ОПСМ,
или Особый Палет Свабодной Мысли ©
(попизженый у Пелевина термин)

Часть Первая

- Обождите лишь секунду, о наилюбезнейший господин! Не желаете ли вы испытать неповторимое ощущение, не имеющее равных себе на всех ступенях физического бытия?

Иван Соломоновчич, то несущийся, то несомый в самой гуще базарной толчеи, невольно повернул голову. Высокопарность произнесенной фразы настолько не вязалась с видом грязного бородатого мужика в лохмотьях, жутковато ухмылявшегося ему кривыми желтыми зубами из за замызганного деревянного прилавка под рваным полосатым навесом, что он сбился с ритма толпы, и удивленно выпучил глаза на такое диво.

Тут же сзади на него налетела ядренная тетка в цветастом платье, сжимавшая в каждой своей могучей длани по целой связке авосек, набитых чем то, похожих на арбузы. Иван Соломонович охнул, и выронил собственные авоськи. Тетка угрожающе напирала, фыркая, и пыхая на него жаром; ее сжимаемая платьем грудь напоминала тупорылый бронетранспортер. Он в ужасе отскочил, и она на всех парах пронеслась мимо. "Мандабля...", пробормотал он, наклоняясь поднять покупки, и услышал, как мужик громко хохочет позади - что было чрезвычайно невежливо, так как сам же он и являлся косвенной причиной неприятного инцидента. Иван Соломонович с достоинством распрямился, пронзая вонючего торговца испепеляющим взором.

Странный торговец ничуть не пришел в смущение, и даже, кажется, развеселился еще больше.

- Да, да, именно вы, любезнейший! – воскликнул он, перегибаясь через прилавок. - Позвольте лишь несколько минут вашего времени, и поверьте, ваша жизнь несказанно изменится.

- А с чего ты взял, бомж ты эдакий, что я хочу менять свою жизнь? – сердито спросил Иван Соломонович.

Торговец не ответил, а лишь окинул запыхавшегося, помятого и потного Ивана Соломоновича с его авоськами сочувственным взглядом.

– Посмотрите сюда, уважаемэй сэр! – воскликнул он, и извлек откуда то из недр своего тряпичного балахона небольшую граненную бутылочку, в которой пузырилась черная жидкость, подозрительно смахивающая на Кока-Колу. - Всего один глоток из этого чудесного сосуда, и вы испытаете изумительное воздействие эффекта, называемом некоторыми не иначе, как "особый па-алет сва-абодной мысли"! Поверте, ощущение незабываемое!

Иван Соломонович сделал несколько шагов к прилавку. – Ты че, наркотой торгуешь, что-ли? – Он подозрительно уставился на бутылочку. – Совсем нюх потеряли, хачи ебаные, среди бела дня, в общественном месте... Быдло, быдло.. какое быдло, как не стыдно... Тут дети ходят, эрмм... пенсионеры, бля...  

- Э, полегче, любезнейший сэр! – сурово перебил торговец. – Во первых, не наркотиками, а расчудесным, абсолютно законным элексиром, а во вторых – разве я упоминал, что им торгую? Я лишь предлагаю вам, добрый сэр, испытать неповоторимое ощущение. Особый па-алет, испытаете вы. Прошу проходить сюда-с.

Опешивший Иван Соломонович в замешательстве приблизился. Мужик протянул ему бутылочку.

- А что это за микстура такая? – спросил Иван Соломоновоич, смотря бутылочку на свет.
- Я не отравлюсь этой дрянью?

- Ну что вы, любезный сэр. Риск минимален, – торговец ласково улыбнулся ему. – Глотайте же, не теряйте времени.  

