еще недели две Вика протусовалась наедине с его мамой и поняла, что Вову к себе не вернуть.
Я встречаю его периодически в нашем дворе, причем он так же, как раньше, зыркает на меня, поглаживая правой рукой попку какой-то малолетней блондинистой мрази.
Так Вике пришлось вернуться к своей маме. Мама у нее инспектор по уголовным делам. Матом она ругается круто — я таких слов и не слыхала. Когда Вика жила у мамы, я любила приходить к ним — послушать что-нибудь новенькое. Еду Вика должна была покупать себе сама. Правда, ее зарплаты не всегда хватало на оплату своей доли коммунальных услуг и прожитьё. Но она никогда не голодала — мама была добрая временами, а потому позволяла Вике порыться в холодильнике под ее (маминым) присмотром.
А потом появился Дима. Недели через две, как они стали встречаться, я перестала гордиться тем, что оказалась виновницей их знакомства... У Димы были: двухлетняя дочь, мать-алкоголичка-инвалид, отец-неалкоголик-инвалид, сестра-школьница, плешивая афганская борзая в возрасте 13 лет и мать двухлетней дочки, периодически, где-то раз в полгода, приходящая в нетрезвом состоянии поглядеть на свою так изменившуюся (как время-то летит!) дочурку.
Через три месяца после жизни с Димой и его неполной (без матери ребенка) семьей Вика уговорила его сделать ремонт в их комнате, а то стены без обоев и небеленный потолок стали действовать ей на нервы. Стиральную машину они до сих пор не заимели — пока что хватает Вики, сменившей у тазиков сестру и вечно пьяную мать.
Вика Диму, наверное, любит: каждый день она забирает из садика свою маленькую тезку Викулю — дочку Димы. А Дима: ходит на футбол с лучшим другом Мишей, ходит с ним же играть в бильярд, ходит с ним же в Индиго — Дима любит танцевать, — смотрит с ним же по телевизору футбол/хоккей/бальные танцы/что-то еще и трахает Вику в перерывах между ее работой и стирками.
Поэтому, когда Вика приходит ко мне в гости, я ее ОБОЖАЮ, я готова сдувать с нее все пылинки, носить ей чай с медом и ванильный зефир в шоколаде, когда она с ногами забирается на мое кресло-качалку без ручек и смотрит роскошного Нагиева; я готова слушать ее по-прежнему длинные рассказы, проявляя на своем лице сочувствие, и не пытаюсь ей втолковать, что ТАК НЕЛЬЗЯ!!! Я готова любить ее вечно, потому что не изменить этого наивного до чертиков, как я сама, человека, только в отличие от меня, похожего на гномика с носиком-пуговкой, с зелеными глазками, с белесыми ресницами и маленькими белыми ручками с длинными несмотря ни на что ногтями, в которых зажата извечная сигарета… я готова!…
Я люблю тебя, Вика.

Лиза Зенчевская