— Твоя одежда в кабинете, там же и твоя сумка с оружием, выбирай любое. Не делай лишних движений и не пытайся сбежать, пуля летит намного быстрее, чем ты бегаешь. До забора больше сотни метров, я успею выстрелять весь барабан, а стрелок я хороший, — Павел ткнул стволом револьвера в спину француза, и тот вошёл в кабинет.

— Я выберу рапиру, если не возражаете, — Гастон зашнуровал свои красные сапоги и вытащил из сумки длиннющий клинок, который не предлагал добровольцам вчера на арене.

— Твоё оружие — твоя жизнь. Я выберу дадао мастера Лю, он обещал, что клинок с чёрной рукояткой когда-то спасёт мне жизнь, а с белой — поможет сохранить честь. Всё это красивые восточные сказки, но я возьму белую из уважения к словам мастера Лю. Опусти рапиру, топай на двор и помни про пистолет у меня за поясом. Я не пущу его в ход, если ты не наделаешь глупостей, обещаю.

Перед тем, как вывести Анри из спальни, Павел раздёрнул шторы и открыл настежь окно, велев мне стоять у него в том виде, в каком он нас и застал ин флагранти. Я стояла и плакала, причём не от жалости к себе или от обиды на Павла, а от понимания того, до чего меня довели мои глупость и сумасбродство.

Мужчины находились всего метрах в десяти-пятнадцати, мне было всё прекрасно слышно и видно. Я всегда удивлялась способности Павла извлекать выгоду из любых мелочей и любых ситуаций. Вот и сейчас он поставил Де Жюи лицом к окну, предполагая что любвеобильный француз какую-то часть своего внимания уделит моему обнажённому телу.

Анри эффектно отсалютовал противнику, но в ответ Павел плюнул французу под ноги:

— Ты не на манеже, клоун, здесь всё по-настоящему! — и тут же нанёс удар сверху, описав мечом в воздухе три четверти круга.

Де Жюи чудом успел выставить рапиру поперёк направления атаки, но удар всё равно оказался настолько силён, что маэстро пошатнулся и отступил на пару шагов. Устояв на ногах, он тут же провёл две атаки, которые Павел не без труда отразил.

Даже мне было понятен выбор оружия мужчинами. Рапира была длиннее и вкупе с длиной руки давала преимущество французу, а китайский меч имел двуручный хват рукояти и лучший баланс, что позволяло Павлу наносить удары с большей силой и с любой стороны, как и принимать защиту. Казалось бы, шансы равны, но сказалось преимущество в технике и отменная выучка Анри. Он поймал Илларионова на тот самый приём, которому обучал всего лишь час назад. Отбив немного в сторону дадао, он сделал быстрый широкий шаг навстречу, и понёс удар в открытую правую часть туловища соперника. Павел рефлекторно стал убирать правое плечо назад, но Анри невероятным образом вывернул свою руку в локте чуть ли не в обратную сторону, и рапира, пройдя выше меча Павла, глубоко вошла ему под левую ключицу.

Паша вскрикнул, отпрыгнул назад, отбил повторную атаку, развернулся и понёсся к окну, а Де Жюи, почувствовав вкус близкой победы, бросился за ним.

Грешным делом я подумала, что Павел хочет запрыгнуть в окно, убить меня, а потом прикончить француза из револьвера, но то, что я увидела через пару секунд, совершенно потрясло меня и до сих пор стоит перед глазами, как ряд моментальных фотографий, что ли.

Павел взбежал по отвесной стене дома, прямо рядом с оконным наличником, в полуметре от меня, и когда его ноги в теннисных туфлях поравнялись с верхним краем оконного проёма, резко оттолкнулся и прыгнул спиной вперёд, сделав воздухе кувырок и заводя руки с дадао для удара. Анри, догнавший соперника, тоже не ожидал такого трюка и лишь попытался проткнуть пролетавшего над своей головой Илларионова. Однако, даже при всё своём опыте и проворности, у Де Жюи ничего не получилось. Видимо, его мышцам и суставам не доводилось колоть из такого положения и по такой мишени.