Иван Соломонович собрался с духом, и подумав: "А ладно, какого хуя", опрокинул содержимое бутылочки залпом. Терпкая жидкость слегка пощекотала горло наподобии газировки, и скатилась в желудок, где вступила в неприятное взаимодействие с чем то, съеденным Иваном Соломоновичем до этого. Он поморгал, и неожиданно звучно рыгнул. Кроме этого, никаких признаков воздействия странной жидкости не наблюдалось. Мимо него все так же ломились озабоченные люди, солнце сверху изрядно припекало, а связка авосек оттягивала руку. Он чувствовал, как по его боку, зарождаясь под мышкой, непрятно стекает ручеек пота. Торговец пялился на него, и ухмылялся, причем проделывал это откровенно гадостно.

- Ну что, любезнейший? – спросил он наконец, выгибая в улыбке рот. – Как эффект? Потрясающе, не так ли?

- Ты что, издеваешся, падла? – недобро прогудел Иван Соломонович, порыгивая. – Какой, нах, эффект? Нету никаких эффектов. – Он поставил пустой пузырек на стол. – Ты, это, кончай людям мозги ебать. Тоже мне, благородный сэр. Вот щас, сцука, полицию позову.

- О, сэр, поверте мне - я не совершаю ничего незаконного, - печально сказал торговец. - Видите-ли, возможно, дело вот в чем: некоторые люди природно неподверженны воздействию эффекта Особого Па-алета Сва-абодной Мысли. Хоть в этом и нет ничьей вины, я приношу вам свои искренние соболезнования, так как вы, очевидно, один из этих немногих несчастливых людей. Спасибо вам за то, что уделили мне минуту вашего времени. Попрошу не задерживать очередь, – и он перевел взгляд куда-то в сторону.  

Иван Соломонович обернулся. Позади него действительно стояла девушка в потертом джинсовом костюме, и к тому же ослепительно красивая - какой-то молодой, солнечной красотой; красотой, отличающей лишь людей, живущих полной жизнью. Ее короткие светлые волосы были зачесанны набок, а шею охватывала черная матерчатая полоса, на которой крепилось простое серебрянное колечко, ослепительно отражающее солнечный свет прямо в глаза Ивану Соломоновичу. Он открыл рот, потом закрыл его, неловко отскочил в сторону, и глухо пробормотал: "да-да, прошу вас". Девушка ослепительно улыбнулась, и бочком прошла мимо него к прилавку. Не желая и далее усугублять возникшей неловкости, он кривенько улыбнулся в ответ, и отошел прочь, пытаясь проделать это с как возможно большим достоинством.

Оказавшись немного подальше, он все таки не удержался от того, чтобы обернутся, и увидел как девушка пьет из бутылочки, высоко запрокинув голову. Серебрянное колечко все так же ярко поблескивало. "Да ебаный, что за хуйня такая?" пробормотал Иван Соломонович, и понуро отправился прочь, вспоминая ушедшую молодость. Отчего-то ему было тяжело на душе – не столько от глупо проебанного шанса с девушкой, который и шансом, в общем то, не был – сколько от слов вонючего мужика: что он-де неподвержен воздействию эффекта элексира. "Интересно, что это за воздействие такое", подавленно думал он. Кругом все было повседневно и обыденно: гомонящие, торопящиеся, сердитые люди, грязные переходы между рядами грязных прилавков. Истошные вопли набивающих цену базарных торговцев отдавались в ушах, а авоськи оттягивали руку. Огромная тень накрыла его, и он посмотрел вверх: над головой медленно проплывали швартовочные стропы грузовой гравибаржи, отваливающей от причальной башни; безвольно провисающие, они были похожи на длинных мертвых удавов. Огромный блестящий корпус баржи отбрасывал мириады солнечных бликов, придавая ей сходство с огромной пылающей жаровней в небесах. Блики резали глаза, заставляли Ивана Соломоновича снова вспоминать о девушке с колечком.

