Ты единственная в городе красивая женщина, а я единственный на земле саморожденец. Есть самоубийцы, а мне выпало стать саморожденцем.
Сначала были слова, и эти слова произнесла ты. Выпила вечером бутылку сухого белого, вышла на балкон, уронила с девятого этажа взгляд на полисадник с пальмами из пластиковых бутылок, проглотила позыв уронить вниз себя саму и шепнула:
- Да появись же!
Затем ты умылась и упала спать, не заглянув в телефон, который бесконечно звал тебя, чтобы показать сообщения от директора. Тот писал тебе о секретах удачных продаж, убеждая тебя, что ты слабая и неумная, а он всезнающий и всемогущий. Год назад, когда ты устраивалась, его секретарь так и сказала: «Он для нас бог!» Ты тогда улыбнулась, а уже через месяц поехала с ним в гостевой дом на слиянии Волги и Кистеги. На слиянии… Тебе нравится это слово и не нравятся слова «секс» и «ебля». Ещё больше не нравится «соитие». Или «совокупление». Первое звучит как тошнотное «кушать», а за вторым слышится голос Николая Дроздова и бегут кадры из мира животных.
Но слияния у тебя не было ни с кем. Были только секс, ебля, соитие и совокупление. Последнее как раз с директором.
Итак, ты уснула. При помощи вина ты научила себя засыпать мгновенно. Закрыла глаза и словно бы нажала «закрыть программы принудительно». Монитор погас.
Единственная в городе красивая женщина. С гибелью порта этот город кончился, как кончаются книги и фильмы. Среди оставшихся здесь нескольких тысяч женщин можно найти приятных и даже эффектных, но не красивых. Красивые, за исключением тебя, либо уехали, либо вообще не родились. У вас, у людей, это называется вырождением, а те люди, что говорят о преимуществе красоты душевной, те врут. Нет такой красоты, как нет у меня живой души.
В твоём городе остались суд, судебные приставы, прокуратура, следственный комитет, ФСБ, полиция, налоговая, казначейство, МЧС, больница, роспотребнадзор, санэпидемстанция, рыбнадзор, пять школ, дюжина детсадов, два училища, городская администрация, две сети аптек, три сети супермаркетов и четыре рекламных агентства, в одном из которых ты и работала. Работала и как-то находила клиентов, чтобы получать деньги, которых хватало на еду и вино, И чтобы не ходить босиком. Остальные твои коллеги за невыполнение плана ходили по офису босыми.
Ты уже мертвецки спала, а я постучал в дверь. Звонок у тебя не работал. Стук получился оглушительным, потому что я впервые соприкоснулся с чем-то твёрдым, с чем-то вообще ощутимым, и не сразу понял, с какой силой надо взаимодействовать с ним.
Ты подбежала к двери со всклоченными волосами и глазами, налитыми чёрным сном. Спросила:
- Кто там?
Я ответил:
- Я.
    Ты открыла.
    - Неужели? – шепнула ты, выбежав босиком на площадку и проворно обняв меня.
Не знаю, широк ли я был в обхвате или узок – не знаю. Ты меня видела и ощущала таким, каким хотела. Может быть, я предстал перед тобой каким-нибудь Иваном Царевичем, а, может, бывшим твоим деканом, который не просто пил, а травил себя, намеренно убивая свой буйный ум и свой буйный организм. Ты эту буйность испытала на себе и в себе ещё на третьем курсе и поняла тогда, что такому человеку тесно в этом мире, как было тесно в тебе. Вся разница заключалась в том, что твоя теснота дарила ему наслаждение. На выпускном ты ни с кем не чокалась, поминала его.
В ту ночь я ощущал тебя всю и везде, даже там, где нельзя. Интересное слово «нельзя». Не юридическое и не церковное. В нём больше свободы, чем запрета. Не зря говорят «нельзя, но можно». В нашем с тобой случае я бы сказал: «Нельзя, но нежно».
До полуночи ты ни о чём меня не спрашивала. Видимо, считала, что я тебе снюсь. А потом спросила:
- Ты откуда вообще?
- Отовсюду, - ответил я. – От всего, на что на что ты когда-либо смотрела с интересом. И от того липового пня, который стоит по пути на твою работу и напоминает плаху, и от гостиничного полотенца, которое ты хотела украсть, но не украла… Помнишь ту командировку на обучающий форум, когда ты должна была поехать с директором, а он заболел? Для тебя эта одинокая командировка стала самым счастливым временем за последний год. Хотя не так-то одиноко ты провела время в гостинице…
Поняв, что проговорился, я ненадолго замолчал. Теперь ты знала, что я знаю о тебе всё. Нужно было отвлечь тебя чем-нибудь далёким и неведомым.