Зато получилось у Павла. Он вложил в удар все силы, отсёк поднятую с рапирой руку Анри чуть повыше кисти и приземлился на ноги за его спиной. Струи крови из обрубка брызнули мне на лицо и тело, испачкав край шторы, оконные стёкла и широкий подоконник, на который я упиралась. Ноги мои сковал ужас от увиденного, и я так и застыла у окна, глядя, как мой недавний любовник упал на колени и, находясь в болевом шоке, тщетно пытается приладить отрубленную кисть на место. Но и это было ещё не всё.

— Не волнуйся, мсье покойник, обещаю похоронить тебя в полной комплектации, пусть и в розницу. А ты, Зинаида Павловна, смотри внимательно, что бывает с теми, кто позарится на моё добро, — Павел запрокинул голову Анри и с силой протянул лезвие дадао по горлу маэстро, буквально от защитной гарды до конца клинка.

Илларионов некоторое время продержал тело Де Жюи в таком положении, давая пузырящейся крови стечь на скошенный газон, а потом уткнул труп лбом в траву.

Я предчувствовала, что сейчас произойдёт, и подняла глаза вверх, чтобы не смотреть, как Павел отрубит голову уже мёртвому французу. Мне было очень плохо, всю трясло от страха, кровь на лице подсыхала и стягивала кожу, а на губах чувствовался её солоноватый, отдающий медью вкус. А на небе неожиданно появилось небольшое тёмное облако, стремительно приближающееся к нашему участку со стороны станции. Как бы плохо мне ни было, но я понимала, что туча движется почти против ветра и слишком быстро, но тут Павел взмахнул мечом и с хэканьем, как мясник на рынке, обрушил его на шею покойному Де Жюи. Одновременно с этим в старую яблоню у ворот ударил мощнейший электрический разряд, сопровождаемый оглушительным раскатом грома, и начался невероятной силы ливень.

Илларионов, мгновенно промокший до нитки, насадил отрубленную голову на дадао и протянул её мне в окно.

— Поцелуй же меня, наидоступнейшая мадемуазель Зизи! Я буду ждать тебя в аду, дорогая!

Я непроизвольно взглянула на мёртвое лицо Де Жюи, перекошенное предсмертной гримасой, и тут же упала в глубокий обморок.




— Ну и дела! — Ведява хлопнула себя ладонями по коленям. — Не поймёшь, кого и жалеть в этой истории. Даже негр, и тот сам напросился, нечего было на ремесленника накидываться!

— Меня другое интересует, — Тамара отобрала у Хакурате незажженную папиросу и засунула обратно в пачку. — Ты говорила, что Де Жюи был известен в Европе, и афишами с ним был обклеен чуть ли не весь Киев. И что, никто не бросился его искать? Сама же сказала, что он на карандаше у контрразведки нашей был?

— Искали, а как же, и многие искали. Анри, как оказалось, наделал множество долгов и в Европе, и в России. В Варшаве, например, взял огромный частный кредит у одних евреев на строительство нового здания цирка, выставив в залог липовые документы на поместье герцогини. Когда евреи спохватились, то Анри пообещал деньги другим евреям, только уже революционерам-бандитам, и даже пытался провезти через границу какую-то агитационную литературу в своём гастрольном поезде. Тогда он и попал в поле зрения разведки. А так вы просто недооцениваете ловкости Илларионова. Если у нас есть ещё немного времени, то я расскажу, что он придумал тогда, и вы сами всё поймёте.

— Полчаса точно есть, — Виктор взглянул на часы. — Продолжайте, Зинаида Павловна.




Очнулась я в кабинете Павла, сидящей в его кресле, застеленном чистой простынёй. Павел сидел рядом на стуле и водил у меня перед носом ваткой с нашатырным спиртом, напевая себе под нос имперский марш победы: «Твёрд наш штык четырёхгранный, Голос чести не замолк!» На какое-то мгновение показалось, что мне всё привиделось в страшном сне, но посмотрев вокруг и поднеся окровавленные руки к лицу, поняла, что это было наяву.

— Сколько времени я провела без сознания, Паша?

— Несколько минут, а потом ещё около часа ты очень крепко спала. Это защитная реакция твоего организма на увиденное и услышанное. С головой, признаться, я переборщил, поддался эмоциям. Но ты должна меня понять, мне тоже не всё понравилось из увиденного мной, так что в этом плане мы квиты. Выпей вот это, быстро силы вернутся, мне нужна твоя помощь.

