Геннадию Петровичу 85, он родился в Заяцково и прожил тут всю войну и после, аккурат до смерти Сталина. Мастер спорта по альпинизму, инструктор, один из первых дайверов СССР, КМС по боксу, перворазрядник по нескольким видам спорта и один из бывших ведущих инженеров-конструкторов «Алмаз-Антея». Лишь лет пять- семь назад на пенсию вышел. «И то до сих пор, - говорит, - звонят, теребят иногда». Добирается Геннадий Петрович до деревни на поезде, автобусе и ещё пять километров пешком с рюкзаком идёт. Крепкий старик. Настоящий Розен Бом. Дети разлетелись, кто куда, жена умерла давно, а Геннадий Петрович весной возвращается на Родину в дедов дом с первыми аистами.  Я люблю с ним беседовать и слушать его рассказы. Как он мальчишкой партизанам хлеб таскал, как ходил на Пик Коммунизма, как нырял на пятьдесят метров в Голубое Озеро, что в пещере под Чусовой, как бывал в командировках на Байконуре, как сломал челюсть в двух местах какому-то стукачу в КБ. Из его рассказов нормальную книжку написать можно.
Во внутреннем дворике Геннадия Петровича ходят несколько молодых куриц. Рыжая, белая и рябая. Меж ними гордо вышагивает долговязый петух. Сразу вспоминается Довлатов. «Мультипликационной походкой ходили куры». Точнее и не скажешь. Геннадий Петрович внимательно смотрит на птиц и говорит размеренно.
- Думаю, имена им дать такие: Рыжуха, Пеструха и Белуха. Не знаю только, как петуха назвать.
- Что-то Геннадий Петрович у тебя куриные клички какие-то странные. Напоминают названия  комплексов РЭБ (средства радиоэлектронной борьбы ВКС РФ).   
- Нормальные названия. Точно в масть, - важно возражает Геннадий Петрович.
-Тогда и петуха назови «Калибр».
- Ты еще Пересвет скажи или Циркон, - ухмыляется Геннадий Петрович. Несмотря на свой почтенный возраст, соображает он быстро.
- Не. Если петуха Пересветом назвать, это может оскорбить чувства верующих. А Циркон — это водка такая была. Лимонная. Говно жуткое,- парирую я.
-Что, никак хуже Путинки? – деланно удивляется Геннадий Петрович.
- Намного, - говорю я. Циркон даже палить не пытались.
Петух длинными лапами копошился в каком-то соре, но вдруг встал по стойке смирно, повернул к нам острую головку с розоватым подростковым гребнем. Словно прислушивался к нашему разговору.
-  Трампом назову, -заключает Геннадий Петрович, - вишь, как напыжился! Петух чуть склонил голову и действительно выглядел по смешному заносчиво. Вдруг забил крыльями, вытянулся, запрокинул клюв и попробовал прокукарекать, но из горла только и вырвался что какой-то сиплый свист или скрип, срывающийся в булькающий клёкот. Петух осёкся и стыдливо вжал шею в плечи. Весь петушиный пафос осыпался, как пепел с моей сигареты. Геннадий Петрович довольно смеётся.
- Эх, молодо - зелёно, - укоризненно говорит он петуху и тут же подбадривает того,-  Ничо, салага, научишься! И не такие у нас кукарекали!
Над деревней, боязливо щурясь, катилось весеннее солнце. С низины от речки Руйки сквозило холодом, но с поля уже понемногу пыхало первым теплом. В золотистой синеве меж проток облаков, над полосами ещё прозрачного леса, парил одинокий аист. Геннадий Петрович довольно улыбается, подставив широкую ладонь козырьком ко лбу.
-О! Ишь, как кружит! Помнит, где Родина, да. Надо бы колесо ему новое взять из сарая да приладить. Старое давно уже всю теорию надежности подтвердило. Залезешь на липу -то? Проведешь монтаж?
- Да, раньше надо было,- отмахиваюсь я.
Старая, двухсотлетняя липа, которую сажал ещё дед Геннадия Петровича высока и разлаписта. Навернуться с неё запросто. Костей не соберешь, а гнездо высоко.  Разговор был нетороплив. В деревне спешить некуда.
- Так ты залезь, чтобы хоть в следующем году пара села нормально. Трос со страховкой и кошками у меня возьмёшь, потому как незнание техники безопасности не освобождает от законов физики,- наставляет Геннадий Петрович.
-Залезу, залезу, - отмахиваюсь я. Мне еще ёлки глянуть надо.
