Доггерт проснулся от сильного шлепка в висок. Вздрогнув, резко сел. Там, где только что была его голова, сучил в воздухе лапками огромный желто-зеленый жук. Доггерт промычал что-то, аккуратно взял жука поперек надкрылий и засунул его за чуть отставший пласт коры на дереве. "Хэк!" – ярко-зеленая слизь брызнула из-под замызганного армейского ботинка. Стало спокойнее. Если бы все эти джунгли стали бы на секунду одним жуком! Доггерт закрыл глаза – так тепло и по-детски ожидающе стало на душе. "Вот сейчас открою глаза, а передо мной стоит один жук. Уж я его, сссуку…", - пальцы непроизвольно потянулись к затвору…
    Уже третьи сутки зеленая утроба варила Доггерта, медленно омывала своими соками, отщипывала по кусочку, смаковала. Маленький человечек с куском железа в руках, такой сладкий, такой беспомощный… Надо только подождать… Скольких она уже съела, скольких еще разложит на молекулы, раздаст своим детям по одной, по две – всем хватит, каждой лиане, каждому муравью… Твои сыновья в серо-оливковых пижамах хорошо служат тебе, щедро кладут в твой подлесок и черные туши луизианских негров, и подкопченные тела индейцев, и сахарное мясо белых американцев. Твои сыновья и сами рады припасть своими рахитичными, изъеденными малярией и древним влажным духом джунглей грудьми к жирному перегною. Оставь меня, Великая Утроба, дай мне выйти… Не заметь меня, Старый Живот Мира, зачем тебе полусумасшедшая обезьяна с карабином в руках, зачем тебе одна жизнь, когда где-то рядом легли, уже лежат или еще обязательно лягут сто, триста, тысяча таких как я?...
    Тря дня назад взвод Доггерта напоролся на засаду Вьетконга. Пижамы посыпались со всех сторон: ползли из кустов, падали как спелые фрукты с толстых веток деревьев. Голоногие дьяволы бесшумно нападали, без слов умирали. Была ночь, и никто не видел, откуда они пришли, просто все палили вокруг себя в надежде попасть в кого-нибудь, чтоб не так обидно было умирать. Кто-то бросил гранату, и в ее мгновенной вспышке Доггерт увидел О'Рили, радиста-переводчика. Пять или шесть буков облепили его со всех сторон, и один из них методично расковыривал ему горло кривым ножом. "Им нужна рация", – понял Доггерт. Еще один разрыв гранаты заставил его сорваться с места и бежать. Через несколько часов он упал и заснул. Проснувшись, он увидел компас, разбитый пулей, и жука шевелящего лапками в воздухе…
    "Так можно идти бесконечно", – понял Доггерт, - "Всю жизнь мерно ставит  ноги в прелые кучи листьев, уже не обращая внимания на змей и ядовитых лягушек, всю жизнь не видеть солнца, а только мутный зеленый полумрак, густой как чай, колышущийся в одном и том же ритме уже тысячи лет; мгновенные сумерки и молниеносные восходы, а между ними – черная тьма, самая черная в мире. Я так и буду ходить…"
    – Пей, Коля, или пиздец тебе!
"… месяцами, годами. Я – всего лишь маленький белый парнишка с куском железа…"
    – Пей, сука! Я ж тебе, как другу, косая ты падла!..
"… я маленькая косая падла". Доггерт остановился и замер, вслушиваясь. Пахло костром и жареным мясом. И где-то рядом говорили люди. По-русски. По-русски!!! Доггерт упал, зарылся в листья и пополз… Он знал русский, учил сначала в университете Массачусетса, потом в армейской учебке. Рядом говорили по-русски, значит рядом враг.
    Разговор стал ближе, Доггерт аккуратно раздвинул ветки кустов.
    На проплешине в подлеске джунглей сидели двое: маленький вьетконговец, перемотанный патронташами, и белобрысый короткостриженный парень в пятнистом камуфляже, говоривший по-русски. Рядом горел костер, на вертеле жарился кусок мяса, а между сидевшими была расстелена серо-оливковая рубашка бука, на которой лежал хлеб и стояли три бутылки с прозрачной жидкостью. "Водка," – догадался Доггерт. От одного вида хлеба и мяса у него потекла слюна, как у волка в детском мультике. Тихо, почти незаметно пальцы Доггерта потянулись к затвору, медленно, очень медленно…
    - Нинада, - просящим голосом просипел бук. Хотя он сидел, его заметно качало.
