Коле в жизни не повезло. То есть, с самого начала взрослой жизни не повезло.
  С первой получки, известно, полагается выпить с корешами и соседями, а пить он не умел, потому всё и случилось. Не то, чтобы он был какой интеллигент паршивый, нет, натуральный работяга от корней. Пролетарий, одним словом. Просто так жизнь повернулась. В школе он учился очень хорошо, мать стахановка, отец не вернулся с фронта, вот и дали ему путёвку в Артек. Пацанёнок он был очень подвижный, ну и там он как-то сорвался откуда-то, разбил голову сильно, долго лежал в больнице, потом год нельзя было учиться вообще. И уже в школу не пошёл, остался с пятью классами, закончил ремеслуху, стал электриком. У него и руки были на месте, и голова, только из-за той проклятой травмы пить не мог. То есть, не то, чтобы не мог, просто как выпьет, так голова не работает и пусто в ней, как в пустой кастрюле. Ни одной мысли. Так и не пить, что ли? Все пьют. Кроме больных и интеллигентов. А он –рабочий класс.
  И тут такой случай, первая получка, как не выпить.
  Водяра закончилась, а парням мало, пошли на Литейный, а там магазины закрыты. Тогда на улицах стояли ларьки, в которых можно было остограммиться под котлетку или рыбки кусок. Так и ларьки закрыты. На углу Петра Лаврова была такая будка, около неё на скамеечке сидел дед в тулупе с берданой, спал, ясное дело. Гошка и говорит: «Ну, Николаша, ты проставляешься, тебе и стукать деда. Ты его выруби, по пузырю возьмём, нам хватит.» Гошке чего, он только отсидел, а у Коли от выпитого в голове ни одной мысли. Раз надо, значит, надо: стукнул деда по голове портсигаром, дед без звука лёг на тротуар.
  Утром пошли разговоры, что деда того прихлопнули и грабанули ларёк, все до единого пузыря унесли. Гошка говорит: «Вали, Николаша, пока лягаши туда-сюда, ты вали.» И Коля свалил по Комсомольской путёвке на целину.
  На целине следующей весной началась голодуха, потому что степь развезло, дорог нету и ничего не подвезти. Ребята сговорились, дали дёру, а в Харькове их взяли и за побег с трудового фронта сунули по два года на той же целине.
  Ну, вернулся Коля домой, пошёл работать.
  Это одна сторона. Другая –это Шурка, Васькина младшая сестра. Когда Ваську первый раз арестовали, следователь ей намекнул, что есть вариант. Она испугалась, пошла к матери, а мать сказала, что ради брата - можно. Ей тогда шёл четырнадцатый, тогда этим так рано не занимались. Но тут деваться некуда: брат.
  Короче, Шурка по-быстрому подзалетела, а следователь сказал, что он ни при чём, потому что она потаскуха и валялась с кем ни попадя. Ваське, само-собой, припаяли на всю катушку. Возможно, в этом сыграло роль то, что Васькин и Шуркин отец работал в ГПУ, откуда его «вычистили» принятым в те времена способом, а после реабилитировали буквально через пару дней. Потому что как раз сменилась одна команда «чистильщиков» на другую и Шурка с матерью и братом не успели попасть в ЧСИР (члены семьи изменников Родины). Правда, часть жилплощади у них изъяли. Может быть, сделать какое-либо послабление, на которое надеялись Шурка со своей матерью, было опасно и в это время, мало ли. А может, просто следователю захотелось молоденькой девчонки и он воспользовался возможностью. Неизвестно. В любом случае, Шурка уже втянулась в это дело, ну и нашла себе курсанта из ВИТКУ и так стала «девочкой при ВИТКУ».
  Прошло несколько лет, пора было завязывать с курсантами и выходить замуж. А кто возьмёт? Крути - верти, всё равно станет известно про училище и стройные ряды курсантов. Обычно такие девки сваливают куда-то по вербовке или, там, ещё как-то, ну и находят мужа. А в те времена вернуться в Ленинград, да ещё с мужем из какой-нибудь дыры да снова прописаться – почти на грани несбыточной мечты, если денег нету. И мать больная, куда поедешь.
  Их познакомил Гошка. Вот, мол, Николаша, стоящая девка, ни с кем ещё, обрати внимание. Подпоили Колю, ну и сами знаете… Она настаивала на замужестве, куда же, мол, я теперь, а тут Коля узнал про ВИТКУ. Понятно, Шурка в скандал: ах ты падла, воспользовался невинной девушкой, споил, скотина, и в сторону. Делаешь вид, что веришь всяким прохвостам, которые честную девушку помоями обливают. Ну, как надо…
  А тут Гошка ей ляпнул про деда, которого Коля пришиб за пузырь водяры. И она взяла Колю за рога: или ты на мне женишься или ты идёшь по «мокрой» статье, может, и «лоб зелёнкой помажут». И Коля женился на Шурке.