- Вот и залезь. Ёлки твои не убегут. А то скворечники, как лапшу уже пятый год вешаешь, - Геннадий Петрович хитро подмигивает и небольно сует мне локтем под ребро.  Вот ведь старый чёрт. Всё помнит.
**************

Громоздкая туша трехосного ЗИЛ -157 усталым динозавром уткнулась в кирпичный серый бок сельского магазина Заручья. Как теленок - переросток в тёплую коровью мамку. Рядом на выбеленной ветрами лавочке сидит, понурившись, тракторист и хозяин ЗИЛа - Фёдор. Вид у него человека, изрядно измученного нарзаном, неопрятный и всклокоченный. Взгляд Федин полный многовековой печали и тоски русской, завис где-то над стылой подслеповатой гладью озера Долгого. Завидя меня, Фёдор выходит из забытья и чуть оживляется. Вяло машет рукой. Я подхожу и присаживаюсь рядом.
-Здоров, Федя. Как жизнь свободного художника- механизатора?
-Эххх, жись только держись, - тоскливо отзывается Фёдор и неожиданно с восхищением добавляет,-  а красота-то какая!
- Ну, а чего грустишь?
- Забухал малёха с Пасхи. Разговелся, понесло. Башка, что колокол, а туловище языком в нём болтается. Даже волосы болят. Спал в кабине. Замёрз, как падла. Теперь кости кочергой крутит.
- Мдаа, до ужаса знакомая история. Федь, ты не знаешь, как петуха кукарекать научить?
- Я? -  суетливо теряется Фёдор. - Не. Мамка знать должна. Она же птичницей всю жизнь работала, пока Горбатый совхозы не развалил. 
Мы молча смотрим, как над озером теряя строй разворачивается гусиный клин. Птицы взволнованно перекрикиваются в звонкой вышине. Видимо, в птичьих рядах небольшой раскол. Решают, куда дальше лететь. После нескольких пронзительных окриков вожака черточки клина выравниваются и его потихоньку утягивает в сторону мшистых тихих болот на Маяке.
-Займи двести рупчиков на чекуна, а? – наконец решается попросить Фёдор.
- Нет наличных, Федя. Прости.
- Так у меня карточка сбера есть!  - в глазах Фёдора надежда блудного пса, выпрашивающего сосиску.
Достаю смартфон. Вот оно, думаю, дожили до благ цивилизации. На опохмелку деньги через сбербанк онлайн переводим в нашей -то дыре. Спасибо, господину/товарищу Грефу за наше счастливое настоящее.
-Лови Федя. Только на чекушку и чур без пива.
- Конечно! От чекушки ведь одна польза. Всё зло, оно с пол литры начинается, - торопливо оправдывается Фёдор. В кармане у него брякает отстрелянная гильза.
- Прилетело уже? Вот спасибо!  – Фёдор хватается за карман и по-детски радуется, улыбаясь во весь рот такому волшебному чуду.  Встаёт, чуть покачиваясь.
–Только мамке не сдавай!  - говорит он, доверительно наклонившись ко мне и дыхнув крепким, как плохой дух в чёрной бане, перегаром.
- Иди уже, не гневи боженьку! – усмехаюсь я.
- Я к вечеру, огурцом буду! - кричит Фёдор уже из темного сводом проема магазинной двери.
-Главное, чтоб не в салате! – отвечаю, поднимаясь со скамеечки.
**************
У молочницы Надежды из соседней Хрели, хозяйство богатое. Три коровы, козы, куры, стадо гусей. Под красавицей- лиственницей, по рассказам посаженной в день рождения Фёдора-старшего сына, между корнями растеклась и лениво лижет лапу «счастливого» окраса, трехцветная кошка. Молочница подбоченилась на полянке перед домом, что-то пристально разглядывает в земле. Заметив меня, подходит и бодро приветствует.
- Привет, агрономия! –крепко здоровается она со мной по-мужски за руку.
- За молоком иль чо как?
-Да так, тёть Надь. Мимо проезжал. На высоковольтку собрался, елки посмотреть для пересадки. А у вас, как дела?
- Да, вон видишь кроты всю полянку перед домом куполами исходили. Любовь там у них под полянкой- то. Веснааа, - мечтательно прищуривается от солнечных бликов в окнах тетя Надя и, помолчав, вдруг зловеще резюмирует, -  Надо бы в норы им карбиду сыпануть, гадам!
- Ты моего охламона не видал? Третий день где-то кантуется, а в поле еще конь не валялся, – строго спрашивает тетя Надя. Я помню уговор, но и тёте Наде врать не хочу, поэтому нейтрально пожимаю плечами и перевожу разговор.