Я тогда не любила крепких напитков, но чашка кубинского рома пришлась как нельзя кстати.

— Что мне надо сделать?

— Быстро помойся и найди мне этот чёртов стрептоцид, поможешь зашить рану. Неужели так трудно не разбрасывать вещи по дому?

— А где Анри? Его тело?

— Вот красивая ты у меня женщина, Зина, но глупая как курица. Нет бы спросить, как я себя чувствую, а она опять за своё! За грибами в лес твой петух отправился.

— За какими грибами, за трюфелями? Паша, ты бредишь?

— За подземельниками. В роще я его закопал, в двух мешках, в один не влезал, пришлось ноги отрубать. Ты что побледнела опять? Ты спросила, я ответил. Сапоги его около печи сушатся, они мне ещё пригодятся. Давай-ка я тебе ещё налью, а то опять упадёшь.

Я послушно выпила и пошла в ванную комнату. Горячий душ вместе с ромом сделали своё дело, и меня перестало трясти. Насухо вытершись колючим полотенцем, я пошла в просторную прихожую, достала из-под обувницы сундучок с лекарствами и принесла в кабинет. Павел сидел за столом в одних пижамных брюках и прокаливал на примусе большую искривлённую иглу-цыганку, рядом в блюдце со спиртом плавала скрученная вдвое чёрная суровая нитка.

— Вот, я на днях брала аптечку, чтобы подсушить места от спиленных веток в саду, и забыла поставить на место.

— Ничего, главное вовремя найти. Я приготовлю всё необходимое, а ты сходи, надень чистое бельё.

— Зачем? Ты же сам запретил мне одеваться, пока не продашь дом.

— Считай это амнистией за медицинскую помощь. Когда ты будешь зашивать рану, я буду лежать на кушетке, и твои дары Венеры будут раскачиваться у меня перед глазами, а близости у нас ещё долго не будет.

— Почему?

— Потому что тебе надо понаблюдаться у врача, сделать анализы и убедиться, что твой петух не сделал тебе такой же подарок, что и покойной герцогине. Придётся мне коротать это время с портовой проституткой, у которой есть жёлтый билет, что теперь поделать...

Когда я через минуту вернулась, Павел уже лежал на кушетке и отдирал с груди окровавленный носовой платок.

— Возьми кёльнскую воду и дай мне ремень со спинки стула. Не бойся, ремень не для тебя, хоть ты его и заслужила. Перестань задавать вопросы, я знаю, что делаю. Если бы левая рука работала хотя бы наполовину, я бы справился сам, но Гастон, кухаркин сын, здорово меня подранил, ещё бы на два пальца ниже, проколол бы мне лёгкое, а на ладонь — сердце. Видимо, на свой рост метил, а я пониже буду. Руки свои кёльнской сполосни, и не дыши на рану. Я её края растяну, а ты лей прямо из флакона внутрь, как можно глубже, лишнее само выльется, — он сложил ремень вчетверо, стиснул зубами и кивнул.

Даже не представляю себе, какую боль он испытал, когда я стала вливать в глубокий разрез одеколон, чуть ли не засунув горлышко флакона внутрь раны, он только стонал сквозь зубы и покрылся испариной.

— Чёрт возьми, какая адская боль! Так и хочется убить этого петуха ещё раз! — Павел выплюнул ремень и откинул голову на подушку. — Теперь возьми пузырёк со стола, я смешал в нём стрептоцид с кокаином, засыпь сколько войдёт и зашей стяжным швом, ты таким чехлы для кресел шила, я видел.

У меня дрожали руки, но я справилась, сестринские курсы и умение шить одежду помогли.

— Молодец! Теперь налей мне кружку рома и разбуди ровно через два часа, а пока собери всё постельное из спальни, сожги в печи вместе с пеньюаром и наведи порядок в доме, мне надо набраться сил на вечер. Да, и найди свой чёрный цыганский парик.

Через два часа Павел вышел из своего кабинета заметно посвежевшим и в привычном ровном расположении духа, бросив на ходу:

— Почисть пока плащ Гастона, он в прихожей на вешалке, и сапоги его дурацкие начисть, высохли уже у печки, я на станцию, скоро вернусь.

