Я лежал на диване и смотрел, как жена в обновке крутится перед зеркалом. «Как много коричневого. Не хватает, что ли, коричневого в жизни?» — думал я.
- Ну как? — спросила она.
- Гармонирует с сосками.
- Подумай ещё.
- Ну... Зиг хайль!
- Дурак.
- Ладно, ты очень миленькая какашка.
- Так-то лучше, — сказала жена, поцеловала меня и ещё спящего сына, и ушла на работу.
Я поднялся с дивана и прошёлся по квартире. Постоял у окна, покурил в форточку, почесал, где чешется, заглянул в холодильник. Зашёл в комнату сына. Тот уже играл в компьютер. Сын не отрываясь смотрел в монитор, на котором гигантский скорпион с пулемётом наперевес время от времени втыкал жало в голову какого-то мужика. У того из головы брызгало красное, но он не переставая поливал скорпиона огнём из лазерной винтовки. Со скорпиона стекало зелёное. Я думал, о чём-бы таком спросить сына, но недавно начались каникулы, и говорить было не о чем.
- Сынок, а ты знаешь, что у кузнечика ухо расположено на ноге? – спросил я.
- Чушь, папа – я проверял, нет там никаких ушей. Вы, взрослые, вечно врёте.
- Ну-ну, — сказал я и вышел прочь.
Я спустился во двор. Всё было спокойно. Война ещё не началась. Облака плыли справа налево. Незнакомцы ходили туда-сюда с нелепым видом. Немудрено, что дети предпочитают видеоигры. Я сплюнул под ноги какому-то прохожему и зашёл обратно в подъезд.
Я постучался к Вальтеру. Пока он шёл к двери, я разминал правую руку. Сукин сын всегда встречал гостей сокрушающим рукопожатием. Он давил с неумолимостью слесарных тисков. Давил до тех пор, пока пришедший не взмолится о пощаде. Так было и на этот раз. Я старался изо всех сил, а Вальтер смотрел на меня с доброй улыбкой. Я преклонил колено. Вальтер отпустил мою ладонь и сказал:
- Да ты заходи.
Я прошёл на кухню и сел за стол.
- Выпить хочешь? – спросил Вальтер.
- Угу.
- Есть джин.
- Чудесно.
Вальтер налил мне стопку чего-то жёлтого. Я понюхал содержимое. Это был самогон.
- Это же самогон, — сказал я.
- Ну да. Я сказал, ЕСТЬ джин, но не сказал «налью».
Я выпил. Вальтер сел напротив и закинул ногу на ногу. На вальтеровских яйцах уже несколько лет росла грыжа, и теперь она вывалилась из семейных трусов. Она чрезвычайно напоминала коровье вымя.
- Есть будешь? – спросил Вальтер.
- Слушай, Вальтер, почему бы тебе не удалить эту опухоль?
- А что? Некоторым нравится.
- Ты хочешь сказать женщинам?
- Нет, телятам.
Вальтер разлил спиртное по стопкам.
- Женщинам нравится уродство, — продолжал он, — только они никогда в этом не признаются. Любят наносить раны. И ковыряться в них потом. У тебя есть шрамы?
- А как же, от аппендицита.
- Смотри сюда, — сказал Вальтер и задрал майку.
На месте правого соска была огромная вмятина, а на месте левого - след от ожога.
- Неплохо, неплохо — сказал я.
- Это – лошадь приложила копытом, а это – поленом прижёг на спор. В молодости ещё. А всё почему? Да потому, что мужик должен терпеть боль и причинять боль. Без неё нет жизни. Дай-ка руку.
Я протянул ладонь, и он потушил об неё сигарету.
- Ай-ай-ай! – закричал я и отдернул руку.
- А сейчас что? — сказал Вальтер, прикурив новую сигарету, — развелось их – хипстеров, вегетарианцев, педерастов всяких. Зачем они? Даже свинья борется за жизнь. А эти? Что они могут? Боли не ведают, живут как бабочки, тьфу!
- Тебе легко размышлять, Вальтер, ты сеешь смерть.
- Ну, так что же? Скотина, тем не менее, любит меня, и смерть принимает благородно.
- А как же та лошадь?
- К ней я подошёл с дурными намерениями.
Мы выпили ещё. Посидели, помолчали.
- Надоел ты мне, — сказал Вальтер, — зачем пришёл?
- За бараниной.
Вальтер встал и открыл холодильник. Он сверху донизу был забит мясом, а в центре покоилась голова хряка. Вальтер достал пакет.
- Три килограмма - пятьсот рублей, — сказал он.
Я пришёл домой, перевязал руку и достал из пакета мясо. К баранине налипло множество курчавых волосков. Совсем как у Пушкина.