Прервав его размышления, рекламный робот стремительно спикировал с поднебесья, размахивая зажатой в клешне пачкой буклетов. "Только сегодня, купите пачку стирального порошка "Гоморра", и вы получите за пол-цены удивительный видеокомплект Ахинеи Макпирсен – как сбросить лишний вес за три недели!!!" – заорал он во всю мочь своих динамиков. – "Всего пол часа в день, и вы..." Иван Соломонович резко замахнулся на тварь, но та был спроектирована с учетом подобных казусов, и легко ушла от нападения, вознешись на пару метров вверх. - "Купите сразу 12 бутылок питьевой воды "Речная", и вы получите в подарок щетку для мытья афтомобильных стекол" – назидательно сказал робот сверху, осторожно сближаясь, чтобы всучить буклет. Иван Соломонович бросился бежать. Робот некоторе время пытался преследовать, но потом его датчики засекли очередную потенциальную жертву, и он резко ушел в сторону. "Купите набор косметики "Мать и Харя", и получите бесплатный химический прибор для удаления прыщей, с заправкой на месяц!" - успел расслышать Иван Соломонович, прежде чем вопли робота затихли вдали.  

На полном ходу он вбежал в гравилифт, и шмякнул по кнопке закрытия дверей. Ему пришлось ввести свой личный код, чтобы лифт согласился доставить его на Верхнюю Платформу. Подьем занял несколько минут, а потом он шагнул в широкую, заставленную терминалами залу. За штурвалами сидели техники, стоял привычный гул машин, а коммандор Кравиус как обычно, расхаживал перед обзорным экраном, изящно держа в руках чашечку кофе и фарфоровое блюдечко. Иван Соломонович положил авоськи в холодильную камеру, и подошел к коммандору, оправляя на ходу адмиральский китель. Кравиус был высокий седой мужчина с царственной осанкой, в отглаженной по линеечке форме. Он отдал честь, и Иван Соломонович козырнул в ответ, положив левую руку на эфес шпаги.

- Ну-с, что сегодня? – спросил он, разглядывая экран, показывающий сейчас общее противостояние враждующих секторов.

Враги заняли Четырнадцатую Позицию, ваше адмиральство, - сказал коммандор грустно. – Гарнизон поголовно вырезан. Оттуда ведется активное наступление на Двенадцатую Позицию, но линии обороны пока не прорванны. Используют наше захваченное снаряжение. Туда направленно два батальона подкрепления, минометный расчет. Прогнозы, в общем то, положительные.

Коммандор щелкнул пультом. На обзорном экране, насколько хватало глаз, тянулась иссеченная земля, покрытая маленькими трупиками в серых шинелях; кое где еще дымились свежие воронки. В нижнем левом углу сгруппировались силы защитников – изрядно потрепанный танковый корпус. Шла боеукомплектовка и дозаправка – фигурки солдат бегали как угорелые, копошились, как муравьи, таская тупоносые снаряды; от массивных цистерн к танкам тянулись шланги с горючим, извиваясь в пыли. Над равниной кружило звено истребителей – гул их двигателей то наваливался на уши, то, наоборот, стихал вдали. Наискось поле боя пересекала Секториальная Межа – толстый железобетонный забор с колючей проволокой поверху. Во многих местах забор был пробит, в пробоинах, заваленные щебнем, валялись изуродованные вражеские трупы; несколько трупов зацепились за проволоку, и висели на ней, как гротескные чучела. На горизонте пламенели пожарища, гигантские полотнища дыма закрывали половину неба. Дым восходил колоннами, завивался в спирали, распозался, набухая...

С натужным ревом, в клубах пыли неслись танки. Раскаленные стволы подрагивали в горячем мареве. Иван Соломонович пришпорил Тахографа, пронесся сквозь неровные ряды раскаленных железных туш, и помчался первым, возглавляя атаку. Копыта коня грозно гремели, выбивая искры из камней. Солнце садилось за его спиной, заливая все красным, в ушах свистел ветер. Первая линия врагов показалась вдалеке, и он резким движением обнажил шпагу, вскинул руку, пронзая острием небо. В закатном свете она уже казалась отведавшей крови, багряные блики переливались на идущем вдоль клинка серебрянном орнаменте, изображающим батальные сцены из осады Мацады. Он обнажил зубы в зловещей ухмылке, не предвещающей врагам ничего хорошего.

