Лягушка была большая, скользкая и мокрая. Она смотрела вроде
бы мне в глаза, но словно сквозь меня, будто ей не было до
меня никакого дела. Глупая. Я для нее был сейчас жизнью и
смертью в одном лице.

Собравшись вокруг лужи, четверо пацанов смотрели, как я
медленно тяну к ней руку. Четыре пары глаз выжидали: схвачу
я ее на этот раз? или промедлю и лягушка успеет отскочить на
безопасное расстояние? или, как позавчера Серый, я брезгливо
сморщусь и отдерну руку в самый последний момент и
развлечение для всей ватаги придется устраивать другому, а
мне - выслушивать дружное: "Фу, слабо!"?

Мне было не слабо. Преодолев омерзение и резко бросив руку
вперед, я схватил лягушку поперек туловища и вытащил из
лужи. Лягушка заверещала, стало даже ее немного жаль, но мне
уже протягивали приготовленную заранее соломинку. Как это
делается, я видел много раз, но сам "исполнял номер"
впервые. Неожиданно для меня все получилось быстро, воздух
вошел в лягушку легко, и спустя пару минут все смеялись,
наблюдая, как беспомощно барахтает лапками зеленый
пупырчатый шарик.

Потом был костер, куда отправились еще несколько таких же
шевелящихся шариков, но мне было уже не смешно. Мне стало
противно, и я ушел...

***

Котенок доверчиво терся о мою ногу и мурлыкал, явно
выпрашивая угощение. Он был бездомным, а потому грязным,
худым и, конечно же, вечно голодным. Появление в его дворе,
рядом с его дырой в подвал двух маленьких человеческих
существ сулило надежду на обед. Ведь так бывало всегда:
человек оставлял кусочек мяса, хлеб или даже немного молока
в блюдечке.

Но не в этот раз.

В этот раз котенка грубо схватили за шею и быстро понесли
далеко от его дома. Ему стало страшно, он попытался
вырваться или хотя бы позвать на помощь, но рука маленького
человека так плотно сдавила голо, что из него не вырывалось
ни звука.

- Смотри, - сказал мне Игорь, - я научу тебя делать
"копеечку". Умеешь?

Я помотал головой. Я не умел и даже не знал, что это такое и
зачем это нужно. Но Игорек сказал, что нужно поймать кошку
или хотя бы котенка и тогда будет весело. Я ответил ему, что
знаю, где можно найти котенка и мы пошли.

- Берешь его за шкуру на спине, - деловито объяснял Игорь, -
вытягиваешь руку, чтобы не царапался...

Я с интересом наблюдал, как котенок смешно скалился в руках
Игорька. Он не мог пошевелиться, и только беспомощно махал
лапами.

- Теперь - р-раз!

Игорь коротко замахнулся и ударил ребром ладони по шее
котенка, вышибая его из второй руки. Коротко мяукнув,
котенок упал, распластался на земле и забился в агонии.

- Зачем? - спросил я, но Игорек не ответил, заливаясь
смехом: его веселило, как вразнобой дергаются у умирающего
котенка лапки...

История эта вскоре стала известна моему отцу, и я, пытаясь
вырваться из его крепких рук - точь-в-точь как тот котенок!
- плакал и кричал:

- За что? Это не я! Я только смотрел!

- За то, что смотрел. За то, что не помешал! - продолжал
отец вколачивать мне пониже спины науку, которую я понял,
конечно же, много позже...

***

Сегодня это путешествие видится именно тем, чем являлось на
самом деле: чистейшей воды авантюрой. Стайка пацанов на
много раз перечиненных старых велосипедах отправилась искать
приключений из Богом забытого уральского села в Астрахань. С
собой - минимум денег, продуктов и инструментов. Сели и
поехали. Надо ли говорить, что в этой компании юных
путешественников крутил педали и я?