    - Надо, Коля, надо. Ты тока не песди  лишнего, дружище, - белобрысый потянулся к уже почти пустой бутылке и плеснул водки в металлическую кружку, стоящую рядом с вьетнамцем.
    - Нинада… Нихосю… - опять без выражения промямлил бук, и сделал попытку подняться.
    - Николай! – угрожающе и тихо проговорил белобрысый, - Никола-а-ай, ай-яй-яй…
    Вьетконговец будто понял что-то важное, решительно сел обратно и, прикрываясь левой рукой от русского, залпом вылил в себя содержимое кружки.
    - Молоток, Колян! Наш человек! – радостно заревел русский, - Коля, расскажу я тебе по этому поводу одну байку. Дело было в Ростове, поехал я туда после учебки… Колян, ты че?
    Бук упал с ящика, на котором сидел и тихо дышал раскрытым ртом, лежа на спине.
    - Блять, ебанарот! Пятый Коля за неделю!.. Шож вы, суки, такие слабенькие… Коля, вставай! Вэйк ап, далбайоп!
    От этого пронзительного крика, так много раз слышанного в ненавистной учебке, Доггерт выронил магазин с последними патронами, который он хотел вставить вместо  уже пустого. Магазин глухо стукнулся о полугнилой ствол дерева, на котором лежал Доггерт, отскочил и, мягко шурша, поехал вниз по склону…
    Доггерт сжался и заскрипел зубами, проводя взглядом вороненый прямоугольник, хранивший в себе последнюю надежду.
    Тут в затылок мягко ткнулось что-то твердое.
    - Спокойно, мужик. Медленно дай мне сюда свой карабин. Калм даун мэн. Пасс ми ёр… э-э-э… карабин, блять сукакакево… лана – пас ми ёр машинган вери слоули, андастэнд ми?
    Доггерт уже ничего не чувствовал, ни обиды, ни злости – ему было все равно. Он передал русскому карабин и сел на землю, обхватив голову руками.
    - Он все равно пустой. Дайте поесть, - глухо проговорил Доггерт, стараясь четко и правильно выговаривать слова.
    - Ебац-ца вро-о-от… - осоловело уставившись на Доггерта протянул русский, и тут же, торжественно и радостно, сказал: - Будешь Васей!!!
    - Можно хоть Федором Михайловичем Достоевским. Но пожалуйста, дайте поесть.
    - Василий, друган, не бзди. Видишь – Коля спекся? Тебе его порция достанется.
    Русский взял карабин за ремень и, раскрутив его, швырнул в крону деревьев. Карабин зацепился там за ветку и остался висеть, спугнув при этом пару птиц.
    - Я Костя, можно Костян, - представился русский, обыскивая Доггерта и забирая у него тесак.
    - Мое имя Фрэнк Доггерт.
    - Ни-ху-я! – по слогам произнес Костян, - Ты – Вася, понял? Сссука, ты понял?
    - Понял, я Вася, - ухмыляясь, устало произнес Доггерт, - Вася Иванов, - его уже начинала забавлять эта ситуация. Тупое безразличие сменилось интересом – как и чем все это кончится.
    - Садись, Василий! Ёбнешь сотку? Имей ввиду, братан, этот вопрос риторический. Бугагагага! Возьми вон Колянов стакан и дай его сюда, - русский налил полкружки и протянул ее обратно Доггерту. В теплом влажном воздухе разнесся терпкий запах спирта.
    Доггерт сделал глоток. Пищевод обожгло, и он закашлялся. Поставив кружку на землю, Доггерт долго перхал, отплевываясь и тряся головой. Успокоившись и подняв глаза вверх, он увидел тяжелый взгляд Костяна, медленно чертящий прямую между Доггертом и стоящей на земле недопитой кружкой спирта. Протянув руку, Доггерт снова поднял ее и выпил до дна.
    - Малацца! Вот так надо! Давай закуси! – Костян отхватил кусок мяса тесаком Доггерта и передал ему.
    Это была свинина. У буков по деревням бегали такие маленькие поджарые, как собаки, свиньи. Только отличались они от собак тем, что жрали все, даже дерьмо, и человечье и свое. Но все равно было вкусно, просто восхитительно, изумительно вкусно.
    Бук, которого русский называл Коля, зашевелился и громко выпустил газы. Продолжая, что-то бормотать во сне, перевернулся на другой бок и уткнулся головой в ботинок Костяна.