Толпы бежали ему навстречу, смешные, переваливающиеся тушки. Серые шинели. От их писка раскалывалась голова, длинные усы торчали из под круглых серых касок, хитрые, проницательные глазки. Смешные сморщенные носики. Хомяки. Проклятые хомяки!

Иван Соломонович рывком опустил руку со шпагой, подавая сигнал, и пригнулся к холке коня. Со свистом проносящееся у самом земли острие шпаги поднимает за собой резвые пылевые завихрения. Сзади, из заката, с ревом налетели истребители, обдав его ураганом, и чуть не сбросив с седла; небо раскалывается прямо над его головой, раздираемое грохотом двигателей, и вот они уже взмывают вверх, и делают горки, а вниз, на землю медленно падают продолговатые предметы – Иван Соломонович следит, затаив дыхание. Бомбы падают в самую гущу врагов - колонны огня вздымаются вверх, расползаются в стороны ленивыми багрово-желтыми клубами, пожирая тела; ошметки взлетают вверх на десятки метров. Боевой строй нарушен, и враг в замешательстве – издавая изо всей силы легких боевой клич, Иван Соломонович вихрем оказывается среди врагов, его шпага поет в раскаленном воздухе, звенит тонко и чисто, как хрустальная струна, выписывая зеркальные иероглифы, неся смерть, смерть со всех сторон, и брызги прозрачной крови повисают над землей, не успевая упасть, пока он проносится между ними.

В глазах врагов ужас, они бегут он него, лезут друг на друга в слепой панике. Шпага разит с хирургической точностью; оставляя в песке скорчившиеся трупы и росчерки крови, он скачет дальше, стремительный, как мысль. Следом катятся танки, подминая под себя остатки разрозненного воинства; широкие гусенницы с тошнотворным хрустом перемалывают кости, железо и камни. Они оставляют позади Межу, затем следующую, еще, и еще одну. Победа близка.

Наконец, они галопом несутся по черной каменистой пустоши. И он, и его верный Тахограф смертельно устали. Серебрянный клинок покрылся бесчисленными иззубринками. Спереди медленно приближается грозовой фронт; гроза занимает пол-неба, черные, набухшие тучи налезают друг на друга, сталкиваются. В редких просветах мелькают разряды; грохочет гром. Между тучами и землей беспорядочно снуют яркие вилки молний, и каждая из них оставляет на несколько секунд слабый след на сетчатке – будто дорожка от стекшей по оконному стеклу дождевой капли. На горизонте медленно зарождается смерч – из бешено вращающейся черной воронки книзу опускается узкий хобботок, нерешительно зависает на секунду, а потом упирается в землю, и смерч, обретя опору, наливается мощью, поднимая вокруг себя облака пыли, и раскачиваясь из стороны в сторону, как пьяный джинн.

Среди бушующей стихии неумолимо торчит шипастая черная башня, высокая, тонкая и искривленная; сигнальные огоньки громоотводов на ее верхушке блекло мигают. В основании раскрываются ворота, и на вороном коне выезжает вражеский предводитель – Король Хомякофф. На нем титановые латы, и полный шлем в форме оскаленной морды бешенного хомяка. У седла подвешенно тяжелое двенадцатифутовое копье, а из за седла торчит рукоять двуручного меча. Перехлестывающиеся титановые пластинки закрывают грудь и бока коня, на ногах титановые щитки.

Они медленно сближаются. Король Хомякофф опускает забрало, и берет копье. Иван Соломонович с трудом спешивается. Ноги не держат его, настолько он измотан. Нет сил даже поднять шпагу. Черный конь с титановым всадником приближаются, на заднем плане блещут молнии, и бушуют смерчи.

