Юрий Николаевич любил в жизни две вещи: джаз и литературу.
Почему так случилось, истории неизвестно. Ведь, Юра не был даже евреем. Однако, те чувства , которые Юра испытывал к гармонии джаза или к новой хорошей книге, можно было сравнить, разве что с прикосновением к упругой шерстке дворового кота, которую испытывают выросшие в одесских дворах евреи и ученики музыкальных школ.
Котов Юра тоже любил. И женщин, и детей…. И деньги. Но все эти любви требовали каких-то объяснений. Как-то:
-А куда же без баб? Или, как жить без детей? Или, что за жизнь без денег?
Бабы, дети и деньги придавали Юриной жизни пусть безответный, но, смысл. А
джаз и литература не требовали объяснений. Они жили в его душе, едино, как Марк Твен и Гекельберри Финн. Как мама- башкирка и папа-латыш. Необъяснимое соединение. Полный разлад и совершенная гармония.
Маленьким мальчиком, Юра дни напролет просиживал у радиоприемника в ожидании радио-спектаклей. «Снежная королева» и «Гадкие лебеди» производили на него впечатление лопнувшей внутри бутылки с карбидом.. Пережив в очередной раз превращение зла в добро , Юрочка отправлялся в интернат на пятидневку и рассказывал там такие интерпретации Андерсена, что дети начинали писать в постель, а нянечки задумывались над смыслом жизни.
Едва научившись читать, Юра брал в библиотеке фолианты Гюго и Верна, и не мог поверить в то, что это возможно: так долго и тщательно рисовать на страницах книг, истории жизни иных людей.
Юра так любил книги, что мог стать великим писателем. Юра так любил музыку, что мог стать музыкантом. Но. Он не был даже евреем. Рожденный в Одессе сын башкирки и латыша, довольствовался разве что собственными фантазиями.
Сидя у приемника в ожидании очередного радио-спектакля Юра услышал американский джаз. Чудом проникший в советские радио-волны Луи Армстронг выдал такие контр-культурные пассажи, что Юра понял, что готов ради него предать литературу. Подлый антисоветский джаз ударил мальчика не в голову, нет, и и даже не в сердце. Проникновение его было так острО, что у маленького Юры случился желудочный спазм. Скрючившись на полу , задыхаясь от восторга, Юра дослушал Армстронга и всю последующую жизнь прожил с джазовой болью в животе и литературой в мозгах. Это было невыносимо. И было прекрасно.
Почти разочаровавшись в сыне мама отвела его в школу Столярского.
- На морском песочке , я Марусю встретил, в розовых чулочках, талия в корсэте.- пел Юрочка на вступительном..
- Одного целуешь , а меня кусаешь,- пел Юрка. Бил босыми ногами чечетку, и изображал Попандопуло.
И его зачислили в школу. .
Приняли в исконно еврейскую семью. Определили в класс виолончели.
Лакированная виолончель Юре понравилась меньше чем величественный контрабас. Однако, он научился стрелять из нее смычком по соученикам, и учеба в школе Столярского показалась ему вратами. Калиткой в рай меж музыкой и литературой.
Но, не все в этой жизни так празднично, как хочется. Кто-то забыл отнести в школу метрику. Просто забыл. И Юрочку отчислили из элитки Столярского и перевели в обычную советскую школу.
Били, конечно. И ще раз били. А что можо было делать в советской школе с играющим на виолончели мальчиком?– Конечно,бить!
Били до тех пор, пока тщедушный Юрочка не вцепился зубами в ухо обидчика. Пока не провисел на нем до отторжения мочки. Пока не прожевал и не выплюнул в кусты эту, ссука, никак не связанную ни с джазом, ни с литературой субстанцию в кусты околокультурной школы.
С тех самых пор Юру полюбили девушки. Кто его зает, что хранится в головах этих очаровательных школьных фемин? Разве что оторванные части тел.
Юрий Николаевич любил в жизни две вещи – джаз и литературу.
Юрина мама работала продавщицей в книжном магазине.
- Жиды! Кругом жиды!- Кричала она, едва придя на работу.
С книжного она приносила домой вырезки свинины, банки с икрой и Черчиля с Помпиду.
Икру со свининой приносили евреи в обмен на русскую классику. А Черчиль с французами маме просто нравился.
Юра дома не читал. Юра читал в гостях.
Одесса восьмидесятым манила в гости библиотеками собраний сочинений в домах еврейских семейств.
- Женись на Флоре, Юрочка. Дай девушке фамилию. И все у вас будет хорошо.
Юра каждой Флоре обещал фамилию. Поражался разнообразию домашних библиотек и покладистости еврейских девушек. И убегал от них в простоту разврата славянских баб.
Там у Юры не просили ни фамилии,ни интеллекта. Там хотели только пить, трахаться и смеяться.
И там, в той жизни,
Юрий Николаевич любил две вещи. Джаз и литературу.