Балканы – не лучшее место для спокойной жизни. Они – колыбель Европы и её кладбище. Они – перекрёсток цивилизаций и вечное поле боя. Они как бойкий восточный базар, где за броской занавеской лоскутного шатра часто плетутся безжалостные заговоры, а за беспечным южным радушием порой кроется беспощадная жестокость. Балканы – это место, откуда берут своё начало самые страшные легенды о вампирах. Нет, вовсе не в стенах мрачных замков Трансильвании и Шварцвальда жили самые кровожадные упыри – они скрывались в уютных сельских домиках на залитых ласковым балканским солнцем берегах Дрины.
– Ты тут страху-то не нагоняй, - хохотнул Марко, легонько толкнув Новицу в плечо, - ты мне так всех туристов распугаешь!
– Я и не нагоняю, - огрызнулся Новица. - Увы, дорогой племянник, если бы в Белграде всё было так уж хорошо, следователям и полиции можно бы было вообще не работать.
Марко вздохнул, задумался на секунду, кивнул, поднялся на ноги, потянулся. Потом принёс нам ещё пару чашек кофе, а сам ушёл на кухню. Полумрак укрыл кафе, свет погас над всеми столами, кроме нашего. Улица и парк за окном опустели. Близилась полночь и город постепенно затихал, готовясь отойти ко сну.

… – За семьдесят лет жизни и пятьдесят лет работы в полиции я так и не сумел понять женщин, не сумел их раскусить. Нет, мне, конечно, случалось выводить на чистую воду и воровок, и убийц, но вот докопаться до их женской, а не чисто преступной сути не получалось никогда. Понять Габриэлу - понять, почему наутро после того, как её пытались убить, она не побежала в полицию, - я тоже не могу до сих пор. Мы сидели там, на веранде кафе, мимо нас проходили люди, проезжали машины, Габриэла рассказывала мне про мужа, я машинально что-то записывал в блокнот, а сам всё смотрел на её шею и представлял, как наутро после ужасной ночи она вместо ближайшего полицейского участка идёт в ближайший магазин женской одежды, чтобы купить свитер с высоким воротником, который бы прикрывал эту самую шею, пока с кожи не сойдут синяки.
«На мои крики в спальню прибежала дочь, включила свет и как-то сумела стащить с меня Матею, - продолжала говорить Габриэла, и голос её звучал совершенно буднично. Казалось, она не следователю показания даёт, а с подружкой про блюда из прошлогоднего меню болтает. – Я забилась в угол кровати, укрылась одеялом, наверное, смотрела на него с ужасом. Он тоже будто только проснулся, хлопал глазами, удивлённо смотрел на собственные трясущиеся руки»
«Почему вы не позвонили в полицию?»
«Дочь собиралась, но я запретила. Я же видела состояние Матеи. Ему не полиция была нужна, а скорая помощь».
«Но и в скорую вы тоже не позвонили…»
«Нет. Матея тогда молча постелил себе на диване на кухне и остаток ночи проспал там. И следующие несколько ночей спал там же. Он стал совсем замкнутым, почти не разговаривал с нами, ходил всё время с виноватым видом, но и кричать и требовать снять зеркала он тоже перестал. Мы с дочерью, правда, довольно быстро привыкли задёргивать над ними эти чёртовы шторки… Но казалось, у нас всё устаканилось, кризис прошёл, и спустя дней, кажется, шесть я решилась всё это обсудить».
«Не боялись, что он снова сорвётся?»
«Честно говоря, очень боялась. Даже нашла какой-то глупый повод отправить дочку погостить к моей сестре в Крагуевац. Думала, что если он, всё-таки, дойдёт до убийства, то пусть хоть только меня… В общем, я приготовила его любимый ужин, сама приоделась и решилась на разговор».
«И как всё прошло?»
«Это был не разговор, а скорее, очень странный монолог. Вот скажите, инспектор, на что обычно люди смотрят, глядя на своё отражение в зеркале? Женщина смотрит на то, как её облегает платье, или на то, как лёг макияж. Мужчина проверяет, не забыл ли он ширинку застегнуть или хорошо ли выбрил щёки. Никто никогда не смотрит своему отражению в глаза. А Матея посмотрел… Бред, конечно, но он утверждал, что отражение ему подмигнуло, улыбнулось и добродушно спросило, как дела. Он ответил, у них завязался разговор…»
«Он понимал, что это ненормально?»
«Он говорил, что каждый раз словно проваливался в какой-то туман, переставал замечать обстановку вокруг, терял счёт времени. Говорил, что тот Матея, из зеркала, стал для него лучшим собеседником - они понимали друг друга с полуслова, обсуждали что-то, шутили… Он словно попадал в другой, лучший мир, не покидая этого. Но однажды утром - как раз тогда, когда мой Матея разбил первое зеркало, - утренняя беседа приняла новый оборот. Матея из зеркала появился совершенно в другом настроении: злобный, едкий, жёсткий. Он сказал моему Матее, что не спал всю ночь, раздумывая над его проблемами, и пришёл к выводу, что всё вокруг катится к чёрту не из-за Матеи, а из-за людей, которые его окружают, которые его недооценивают, которые думают только о себе, а о нём, о Матее, вспоминают, только когда им от него что-то нужно. Отражение сказало ему, что всё можно исправить, но ему, Матее из зеркала, нужна кровь - жертвенная человеческая кровь».
«И настоящий Матея испугался…»
«Да, испугался. Я тоже испугалась. Я осторожно взяла его за руку, и сказала «Матея, дорогой, если ты считаешь, что в каждом зеркале живёт дьявол, то нам с тобой нужно срочно сходить к доктору». А он посмотрел на меня – и я вам клянусь, инспектор, таких холодных и бездонных глаз я никогда ни у кого не видела, - и спокойным грустным голосом ответил «Габриэла, милая, дьявол живёт не в зеркале – дьявол уже давно живёт во мне, и всё громче требует крови».

* * *
Продолжение следует.