…Он такоооой! Писец, подруги! Не могу, щас застрелетом пистолюсь. Только бухну сначала. Ладно, закажите мне серебряное ведерко безо льда покрепче и развешивайте уши.
…Глаза – просветленно-серые с легкой желтинкой, как свежая подростковая сперма! Ресницы девичьи русые – хоть косы заплетать. Личико матовое, прозрачное, прожилки голубенькие на висках, как речушки на карте плоскогорья. Носик филигранным холмиком редута. Губки фруктовые в солнечной опушке, как в берестяной корзинке. Личико правильное – Рембрандт отдыхает! Кудряшки светло-русые остриженными золотыми ниточками переливаются утренним солнышком. А череп, блять! Думаете, неважно? Дуры вы сеновальные. Умеренный доликоцефал – вот вершина сексапильности!

Стою на кафедре, как дура пришибленная. Забыла, с чего лекцию начать хотела. Первую лекцию на втором курсе. Все тетрадки подоставали, на меня уставились, ждут. И он смотрит на меня, ебанутую кандидатку исторических наук. «Закройте ваши гроссбухи, все равно не успеете за мной. Я вас думать учить пришла, а имена и даты в учебниках найдете». Как он на меня посмотрел, девки! Гром и молния прошибли, аж под коленкой зачесалось и блузка к спине листом банным прилипла. Ну и прорвало меня тогда. Что я несла! Будто шампанским упилась на похоронах свекрови. А он зеркала глаз с меня не сводит и слепит, как стая солнечных зайцев. Тонкой рукой в лоб уперся и сверлит, юный засранец. Принц! Не ебаться, девки!

Потом сообразила я, пошла по аудитории. Чтоб руки его разглядеть – он за вторым столом. На каком прецизионном станке эту филигрань вытачивали? Каким резцом ваяли это совершенство? Как представила, что этот аккуратный длинный пальчик скользит по моим губам, чуть Верку Засулич с Фигнер не перепутала. Обошла, уперлась глазами бесстыжими в его затылок, сбежала по игривой косичке за воротник, носом потянула – аромат свежести. Такой невьебенной утренней свежести. Как представила его выходящим из душа, с капельками воды на бритом полотенцем подбородке… Девки, тут впору было забыть, из-за чего была гражданская и куда была интервенция!

Да не пизди ты, Светка, не хватит мне! Эй, гарсон, еще двойной виски! Слушайте дальше, девки. Или не интересно? То-то!
… А он развернул на меня взгляд наивный, чистый, как горный нарзан с пузырьками, головку пятерней подпер и мутотень мою программную слушает, про какую-то новейшую историю... А новейшая история моей жизни сидит во втором ряду. Собрала последние силушки, глаза подняла, как колеса домкратом, меж рядов прошлась, чтоб хоть чуть сосредоточиться.

Как же, блять, сосредоточилась! Ну хули он ногу из-за стола выставил, с задранной штаниной! Из носка такой лакомый кусок загорелой волосатой ножки, так и хочется рукой погладить или ущипнуть. Эх, на коленку бы его присесть! Да головку к груди прижать, да целовать эти нежные пионы губ до конца пары…

Тут звонок. Я за ним в коридор, ничего не соображаю. Он у подоконника остановился возле телки какой-то джинсовой, ну, что по углам на дискотеках очками стреляют и фанту сосут. Та очки пальцем втерла и жеманится, а он кивает. Сопля, в дочки нам годится, а пялиться нагло научилась. Убила бы курву, как эсеры Мирбаха.
А он такой росленький, стройный, не спортивный, но и не здыхлик. Статуэточка эллинская. Ну, я сообразила их расписание глянуть: физвоспитание у них следом, а у меня форточка. Лекцию до конца еле дотянула, Коллонтай чуть женой Фрунзе не обозвала.

Как дура последняя понеслась вместо кафедры в спортзал. А у них волейбол. Я забилась в уголок неприметный, здрасьте-петрилич-я тутпосижу-мозгипроветрю.
Выходит в красных трусах, майчонке белой, руки-ноги бронзовеют отлетевшим летом. Фигня, что играть не умеет. Все равно он самый!
Раздела я его, сами понимаете… а где халдей с моим виски?… по самое ой-ой-ой. Глазами блядскими, натурально. Нахуй потную майку с ладной грудки. Трусы снимала медленно, с одышкой. А плавки под ними рвала зубами.
Че ты ржешь, Светка? Смотри на мой новый фарфоровый мост и завидуй. Лучше б к протезисту сходила, чем бабки на Анталью и недомытых турчат грохать. А помнишь, Аничка, ее пэтэушника, что слинял из-за коронок и целлюлита? Да, злая сегодня я, девки, давайте хряпнем лучше.

Короче, обсосала лапочку за час, изласкала-отмутузила, заглотила по гланды, поперхнулась, но не выплюнула. Уж не помню, сколько раз он кончил, но я так потекла, что пришлось боком-боком из спортзала. Он меня заметил, но внимания ноль – на игре барсик был сосредоточенный. Сходила я в забегаловку на углу, опрокинула пару мензурок, чуть полегчало. Ну, думаю, поймаю подле раздевалки и пойду на решительный штурм. Подкрасилась, сиськи подбила, стою на боевом посту, мечтаю сигаретой.

