Иногда во время этой суеты выпадает свободное время и есть возможность написать, что-то, постоянно поглядывая на часы и торопясь, не успеть из-за этого, что-то отметить.
…он закричал не человеческим голосом, со всей силы, какая только была в его слабом теле, думая, что этим криком можно что-то сделать, просто иногда во сне другого оружия и защиты нет. В мгновения во мраке наступало вдруг просветление и понятие того, что проснулся и лишь попытался, что-то пошевелить обсохшими губами.
Очень часто эти ночи превращались для него в кошмар, сущий ад, часто даже не помня, что ему снилось, оставалось лишь тяжелое эмоциональное впечатление, тяжелый осадок, когда, проснувшись поутру, ноги, почему то подкашивались, в голове была, какая то муть и по всему организму будто разливалась черная желчь, она лихорадила весь день, отдавала тошнотой и странное нервное напряжение не давало расслабиться до следующей ночи.
… в окопе к нему прижался какой то перепуганный боец с перебинтованной головой и судорожно замотав ею ,стал что-то бормотать, что ни кто отсюда не выберется живой, и то, что они уже неделю в плотном кольце окружения в где-то в районе жд вокзала. Он и сам понимал, что выхода у них не было, и то, что их, почему-то, бросили свои, здесь на произвол их судьбы, уводя основные подразделения из республики.
Он вспомнил, как какой-то генерал орал их сержанту по рацию, бешеным ревом: "Почему до сих пор не атакуете. Я приказываю в атаку". По бледно-окровавленному лицу старого солдата читалась полная растерянность, ведь у него одни лысые новобранцы, которые почти все были трехсотые, т.е. тяжелораненые. Он, потеряв рассудок, с тяжелым взглядом, твердо отвечал, орущему генералу, что, в бой идти больше не кому, просил, танков, авиации, поддержки, в ответ лишь отвечала пустота.
…встав, он понял, что в впереди у него снова новый день один из этих множества обычных дней и теперь стоило прожить его и невыносимая тоска разлилась по его душе.
Подойдя к окну он отодвинул краешек тяжелой шторы, и увидел как яркий свет бился ему в окно, на улице был яркий солнечный день, от которого лилось столько жизни и света, вся природа жила и ликовала, радуясь солнцу. Он распахнул окно и в его комнату, лицо рвалось и рвалось лето, в виде теплого свежего ветра, цветов акации, которая уже собиралась отцветать, оно наполняло его легкие, голову, все его тело.
…и он вспомнил, как тогда летом рвались и рвались снаряды почти рядом с ними, прямо в них. Он видел бледное и обреченное лицо их командира с засохшей на лбу кровью. И также как и он ощущал все безвыходность их обреченного положения.
На рассвете вновь возобновился тяжелый бой, последний их бой. Сержант дрожа телом, последний раз взглядом обводил их усталые, осунувшиеся лица и читал в каждом их взгляде лишь безумную почти животную жажду жизни, невыносимую жажду жить, жить как можно шире, безустали радоваться каждому своему вздоху. В их глазах он искал поддержки и того, кто сможет заметить его и возглавить атаку.
Вдруг вышел он: " Я поведу бойцов в атаку". По рядам прокатился шепот: "Безумие. Он всегда хочет идти в атаку. Уберите его с передовой". Но убирать было не куда, и это понимал каждый.
И выдержав паузу он вскочил на край окопа и с криком в "В атаку!", бросился вперед с горящим взглядом. Он пробежал, всего несколько метров размерено стреляя в горящие огоньки на противоположных окопах, пока он сам не ощутил, как горячие удары больно пробивали его тело, лишая его солнца. Но, падая, он видел краем глаза, что из окопа поднялась в бой почти все, что осталось от их роты. Он слышал, как бой продолжался в противоположных окопах и он знал, что они все-таки прорвались. Что его жизнь прожита не зря.