Ему страшно. "Что я тут делаю"? – В голову внезапно лезут странные мысли. – "Кто я? Почему ненавижу хомяков? Почему хомяков? А где мои авоськи?" – Смутно он припоминал, что клал их в холодильную камеру в каком то машинном зале: картина абсолютно сумбурная.
Только что он зарубил целые полчища... "Чего? Кого?" С неверием он смотрит на серебрянное острие в своей руке, оно все еще покрыто красными разводами. "Бляяя, что за хуйняяя?!" Враг, между тем, приближается; пришпорив лошадь, он заходит слева, нападая по полукругу, применяя обманный маневр; подрагивающее жало копья нацеливается на него, и Король Хомякофф стремительно идет в атаку. Копыта лошади разбрызгивают грязь, тонут, погружаясь... но нет, все так же стремительно оставляют позади метры, метры, которые скоро закончатся, и тогда копье вонизится в него, пронзит его насквозь, как редкого жука в энтомологической секции музея, которую он так любил рассматривать, когда был маленьким... "Кто? Музей? Какой в пизду музей?!"  

Мысли его спутались, и, выронив шпагу, он ударился в позорное бегство, спотыкаясь, боясь обернутся, зная, что увидит наконечник копья на пугающе близком от себя расстоянии. "Пускай это кончится, пускай это кончится" – повторял он про себя. - "Мне нелзя умирать, пока я не понял, кто я такой. Сначала нужно понять, необходимо понять... когда я пойму, тогда и умереть не страшно... но не сейчас. Только не сейчас!"

Раздался резкий грохот, который он по началу принял бы за громовой разряд, если бы не последовавший громкий железный лязг. Обернувшись он увидел, как черный конь без всадника галопом уносится куда-то вбок. То, что осталось от Короля Хомякофф, валялось совсем рядом, в конце пропаханной на земле борозды. Развороченные на спине доспехи напоминали изнутри выскребанную кем-то банку из под земляничного джема; резко пахло порохом. Из пушки остановившегося на пригорке танка курился белый дымок, а высунувшийся из люка чумазый танкист в шлемофоне одарил его белозубой улыбкой, весело помахав рукой. Гроза и смерчи растворились, словно их и не было, и в прорезях поспешно расползающихся черных туч празднично светило голубое солнце.

"Пиздец. Почему солнце голубое? Хотя, конечно, весьма красиво", – подумал Иван Соломонович, въезжая с победой в славный город Камелоп. Все жители города, и стар и млад, вышли на улицы, чтобы поприветствовать его, и Армию Освобождения. Городские здания были разукрашены гирляндами, духовой оркестр наяривал веселые военные марши; ноги коней утопали в цветах, устилваших мостовые сплошным ковром, а сверху сыпались все новые и новые. На балконах домов, на перекинутых через бесчисленные каналы ажурных мостиках, стояли молодые девушки с транспарантами; все выкрикивали его имя. В черном "Линкольне" подъехал Глава Совета, стоя отдавая честь; человек весьма тучный, если не сказать жирный - чтобы не упасть, он опирался рукой на правое плечо водителя. Радостные крики толпы перерастали в рев обожания. Следом, на белом осле ехал Первосвященник Монгладора. В руке он держал жезл, который, по поверью, служил ключом от врат, удерживающих Монгладора в Нижнем Мире.

На Триумфальной Площади устроили торжественную церемонию, по поводу награждения его Великой Медалью За Избавления От Зла. Слезший с осла Первосвященник Монгладора преклонил колено, и повесил ему на шею тяжелый золотой кругляк, расписанный красивыми загогулинами и охранными знаками – Медаль, как он знал, служила так же и аммулетом. С трудом подняв голову (Медаль была весьма тяжелой), он вскинул руки в победном жесте, спровоцировав очередной рев народного обожания. Иван Соломонович поморщился - вся эта красочно-расписная цветочная кутерьма начинала действовать ему на нервы. Он снова подумал о девушке с серебрянным колечком. Интересно, где-то она сейчас? Ее образ не покидал его мыслей, пока он машинально разглядывал толпу, приветливо щурясь. Внезапно, он вроде-бы на секунду заметил ее лицо в толпе, но колечко снова отразило свет ему в глаза, и моргнув, он больше не мог найти то место, где оно, казалось, мелькнуло, хотя он не прекращал всматриватся в море лиц до окончания всей долгой церемонии.