Вхожу мысленно в пустую раздевалку. Запах пота молодецкого шибает. Но вы ж знаете: не придумали еще той плетки, что мой бабий обух перешибет! Лезу к нему под душ, вплетаю свою басму в теплые струи, выливаю воду из лодочек, а потом сползаю по охуевшему мальчику пересохшими от воды губами. Водопад слез из рассекателя туманит мои бесстыжие очи, но опытный рот не промахивается. Под сенью струй сосите… А хули нам, много ли осталось?
И оживает цветочек аленький на крепнущем стебельке. И пальчики точеные роняют мыло и дрожа опускаются мне на плечи. Не держат стройные ноги, подламываются, и бьются острые нетерпеливые коленки о кафельную мутность желтого пола, так что едва успеваю перехватить его губные черешни и зверски выдавить каплю сладкого сока. А вы хотели любовь без крови? Так ешьте тертую морковь.

Потом тащу из-под душа вожделенное тело на деревянную скамейку со шкафчиками – скамью подсудимых. Пусть судят! За этот грех готова головой в котел кипящий.
Он расстилается на скамье пушистой скатертью, а я целУю бахрому, утопая носом в шелковом паху. Затем язычком по краснеющей от смущения лодыжке, и пью росу между дрожащих пальцев возбужденных ног. А он неловко отрывает от моей кожи мокрый аглицкий костюм, уставший лиф и изумленные трусы. От ласк груди зажмуриваюсь, как кошка на нагретом подоконнике, и выгибаю шею, потом трусь сосками об окровавленный подбородок, пока не ощущаю наконец сладостный укус. И вот я течная сука! Пусть лижет гад, пусть рвет зубами раскаленный уголек моей зрелости! А я потом гусарским прыжком Надюшки Дуровой усядусь и буду скакать до победного конца, победным кличем оглашая раздевалку и окрестности!… И пусть вокруг толпятся дрочливые студенты, и пусть стекает их завистливая влага по моим бедрам. Эксгиби монументум, вашу мать!

…Нет, зайчик, я не пьяна, чтобы закусывать всякой дрянью, пошел в жопу! Так вот, подруги…
Выходит из раздевалки, меня не замечает. Я за ним – русские не сдаются. Коня на скаку останавливать, правда, не стала. И вообще, в горящую избу влом. Вышла на крыльцо. Он в иномарку садится.
А сейчас, девки, сидите, не падайте… Эй, гарсон, ну неси по последней, сдачи не надо!

Так вот, за рулем молодой мужик при всех делах. И сразу обниматься и взасос. Стекла тонированные, но что надо, я углядеть успела.
Знаете, что? Насрать мне на гомиков, их дела похую. Но мне-то за что такую подлянку?! Разве ж я его, сокола, не выстрадала? Такой облом! Статью, блять, взад, гомосексуализм запретить, всем пидорам тавро на лоб! Но пасаран! Чтоб нас, честных девушек не обламывали! Правда же?

Да не реву я, тушь в глаза попала. Да отъебись ты со своим платочком. Ну ладно, подруги, поплетусь. Я ж борщ мужу обещала, и путассу под маринадом, реферат дочке проверить опять же, да и к семинару готовиться надо. Пиздец, какая вредная работа! Если б не лекарство и душевные подруги… Кстати, Светик, а твоему племяннику-гимнасту сколько натикало? Уже шестнадцать? Подумать только, как быстро дети зреют… Да не кукситесь, девки, пошутила я…

Петя и Волк

Петя давно просил у родителей хомячка. Каждый вечер ныл, нудил, показывал дневник с пятерками и рисунки грызунов цветными карандашами. За ужином Петя демонстрировал отсутствие аппетита: он набивал рот капустой, фокусировал глазки на кончике носа и, раздувая щеки, вяло хрумкал. Тогда мама совала Пете градусник подмышку, поила капустным отваром и укладывала в постельку. Поглаживая по попке, она тихо напевала ему песенку артистки Булановой:

Спи, мой мальчик маленький,
Спи, мой сын. Я уже не плачу –прошло.
Спи, цветочек аленький, – я с тобою рядом.
Будет все у нас хорошо.

Петя громко попукивал и засыпал с благодарной улыбкой и дальнейшей светлой мечтой о хомячке.

В день рождения 11-летнего мальчика папа принес клетку, в которой на кучке опилок сидел и гадил настоящий пятнистый хомячок с зубами. Петиной радости не было предела. «Пап, смотри, какие у него зубы! Давай назовем его Волк». Пританцовывая вокруг клетки, он скормил ему кочан капусты. Потом под одеялом долго играл с ним в прятки. Но неблагодарный Волк вероломно укусил Петю за писю, и за это на ночь был посажен в клетку на пятнадцать суток.

Ночью Пете не спалось. Он достал хомячка, взял мамины маникюрные ножнички и пооткусывал ими острые зубки, а заодно и коготки Волка. Потом Петя засунул хомячка в попу и весело засмеялся от писклявой щекотки. Затем тихо по привычке сползал в ванную, где в укромном шкафчике покоилась родительская радость – черная пися с вибратором. Петя уверенно сел на пластиковую писю, щелкнул тумблер и мстительно прошептал: «А теперь – массаж, мой Волчонок». Скоро под песню «Спи, мой мальчик маленький …» Петя ловил и слизывал с ручонок мутные капельки…
Вот так Петя проучил Волка.