Сегодня все вспоминается с улыбкой. Но тогда мы уже через
сотню с небольшим километров поняли, во что ввязались. На
проколотой камере далеко не уедешь, а на летней жаре
резиновый клей у всех поголовно оказался засохшим. Так и
плелись кое-как всю ночь тридцать километров до ближайшего
городка, где в местной "Сельхозтехнике" разбуженный
спозаранку похмельный слесарь, матерясь, долго соображал,
чего от него хотят настырные незнакомые пацаны...

Потом, когда произошла следующая поломка, шел проливной
дождь. Мы укрылись в лесу, но не могли разжечь костер -
промокли спички, которые не сумели надежно спрятать. Поэтому
особенно хорошо из всего путешествия я запомнил именно тот
вечер. Мы долго спорили, можно ли употреблять в пищу без
предварительной обработки сыроежки. "Ведь если они -
"сыро-ежки", то их можно есть сырыми, ведь логично?" -
помню, доказывал Серый. Он всегда был у нас самый умный.

Но с голодухи и от холода у всех начали сдавать нервы.
Ничтожный спор из-за грибов перерос в основательную ссору, и
вот уже повисло в сыром воздухе предложение бросить здесь, в
лесу, того, у кого сломался велосипед, а самим ехать дальше,
и даже, похоже, назревала драка - жестокая драка молодых
волчат, не знающих пощады...

Этим невезучим со сломанным велосипедом был я. И тогда мне
стало по-настоящему страшно. Я представил себе одиночество,
ночь в промокшем лесу, отделяющие меня от дома километры и
перспективы добираться туда неизвестно как...

К счастью, мы были уже почти взрослыми и умели сдерживаться,
остывать, не совершив непоправимого.

До конечной точки путешествия мы добрались без копейки,
снова голодные, снова со сломанными велосипедами, но -
вместе. Обратно в Пермь добирались на пароходе, вместе же
заработав на билеты погрузкой арбузов и прочей
"чернорабочестью". Благо, подзаработать на билет было в то
время не так уж трудно.

***

К чему я все это вспоминаю?

На тему детской жестокости написаны сотни книг и научных
работ, тысячи педиатров и психологов знают об этом куда
больше, чем я. Распространенное мнение - это возрастное, это
пройдет с годами. Не согласен. Просто масштаб взрослой
жестокости становится подчас настолько чудовищным, что не
вмещается ни в обозримое пространство, ни в обыденное
сознание.

Я думаю об этом постоянно. Я не могу не думать об этом.

У меня замирало сердце, когда я видел свою дочурку,
таскающую за хвост кота, и я громко ругал ее - реакция,
которая может показаться многим неадекватной, но у меня
перед котами долг.

Я задаюсь глупым, должно быть, вопросом, глядя на школьника,
сосредоточенно расстреливающего очередного врага по ту
сторону монитора: каково ему там, бедолаге, быть много раз
убитым, воскрешенным и снова убитым волей обычного
мальчишки? Или все-таки хорошо, что излишний адреналин и
проявления агрессии этого мальчишки остаются там, внутри
компьютерного пространства? Это помогает, должно быть,
сохранить жизни многим бессловесным тварям...

Почему меня с каждым днем все больше тревожит вопрос: какими
они станут через пять-десять лет, сегодняшние покорители
виртуальной реальности, граждане мира? Ведь их эти вопросы,
похоже, совсем не заботят, а заботят какие-то другие. Какие
именно? Мы не знаем, хотя они-то наверняка знают. Они вообще
знают больше, чем мы. Может быть, потому, что мы так редко
даем себе труд хотя бы попытаться и поговорить с ними не на
нашем, а на их языке?

Вот почему я хожу сегодня на выставки детского рисунка и с
интересом слежу за ходом различных конкурсов и фестивалей
для детей. Я очень боюсь не заметить, пропустить тот момент,
когда вопрос надо будет ставить уже иначе: насколько
соответствуем мы сами той действительности, которую так
легко воспринимают наши дети?

В любом случае, этот момент если и не наступил уже, то
наступит очень скоро. И нам нужно быть к нему готовыми,
чтобы дать достойный ответ. Ведь даже то, что тебя уже не
будет в том мире - "их мире" - не может служить оправданием
для того, кто сегодня равнодушен к этим вопросам...