Вернулся он действительно быстро, на коляске с крытым верхом, велел извозчику ждать у ворот и неспешно проследовал в дом, неся подмышкой рогожный свёрток.

— Быстро принеси мне вещи Гастона, а это положи в его сумку с клинками.

Я всё исполнила и стала слушать у полуоткрытой двери кабинета наставления Илларионова, когда он через несколько минут вышел, то у меня душа ушла в пятки — передо мной стоял вылитый Анри. В моём черном парике, в полумаске, в подкрученных накладных усах, горбинкой из гумоза на носу и в длинном плаще-крылатке с капюшоном — это был точно тот же щёголь, что приехал к нам утром. Я же говорила уже, что Павел прекрасный актёр.

— Накинь мне перевязь из шарфика на руку и пойдём. Если к утру не вернусь, собери самое необходимое и езжай к маме, вот тебе деньги, месяца на три хватит, если вместо чая шампанское с трюфелями есть-пить не будете. В кабинет не лезь, я его заминировал. Будь умницей. С Богом!

Услужливый кучер донёс сумку и саквояж до коляски, выслушал мои наставления про аккуратную езду с раненым иностранным гостем, пообещал доставить мосье артиста на вокзал в лучшем виде, и экипаж тронулся в путь.

На перроне вокзала Де Жюи появился за несколько минут до отправления поезда Киев-Варшава-Берлин. Он пробрался через толпу вездесущих репортёров и провожающих в сопровождении носильщика, едва поспевающим за его широкими шагами. По пути француз раздавал открытки со своим портретом, заранее подписанные размашистыми автографами:

— Pas maintenant, messieurs, pas maintenant! Мы скоро вернёмся с новыми гастролями, а сейчас простите, у меня сильно воспалилась рана, и мне необходимо прилечь и отдохнуть! — Анри сделал приветственно-благодарный жест из задней двери вагона, который он делил с Жюлем, прошёл внутрь и заперся в своём огромном купе, повесив на ручку табличку «Не беспокоить». Впрочем, беспокоить никто и не собирался, четыре специальных вагона, помимо директорского, принадлежали цирку. В двух из них располагалась труппа, а в двух других — реквизит и цирковые животные. Вагон Анри и Жюля был в середине поезда, а остальные находились в конце состава. Поездка оплачивалась чохом, билетов не было, а проверка документов происходила только на границе Российской Империи, да и то довольно формально, так как к этому времени некоторых артистов трудно было отличить от вышеупомянутых животных, да и на всякие розыгрыши труппа была горазда — цирковые же, что с них возьмёшь?

Когда паровоз дал гудок, из передней двери на перрон соскочил неприметный человек в форме железнодорожного рабочего с инструментами в руках, с перепачканным лицом, и подмигнул красивой проводнице:

— Гальюн починил, до варшавской губернии дотянете как-нибудь, а дальше нехай ляхи ныряют! — и вразвалочку отправился в сторону депо.

Павел вернулся домой в первом часу ночи, а пропажу Де Жюи из закрытого купе заметили только утром следующего дня. Таможенные офицеры не стали ломать дверь красного дерева купе пульмановского вагона, а просто залезли через широко открытое окно снаружи. По купе в беспорядке были разбросаны вещи маэстро, а саквояже нашлась записка на французском языке, подписанная странным именем Бунд, датированная прошлым месяцем. В письме была изложена просьба немедленно вернуть заёмные деньги, иначе будет худо.




— Ловко всё Булатов обстряпал! И не искали у вас Де Жюи, или как там его? Многие же знали, что он к вам поехал, — Виктор закрыл блокнот и спрятал его в один из карманов кожаной лётной куртки.

— Искали конечно, только от Киева до Бреста по железной дороге семьсот вёрст, он где угодно выскочить мог, или его через окно вытащить могли, по крышам вагонов пройти легко можно. Приезжал к нам следователь, но даже протокол составлять не стал — да, был Де Жюи у нас, фехтованием занимался с Павлом, потом у нас посидели за столом и после ужина француз поехал на вокзал с сумками. Извозчика со станции опросили — довёз, говорит, не спеша, как наказывали — рука у него на перевязи, а дальше он с носильщиком вдоль состава пошёл. Да его на вокзале добрая сотня людей видела, как он открытки раздавал и в вагон зашёл, Анри же приметный, как павлин среди воробьёв. Всё в итоге на польских бандитов и свалили. И нашим хорошо, и у французов руки чистые, а на поляков всем наплевать уже давно.