- Теть Надь. Вопрос есть. Как петуха кукарекать научить? Геннадий Петрович кур себе купил, а петух не кукарекает. Не солидно.
-Петров? Хрыч старый, жив ещё? – беззлобно удивляется молочница.
-Живее всех живых, не хуже Ленина. Ещё пешком с автобуса бегает. В общем, петух у него не фурычит. Есть какой-нибудь секрет?
-В Заяцково то петухов уже лет тридцать, а может и боле, как не слыхать,- вздыхает тетя Надя.
- Да уж и не видать, - добавляю я. Может, он бракованный?
- Ну, так вези ко мне петуха -то! Научу исконному местному выкукареку с переливами.
- Что прям сами и научите?
- А что такого? - удивляется тетя Надя, складывает ладони у рта и вдруг издаёт победный петушиный клич. Он звонким эхом повисает в воздухе. Слышно, как за сараем всполошились куры, перестала умываться и замерла выплеснутая под лиственницей кошка. Я тоже в недоумении смотрю на тетю Надю.
- Я вот что тебе скажу как потомственная птичница и ветеран труда, - серьезно говорит молочница, уставив в меня указательный палец будто ствол пистолета.  - Правильное и грамотное кукареканье повышает яйценоскость кур и благотворно влияет на куриное поголовье. Без этого никак. У нас на ферме зоотехник даже эксперимент ставил. Одним курам Валерия Леонтьева через громкоговоритель включал, а другим петушиное кукареканье. Те, что под Леонтьевым, стали какими-то квёлыми и малахольными, а те, что под кукареканьем, неслись через день. 
- Я бы на месте кур за Леонтьева на второй день такого издевательства восстание на птичнике устроил, и заклевал бы вашего зоотехника-фашиста до смерти особо циничным образом.
- Ну, вот! – смеётся тётя Надя, -  Могу и тебя научить. По-быстрому. Хочешь? А?
- Ну, спасибо, теть Надь! Скажете тоже. Заяцковский традиционный выкукорек «Петухи летят над нашим лесом». С переливами. Ага.
- Петухи не летают, чтоб ты знал, а порхают! Умничает он тут мне, - прерывает меня тетя Надя. -Ладно. Поехали к Петрову. Помогу.
Я был удивлен внезапным поворотом беседы. Мы сели в моего «Койота» и помчали в Заяцково. Непросушенная грунтовка чуть пылила. Высокая тень от машины, как по клавишам скользила по придорожным березкам. Кое-где в лесу ещё лежал снег, дырявый на прогалинах, словно сыр, и почерневший уже от тепла.  По некрутому склону, перед деревней, на дороге ручейки проточили колейки, которые вихлялись в разные стороны, как будто здесь за добавкой ездили местные поддатые гномы на своих автомобильчиках. 
 
**************

Выйдя из машины около дома Геннадия Петровича, первое, что мы услышали это, было громогласное: « Ку -ка ре– ку!» Петушиная трель порхала над нами через весь заяцковский лог, и, срикошетив от кромки леса за Руйкой, возвращалась назад. Тётя Надя, чуть склонилась в сторону звука, приставила ладонь к уху, прислушалась, как дирижёр за пультом в поисках фальшивой ноты, затем удовлетворённо сказала.
-Хорош петух! Скажи? Эк заливает, а? Аж в Хрели, наверное, слыхать. Наш местный выкукорек.
- С переливами? - уточнил я.
- С ними самыми, с переливами.
Затем она твердым шагом направилась во дворик, шурша чёботами по недокошеной с прошлого года траве. Я поспешал за ней. Каково же было моё удивление, когда мы увидели во дворе Геннадия Петровича спиной, который прижав ладони ко рту во весь голос вдохновенно кукарекал, а петух стоял перед ним, как завороженный. Чуть поодаль взволновано и восхищенно тихонько кудахтали между собой молодые курочки.
- Петров! – бойко окликнула его тётя Надя, уперев одну руку в бок и как-то игриво приосанясь. Геннадий Петрович вздрогнул и обернулся с обескураживающей улыбкой.
-Надя?
- С тех пор как лиственницу посадил, так и не зашёл ведь, кобель ты поседелый!
Что-то мне подсказало, что меня лихо разыграли в этой партии. Потихоньку, бочком, бочком я и свалил. Елки там всё-таки надо поехать, молодняк посмотреть. Не спилило их все Ленэнерго? Мне бы старую дорогу обсадить, чтоб ольшаником не зарастала. Аисту гнездо новое сделать. Дел невпроворот ведь.