  Через шесть лет после этого у них был сын двух с чем-то лет, она весила около полутораста килограмм, очень часто пила, приобрела кошмарную внешность, от неё дурно пахло. Они получили комнату в двухкомнатной квартире нового крупнопанельного дома. Коля, Шурка, их сын и Колина мать-пенсионерка. На восемнадцати метрах четверо. Правда, Колина мать осталась прописанной на прежнем месте, на Петра Лаврова. Её племяш привёл молодую жену, там стало совсем тесно. Вторую комнату получил я.
  Учился я на вечернем, приближалась моя первая сессия, мне было ни до чего. Я глубоко оскорбил Шурку, отказавшись с ней выпить «за знакомство». И потом долго пожинал плоды этого отказа.
  Один из видов мести выглядел так. У меня не было занятий в среду, субботу и воскресенье. Поэтому, придя с работы в среду и в субботу (тогда суббота была рабочим днём), Шурка включала на полный звук громкоговоритель, телевизор и радиолу. Если Коля просил убавить звук, она говорила, что ей так хочется, а она разве не хозяйка в «своём дому»? А сосед занимается? Да и … с ним, он, может, онанизмом занимается, а мы тишину соблюдай! Не помогали никакие просьбы: «Я у себя дома, мне так нравится. Тебе не нравится – выселяйся. Вон у тебя мать рядом живёт.» Спасся я только катушкой Румкорфа, включив её в розетку, она давала такие жуткие реактивные помехи, что в сеть можно было включать только электроплитку или лампочку. Оставалось слушать один только громкоговоритель, а это уже много легче. Правда, Шурка заметила, что как только я прихожу, ни телевизор, ни радиола не работают. А почему? Вот она мне устроит! Устраивай, говорю. Когда через четыре года их сын пошёл в школу, она говорила: «Тише, сынок, сосед занимается.»
  Шурка работала санитаркой в больнице и часто рассказывала, как главврач спрашивала у неё совета, как лечить того или другого больного, как поступать в том или ином случае. Потому что врачи, всем известно, ничерта ни в чём не разбираются. Шурка была потрясающе невежественной. Однажды заявила, что в нашем «Гастрономе» продают импортные черепашьи яйца под видом куриных. Я сдуру влез: мол, у куриных яиц скорлупа твёрдая известковая, а у черепашьих - хитиновая мягкая. Ты, говорит, не знаешь, из чего у них за бугром черепах делают.
  Или вот, знакомая по подъезду спросила, от чего умер её муж. Потому что лечащий врач что-то врал ей об алкогольном отравлении, поражении печени. А её мужик был крепче железа, столько лет подряд через день выпивал по поллитре белой и хоп хны. Ну какие, к такой-то маме, поражения и отравления! Лечить не умеют, а только говорят непонятные научные слова. Может, они и не научные, а матерные иностранные, это просто мы не знаем. Дурят народ. Ей же правда нужна, а кто скажет, как не Шурка, если сама главврач с ней советуется!
  В истории болезни, исписанной характерным «врачебным» почерком, она ничего даже прочесть не смогла, а по - русски напечатанное слово «Диагноз» осилила, поэтому сказала: «Твой мужик, Люська, от диагнуса помер.» И получила от новоявленной вдовы чекушку в благодарность. Я как раз пил чай на кухне, где происходил этот разговор. Как только услышал про диагнус, весь чай вылетел изо рта, я схватил кружку и в своей комнате упал на кровать. Меня трясло от хохота. Если вспоминать все подобные случаи, можно, наверно, написать толстенную книгу.
  Например, такой. Она посоветовала соседке посмотреть фильм, как она сказала, «Убийство на улице Канта.» И надо мне было влезть: «Да не Канта, а Данте. Поэт итальянский средневековый, написал «Божественную комедию.» Шурка отмахнулась: «Ай, иди ты, а ещё студент. Я так ничего божественного не читаю.» Можно подумать, она вообще хоть что-то читала.
  Приходя с работы, она произносила «Ой, жрать!», хватала батон, кусок колбасы и бежала в туалет, где делала сразу два дела.
  В специфические женские дни Шурка пользовалась полотенцем, один конец которого виднелся из-под халата при ходьбе. Когда полотенце намокало, она его сдвигала, и через некоторое время по квартире расходился соответствующий специфический запах. Зимой ещё как-то так ничего, просто достаточно противно, а вот в летнюю жару… Когда увидел такое в первый раз, меня чуть не стошнило. Пришлось привыкнуть, деваться некуда.