    - Знаешь, Вася, остопиздело мне все тут. Домой хочу. Тут разве с выпьешь по человечески? Коля вот только и умеет что нажрацца и бздеть во сне. Домой хочу, Васька… Давай выпьем.
    Выпили, снова закусили. Доггерту стало хорошо с этим человеком. Они вдвоем варились в этих джунглях на костре чужой войны, они оба хотели домой. Ну и пусть у него за ремнем пистолет, но он же не сует его в лицо Доггерту, не ведет его под конвоем в свой лагерь.
    Тихо запищала рация. Костян протянул руку и снял телефоны:
    - Пашли все нахуй сцуки!!! Оставьте меня в покое блять! – заревел Костян и с силой впечатал трубку в гнездо рации.
    - В покое блять, - улыбаясь, повторил Доггерт, - Нас учили литературному языку, Константин. Я читал Достоевского в оригинале.
    - Вася не еби мазга. Я Достоевского в оригинале еще в школе читал. Гавно гавном, Шолохов лучше. Да и Шолохов мудак бля… Вот Булгаков – это да! Василий, ты Булгакова читал? Записки доктора, а?
    - Нет, не читал,  я еще Достоевского всего не прочитал.
    - Выпьем, Василий, за Булгакова. Хуй с ним, с Федором.
    Выпили. Долго говорили. Доггерт был очень пьян. Бук периодически бздел, и Доггрет уже смело пинал его за это по бесчувственно качающейся голове. Костян не возражал.
    - Ни хуя, - сказал Доггерт. Ему нравилось звучание этого отрицания, - Ты не прав, Константин. Достоевский – великий русский писатель. Я больше отказываюсь пить против него. Я хочу выпить за него.
    - Ебанарот, Вася, кто здесь русский – ты или я? Какова хуя ты блять мне указываешь за кого пить?
    - Потому что я знаю, что Достоевский – великий русский писатель. Я не люблю Совесткий Союз, но я уважаю вашу литературу.
    Костян помрачнел.
    - Счас я налью, и ты выпьешь за Советский Союз.
    - Нет. За Достоевского выпью, за Советы – не выпью.
    - Окей, сэр, - ехидно сказал Костян и вдруг просветлел лицом, - а за Чайковского выпьешь?
    - Выпью! – разулыбался Доггерт. И пояснил: - Чайковский – Великий русский композитор.
    Тут Костян приподнялся, внимательно посмотрел на Доггерта и смачно выплюнул ему в лицо: - ПИДОР!
    Кулак Костяна с хлюпающим нутряным звуком вошел Доггерту под дых. Тот дернулся, и, не сумев стереть улыбку с лица, глухо задышал.
    - Сука пидор, ебона вошь! – Костян с размаху всадил в лицо Доггерту тяжелый ботинок, - ебать тя в сраку, петух!
    Костян бил долго и умело. Коля-вьетконговец поднялся, тупо посмотрел на окровавленный мешок, который все еще был Фрэнком Доггертом, и, заметив нашивки 24-го полка морских пехотинцев, улыбнулся и промямлил: - Сволось.
    Костян бил. Хлесткие, тяжелые удары точно ложились на тело Доггарта. Начался дождь. Бук радостно поднял руки к небу и пропел что-то на своем птичьем наречьи.
    - Колян, где там ножик был? Нож! Нож дай падла жолтая!
    Коля подкинул Костяну тесак.
    - Хэх! – выдохнул Костян. Нож легко вошел между ребер уже мертвого тела.
И все. Пусто. Ничего нет. Только дождь и затухающий костер. И что-то, что было человеком, лежит возле ног и уже начинает исчезать, растворяться в утробе зеленого желудочного сока джунглей.
Костян подумал, что если повезет, то сон про огромного желто-зеленого жука больше не будет сниться. Ведь сегодня он убил его. Вот этот жук, здесь у его ног, лежит и не шевелит своими лапками, не скребется в ночи, не колет острыми надкрыльями грудь…
Запищала рация. Колян устала поднял трубку.
- Алё? Да, товарищ майор. Отдыхаем тут с товарищем Вонгом. Да какие происшествия, Романыч, все пучком, учу братский народ воевать. Только… Да вот тут показал ему, что такое захват языка. Товарищ Вонг высоко оценивает воинские качества инструкторов советской армии. Нет, он подойти не может, занять составлением карт местности. Спасибо, товарищ майор, Служу Советскому Союзу!