— Верно, так в цирке фокусы и показывают. Прожектор на шляпу светит, рядом ассистентка вертится полуголая в блёстках, никто и не замечает, как фокусник из штанов кролика достаёт и через прорези в столе в шляпу его запихивает. В Майкоп летом шапито приезжает, я сразу сообразила что к чему. Что у нас по времени? — Гошка повернулась к Мондзолевскому, — может быть чуть пораньше тронемся? Серафима сказала, что через сад поедем, лучше там остановимся на полчаса, на свежем воздухе постоим, да? Не нравится мне гимназия эта с коридорами длинными и с десятью входами-выходами, да и фургон наш с табуном лошадиным в глаза бросается, неровен час кто-то любопытствовать начнёт. Есть возражения?

— Никак нет! — ответил за всех Хакурате, обрадованный тем, что в саду ему удастся выкурить лишнюю папиросу без надзора Тамары, и начал складывать в портфель документы, которые пролистывал под рассказ Зинаиды Павловны.

Все поднялись со своих мест, но тут раздался стук во входную дверь детского дома. Хотя через коридор и вестибюль до входа была добрая сотня шагов, в тишине пустого здания источник грохота казался совсем близким, и стучали явно не кулаком.

Виктор и Василий выхватили маузеры и собрались бежать на стук, но их остановила Гошнаг, прошипевшая:

— Тише вы, герои, у Булатова ключи свои, ему незачем ломиться. Васька и Ведява, берите Зинаиду и Галю, пусть они спальне под кровати спрячутся, а вы окно и дверь изнутри с оружием контролируйте, шкаф к двери поставьте. Открывайте только на мой голос. Остальные к двери между коридором и вестибюлем. Садитесь с оружием, без команды нос не высовывайте и назад поглядывайте. Пойдёмте, Серафима Никитична, поглядим кого там чёрт принёс. Пистолет возьмите на всякий случай, умеете пользоваться?

— Умею, но не возьму. Если уж со шваброй не отобьюсь, всем нам крышка. Ты-то куда собралась? Я с людьми разговаривать умею, сама справлюсь.

— Вы пока обратно до наших дошкандыбаете, обед наступит, а я мигом добегу. В вестибюле темно, на улице солнце уже вовсю, никто меня через стекло двери не разглядит. Один ум хорошо, а два лучше. Идёмте, пока дверь не вынесли!

— Как скажешь, начальник... И кто здесь хулиганит? По голове себе постучи, придурок! — баба Сима сразу вошла в дежурный образ, а Гошка из-за её спины рассматривала пришельцев через толстое, помутневшее от времени стекло узкой створки двери.

Прибывших было трое, они привязали своих лошадей впереди цыганского фургона, через дорожку ко входу, мощёную серыми тротуарными плитами. Лица двоих показались Талько мельком знакомыми. Один из них, белобрысый, худой как жердь, в ллойдовских круглых очочках, неуклюже молотил в дверь прикладом мосинской винтовки, а второй, крепкий немолодой мужчина в бухгалтерских нарукавниках, собирался залезть в бричку, уже поставив ногу на ступицу колеса, где пару часов назад поправляла чулки Зинаида Павловна.

Но больше всего Талько удивил и испугал третий, которого со вчерашнего дня она помнила очень хорошо. И хотя сейчас его грузное тело было облачено в несходящуюся на животе солдатскую гимнастёрку, а на голове красовалась кавалерийская папаха с красной лентой, не узнать в незваном визитёре услужливого хозяина гостиницы «Дом рабочего и колхозника» Ибрагима, который сутки назад разбил серебряным подносом голову Хакурате и получил от Гошки пулю в зад при прыжке в окно, было невозможно.

— Тяните время, баба Сима, я бойцов в мастерскую и на кухню поставлю, а сама с Виктором в обход через заднюю дверь пойду. Выведите их на середину вестибюля, а когда крикну, сразу падайте на пол. И никаких швабр, это бандиты, а не пьяные хулиганы. Удачи!

Одна из разновидностей китайского меча Дадао






Инструментарий венеролога начала прошлого века




Наложение стягивающих швов