- Я собран из молекул твоего мира и не обязательно, чтобы ты соприкасалась с чем-то лично. Например, вчера ты смотрела фильм про водопад Виктория в Кении и загадывала, как бы вдруг оказаться рядом с ним. Так вот, во мне есть вода из этого водопада. А один раз ты гуляла по музею Циолковского в Калуге, увидела крупицы лунного грунта и зачем-то захотела владеть ими. Ничего в них красивого нет, но тебе захотелось. Поэтому я взял немного и от них. Если бы на мне была этикетка «Состав», то её содержание убралось бы в нескольких томах.
- Так ведь это всё невозможно, - нахмурилась ты. – Не мог ты такой появиться.
- А мне кажется, что невозможно появление тебя с твоей противоестественной красотой. Но ты же вот, сидишь передо мной на диване и на тебе только тёплые носки. Бесстыдница. У тебя иссиня голубые глаза, ты искрасна рыжая, а твоя кожа бумажно белая. Впустила в дом неведомо кого и теперь утверждаешь, что я не мог появиться. Как ты с такой красотой и такой доступностью до сих пор жива, я не понимаю.
У тебя вспыхнули щёки, и ты натянула под самый подбородок одеяло. Я спохватился, что говорю слишком откровенно и поспешил развлечь тебя.
- Не смущайся, я ведь не упрекаю. Это говорю не я, а вещи, из которых состою. Раньше ты смотрела на них, теперь – они на тебя. Раньше ты управляла ими, а теперь они сами могут управляться. Вот, например, кольцо с изумрудом ты всегда носишь на левой руке, а оно уже перебежало на правую. Посмотри.
Ты выставила перед собой руки и улыбнулась:
- Мошенник, когда ты успел? С такими лучше в автобусах не ездить.
- А носки на тебе вывернулись наизнанку. Посмотри.
Ты сбросила с себя одеяло и нахмурилась.
- А этого я уже не понимаю. Как ты это сделал?
- Ерунда. Хочешь, прямо сейчас подшутим над твоим директором? Помнишь его нож, которым он перед всеми хвастается? Нож, конечно, хороший. Он купил его по цене машины, а на заточку отправлял одному из лучших мастеров страны. Помнишь, как директор выдернул из груди свой белёсый волос и, удерживая на весу, резал его и оставлял на нём засечки? Так вот сейчас директор режет этим ножом яблоко и манерно держит указательный палец на основании. Вуаля! Основание с остриём поменялись местами, и палец директора рассечён до кости. Вой на весь дом. Даже кот убежал под кровать. Завтра директор не сможет ничего подписывать.
- Это правда? – вздрогнула ты.
- Правда-правда. А хочешь, завтра утром по пути на работу в его новом внедорожнике замкнёт проводку и заклинит двери?
У тебя начало остывать лицо, но глаза жарко сверкнули.
- Или могу порадовать тебя ещё больше. Помнишь свою подругу Таню, у которой от непохмела встало на работе сердце? Как-то ты ей сказала, что ненавидишь свой город и желаешь ему, чтобы его смыла двадцатиметровая волна из водохранилища? Я легко могу стронуть с места защитные плиты на плотине, и через минуту её прорвёт. Твой дом стоит на таком отшибе, что долетят только брызги. Давай прямо сейчас сделаю?
- Стой! Чокнулся, что ли? Я же просто так говорила!
- Давай тогда над директором ещё раз подшутим. Я могу выворачивать наизнанку не только неживую природу, но и живую. Сейчас у директора нервная система изменилась настолько, что ощущения боли и удовольствия поменялись местами. Сейчас он стал чувствовать в своём пальце что-то вроде оргазма. Десять секунд назад палец дёргало болью, а теперь от него по всей руке расходятся волны кайфа. Директор снова берёт нож и приставляет лезвие к ладони. Чуть нажал и сразу почувствовал зовущий зуд. Ага, решился, режет. Режет и стонет.
- Замолчи, пожалуйста! Какую-то чушь уже несёшь! – ты спрыгнула с дивана, прошла на кухню и загремела дверками кухонного гарнитура. Думала найти какие-нибудь остатки вина, но остатков у тебя не водилось уже года два. Другая бы за это время обрюзгла, но твоему организму алкоголь давал пока только тонус.
Я тоже прошёл на кухню и поставил на стол пыльную бутылку.
- Помнишь, ты летала на море и ходила на экскурсию в хранилище винзавода? Эта бутылка оттуда. Видишь, в этом месте пыль смазана? Это ты тогда потрогала, и сказала случайному спутнику: «Вот оно одиночество. Лучше дать себя выпить, чем вот так». Потом с этим спутником…  Хотя у него хватило здоровья только пригубить тебя. До дна оставалась бездна.
- Подожди! – ты потрясла головой, как если бы бесновалась под мощный рок. Твои волосы в это время заметались обширным пламенем. – Я не сплю? Ты в самом деле есть такой? Значит, и с яблоком, ножом и директором всё-таки правда?
- Он уже проткнул себе живот, залез в него рукой и месит там кишечник. Думаю, ищет свою увеличенную печень, чтобы раздавить её и пропустить сквозь пальцы. Да-да ищет, но с другой стороны. Запутался.