Ночной бал в честь победы был воистинну великолепен. Кортеж роскошных лимузинов и шикарных спортивных машин – ярко-разноцветных, как игрушечные модельки из детского набора - вытянулся на километр от входа в ратушу; по анфиладе восходили разодетые пары, к которым тут же подбегали услужливые распорядители в черных фраках. Среди гостей было много военных в парадной форме, все при титульном оружии, все начищенно до блеска, и отражает бесчисленные огни прожекторов, фар, и особенно ослепительных в эту ясную ночь звезд: созведие Спираль раскинуло свои огромные щупальца на все бархатно-черное небо – серебрянный шпиль ратуши приходился под самым его центром, и казался центром мироздания. В воздухе плавно льется музыка вальса, и сотни пар убаюкивающе кружатся ей в такт по сверкающему мраморному полу, отражающему огни сотен светильников. Длинные, ломящиеся от напитков и закусок столы стоят в конце зала, и у них ведутся светские беседы. Здесь представленны все сливки общества, и бесчисленные драгоценности блестят на холеных руках, в которых блестят хрустальные бокалы; блестят ордена и эпполеты, блестят диадемы, ожерелья, браслеты, тиары, и улыбки. Все блестит.

Иван Соломонович решил, что все это является замечательным поводом для того, чтобы набухатся в пизду. Шампанское и вино лились рекой, и довольно быстро он достиг желаемой кондиции. Голова приятно кружилась, все здесь были его лучшими друзьями, прекрасными, замечательными добрыми людьми безграничной доброты. Он воодушевленно сообщил им об этом – по крайней мере тем, кто был рядом, чтобы слышать. Девушки вокруг ослепляли своей красотой, и он попытался увлечь одну из них – с длинными струящимися волосами цвета меда и бархатной кожей - разговором, воодушевленно показывя ей свою Медаль, и заодно сам пользуясь случаем поглядеть на нее еще раз – Медаль была красивая, а главное – золотая.

Оторвав глаза от медали, он заметил, что девушка куда-то делась, зато рядом возник седой генерал ВВС в небесно-голубом кителе с серебрянными эполетами, и серебрянной-же шпагой, очень похожей на его собственную. В военных Генеральских глазах светилась особенная доброта и замечательность, и Иван Соломонович сообщил генералу об этом, доверительно обняв его за плечи, и вытащив  собственную шпагу в целях сравнения. Генерал выказал интерес, и Иван Соломонович принялся размахивать шпагой, демонстрируя ее очевидные достоинства. Гости вокруг испуганно заозирались, что выглядело невероятно смешно. Подумаешь, шпага. "Интересно, как бы они вели себя на поле боя" – подумал он, и сделал в сторону них свирепую морду. Кто-то охнул, а какая-то пожилая дама в белом пуховом платье, похоже, упала в обморок.

Иван Соломонович не придал этому особого значения, и вбросив шпагу в ножны, обратился к высокому черному господину рядом с проникновенной речью – насчет того, что в среде граждан федерации обязательно необходимо поднять боевой дух, иначе их всех перережут, как стадо баранов. Черный господин понимающе покачивался, светя светильником, и позволял Ивану Соломоновичу опиратся на его твердокаменное плечо, потому что стоять прямо становилось все труднее. Сделав паузу, чтобы приложится к бокалу, он внезапно забыл, о чем говорил. Его собеседник тоже затруднился ему об этом напомнить, и вдруг он заметил, что опирается на колонну из черного мрамора, а вовсе даже не на вежливого господина. Придя в ужас, он отпрянул, и свалился куда-то вниз, зацепившись рукой за что-то мягкое и потное; послышался визг, а затем грохот, который издала его собственная голова, ударившись об твердое.

Конец Первой Части

Часть Вторая – зависит от каментофф.

Д.А. 06.05.04.03.02