Есть у меня друг Артём. И такая с ним смешная история приключилась, что, вспоминая её, кривлю свой ебач, да так казусно, что мать родная крестицца на образа в углу. А было дело так. Сидим мы как-то на пне, ну там на том, что маманя курям головы рубит: я, батяня и Артём, тока из Москвы который, а не другой какой. Сидим, первач глушим и лениво обсуждаем сраку сосецкой Клавдии Ивановны, которая стоит на крыльце и, нагнувшись, обмакает тряпку в жестяном ведре. А Клавдия-то Ивановна глухая и не особо умна, но жопа у неё огромная и поэтому она добрая. И вот, значит, я сраку обсуждаю, потом батяня, а потом и Артём спизнёт чтоньть. Сидим так, ничего, сонце припекает, и тут вдруг у Артёма ебач стало как-то странно тусить, и стал он за ухо себя хватать. Ну, думаю, бывает, может, комар, сцука, залетел, а, может, не верит, что такие пердаки у русских женщин огромные бывают, вот и хватает себя за ухо, проверяит, не сон ли. И тут он, мудило божье, как вскочит и давай орать на всю округу хуитень какуюта. И втопил по двору. Круги нарезает, за ухо держица и визжит, сукин кот, как хряк. Я ему и говорю: Ты чего орёшь так чуть свет не срамши, ахуел? А он подбегает и более так атчётливо: Йобни мне в ухо! Я думаю, что-то его с первача понесло, даже растерялся. А он всё орёт: Йобни мне в ухо! Йобни мне в ухо! И даже не орёт, а так визжит мерзко, как все городские пидарасы. Ну, встал я и говорю: Чё, правду ёбнуть? А он своё: Йобни мне в ухо! Йобни мне в ухо! Мне даже и неудобно стало, друг вроде. Но уж очень противно орал. И тут вдруг батяня вскакивает на опережение и орёт: На, бля! И ебошит ему со всей дури в ухо. Такой звон пошёл! Артём этот завалился на оглобли и как-то так глазом шибко налетел, что глаз у него и потёк. И прямо на траву. Отец-то у меня сильный, быка раз пинком в жопу убил на спор. А по пьяни силу эту свою не рассчитывает. Ну, Артём повалялся в траве, потом вскакивает, в ебаче дырка вместо одного глаза, другим на нас смотрит, кровища из дыры льёт, а сам трясёцца, радостный такой, и отца благодарит. Спасибо, - говорит, - у меня невроз там какой-то в ебаче, щемит, сука, аж охуеешь. Раз в год такая хуета бывает. Как рукой, - говорит, - сняло. Обычно бьют так, шлепком, - говорит, - сильно бояцца. Ну, и всё равно щемит. А у вас - сразу прошло. Спасибо! Ыыыыы!!! Отец стоит, глаза выпучил, я тоже выпучил, и только Артёму похую со своим одним. Улыбаицца, сука одноглазая. Думали, всё. Срок папаньке захуярят, за эти, как их там, телесные повреждения - так нет. Артём потом приходил благодарить с повязкой на ебле. Прошёл, - говорит, - невроз. Раз и навсегда. Как рукой! Прошло уже года три, а он всё эту повязку не снимает с себя. Боюсь, вернётся эта поебень! говорит. Во как! Повязка такая, чёрная, ничего особенного. Иногда просим его дырку показать от глаза. Он повязку отгибает, а мы смотрим. Глаз что-то не растёт пока другой, но это, наверное, временное.

А у меня щаз на работе один хуй по имени Андрей сморозил хуйню. Звонят, значит, в офис и женский голос в трубке говорит: А Икбаля можно? Это у нас один мароканетс работает, его так зовут. Жена у него русская. А он в тот момент отошёл как-раз срать (марокантсы иногда срут пачемута). Я и говорю: Нельзя нихуйа. Его нет тут на месте. И ваще это я вас икбаль. А она говорит: Передайте, чтобы он жене перезвонил . Я вешаю трубку. А потом, как обычно, делаю ещё более кретиническую, чем в жизни рожу и говорю на весь офис: Ой, бля! Щаз Икбалю звонили и попросили перезвонить жене! А я, бля, гандоньер, забыл уточнить, чьей. Андрей хихикнул, потом сморщил лоб, задумался и говорит: Ну-э-э... Наверное, его...

Вот так, бля, а вы удивляетесь, чего я такие рассказы пишу. С уважением, Шкаллер