- Останови его! Верни ему боль!
- Если так сделать, то он будет страдать и вряд ли «скорая» успеет спасти его. Пусть кончит. Сейчас он испытывает наслаждение, которое никто до него ещё не испытывал, а потом, кончая собой самим, кончая жизнью, он насладится и того больше. Спасть не надо, поверь.
Ты села на холодный табурет и поёжилась. Я тут же, не прикасаясь к тебе, одел тебя в мужской халат, который ты держала в шкафу у окна. В этом халате успели погреться человек десять, не меньше.
- Не говори мне, пожалуйста, что там происходит, - шепнула ты, скользнув взглядом по бутылке.
Я взял её, вынул без штопора пробку, и налил полный фужер с екатерининским вензелем. Этим фужером ты любовалась в музее хрусталя, когда ездила в десятом классе на экскурсию в Гусь-Хрустальный. По дороге туда в автобусе было шумно, живо, а на обратном пути все услали, притихли и только Саня Коптев с Ромой Смирновым шептались за твоей спиной. Саня сказал в рифму: «Она уже везде даёт. Её недавно Костя из одиннадцатого ёб», - а ты прикрыла глаза, пытаясь уснуть, но не уснула, вспомнив того Костю. Он тебе нравился, и он всё делал талантливо, хотя и в первый раз. Талант – это то, что сразу, без учёбы и опыта.
- Он живой ещё?
- Живёт со склочной женой. Пьёт.
- Нет, я про директора.
- А… Этот уже всё. Порвал диафрагму, добрался до сердца и начал его мять, пока у него из глаз не пошла кровь и не остановилось дыхание. Но он хохотал при этом, не переживай.
Большими глотками и, не поняв, что пьёшь, ты осушила фужер, посмотрела на него и спросила:
- Значит, его сейчас в музее нет?
- Конечно, нет.
- Значит, ты можешь достать любую вещь?
- Всё, что хочешь.
- Я как-то была в Кремле, в «Алмазном фонде», и мне там понравилась одна диадема с розовым алмазом…
- Понял, диадема-кокошник жены Павла Первого Марии Фёдоровны, - перебил я её, положив на стол диадему. Камни в ней чуть слышно щёлкали. Мастер оставил их подвижными, чтобы они больше играли гранями.
- Так-так, - кивнула ты, протягивая руки к сверкающему сокровищу. – А деньги ты тоже можешь добывать?
- Сколько угодно, - ответил я, вывалив на стол горку пятитысячных пачек. – Это из сейфа твоей фирмы.
- А весь мир сможешь мне подарить?
- Весь не смогу. Только тот, который ты видела, про который читала или слышала.
- Этого хватит, - усмехнулась ты, нацепив на всклоченную голову диадему. – Но ты же не просто так появился и не просто так одариваешь меня? Что тебе надо?
- Я буду давать тебе всё, что скажешь, но, начиная с сегодняшнего дня и до конца жизни, у тебя будет зверски болеть зуб. Даже если ты его вырвешь, останется фантомная боль, от которой ни на минуту не избавишься никакими лекарствами.
У тебя выступили слёзы. Я знал, как ты боишься зубных врачей и зубной боли. Однажды ты сбежала из поликлиники, как только дошла твоя очередь. Позорно, на глазах у врача сбежала.
-Я шучу. Разве я могу навредить тебе?
- Так что тебе надо-то?
- Уже ничего. Всё сделано. Через девять минут ты вродишься.
- Рожусь?
- Вродишься. Как я самородился из неживого мира в живой, так ты наоборот вродишься из живого в неживой. Вообще-то все люди врождаются в него после смерти, но ты не умрёшь. Ты будешь ощущать его и жить им. Жить брызгами водопадов, каплями ливней, прохладой морской воды, жаром в банях и саунах, а ещё – блеском драгоценных камней, мерцанием смартфонов, шелестом денег… Я-то, бездушный, не могу тебя полюбить, а когда ты вродишься, тебя полюбят миллионы. Ты ведь мечтала о любви.
- Не о такой, - прошептала ты, и слёзы посыпались с твоего задрожавшего подбородка.
- А я думал, ты обрадуешься, - растерялся я. – Но ты зачата, и беременность вокруг тебя уже не остановить. Жди. Осталось восемь минут.
- Не хочу! – ты сорвала диадему, швырнула её наотмашь и она звонко приземлилась в раковину с немытой неделю посудой. – Сделай меня, как директора и режь, пока есть время!
Сначала я отрезал тебе ухо. Спросил:
- Так хорошо?
Ты простонала:
- Ещё!
Второе ухо я чуть надсадил, а потом стал медленно, внатяг, отрывать его. Ты застонала так, что, наверное, услышали внизу на улице.
- Вот так очень хорошо, - вырвалось у тебя сквозь стон. – Не спеши, но и не опоздай.
Я взял шпажку для канапе и принялся за твои глаза. От уколов ты захихикала.