  Больше всего на свете она любила перемывать косточки соседям и знакомым, о которых она «знала всё». Когда я выходил на кухню поесть-попить или заняться готовкой, она часто появлялась и принималась делиться своими «знаниями». Что вот двумя этажами ниже живёт военный офицер из военной академии, женатый на своей лаборантке, к которой шастают молоденькие военные лейтенанты. Что он купил ей такую маленькую импортную собачонку, девочку. Малюсенькая такая, голая совсем, а мальчика у неё нету, а что делать? Что сосед Ромка предъявляет претензии к своей Гальке, которая родила трёх девок, а он хочет сына, но боится, что Галька опять родит девку. Когда моя жена забеременела и её живот зрительно увеличился, Шурка сказала: «Ты теперь с ней не это самое…, понимаешь? Не то двойня будет, а то и вообще тройня.» И так далее, и без конца.
  Она попросила Колю и одинокого мужика со второго этажа поставить две скамейки перед входными дверями в подъезд. На скамейках прижились 4 – 6 старушек, которые тоже «знали всё». О том, как часто я меняю носки, они мне сами рассказали, потому что «нормальные мужики не носют таких носок», что надо жениться, жена смотреть будет. Что всё-таки есть ещё «стоящие девки», вот Люська с соседнего дома полгода отказывала мужу с первого дня свадьбы, аж пока он её «подушкой придушил и снасиловал.» А большинство девок – лишь бы в койку с мужиком. Вот ты, мол, таких и водишь к себе. А зачем, говорю, других водить? Вот-вот, все вы такие студенты.
  Каждую субботу к Шурке и Коле приходили какие-то помоечные личности и начиналась пьянка с песнями и топотом, изображающим то ли танцы, то ли пляску. Потом опьяневшего Колю укладывали спать, а Шурка в ванной «занималась делом» поочерёдно с собутыльниками. Скорее всего, Коля об этом знал, только сделать ничего не мог. В конце концов я и к этому привык и спокойно занимался.
  Я прожил в этой квартире шестнадцать лет, пока не получил временную квартиру до подхода очереди. В том же году их сын первый раз сел в тюрьму. Думаю, другой судьбы у него просто не могло быть.
  Мой сосед носил обувь на один-два размера больше, чтобы, как он объяснял, не разнашивать новую. В носок туфли он вкладывал газетный комок, а купив новую пару, он вынимал комок из старой пары и вкладывал в новую. И все было хорошо, пока не случился Кошмар, поломавший привычно устроенную жизнь.
  Соседу попалась хорошая халтура, на две-три сотни рублей. Его зарплата была около ста сорока, так что можно представить. Руки у него были при себе, он быстро и качественно сделал эту работу. И все было бы хорошо, но вот…
  Любой мужик знает, что деньги от халтуры нельзя отдавать жене, эта мысль мучила его всё время, пока он с ребятами отмечал; потом он заменил газетный комок в туфле – денежным, а дальше просто забыл об этом. Потому что эта мысль пришла, когда он был уже в хорошем подпитии. Утром жена сказала, что никаких денег она не видала и он решил, что деньги, тю-тю, накрылись, потому что она
- сука. По опыту он знал, что у нее ни копейки не вытянуть.
  Через год он купил новую обувь, вытащил из старой бумажные комки, и один из них оказался смятыми купюрами. Он положил комок в горячую воду, деньги развернулись. К сожалению, почти все они были продырявлены ногтем большого пальца. Такая неприятность, ё - моё, ах ты ж, и обувь не обмыть по-человечески. И деньги пропали, кто ж их, дырявые, возьмёт!? Он стоял в ванной и охал, позвал меня: «Сосед, иди сюда!» Я ничего не успел ему сказать, подошедшая Шурка выдавила меня своей массой из ванной, реакция у неё была куда как лучше моей, её бы ещё на мирные цели.
  Она увидала дырявые деньги, моментально всё поняла и предложила их обменять: у неё бухгалтерша в подругах. Конечно, придется ей за помощь, это ж не просто так, это же деньги, да и деньги с большими дырками, как бы половину не пришлось отдавать. Сосед поёжился, да деваться некуда.
  Огорчённый чёрной жизненной несправедливостью, сосед зашел поплакаться: надо ж, как надирают
рабочий класс, а я, признаться, не мог понять, в чём суть. А когда понял, объяснил, что деньги меняются по номиналу один к одному, лишь бы сохранились номер и серия, что надо просто пойти в ближайшую сберкассу или лучше в банк. Он мне не поверил, но потом спросил главбуха на работе, та заверила, что я говорил правду.
  С женой у соседа произошла рукопашная, но победила дружба, то есть, жена поставила бутылку. Потом было два визита: её и его. Она сказала, что если я студент, то нефиг лазить в чужую жизню, у всех жизня своя, и нефиг лазить. Вот. А то очки наденут, мать-перемать, так и разэтак, студенты, давить таких студентов. Сосед пришел в глубокой печали: ну кому можно верить, если собственноручная кровная жена дурит единоутробного мужа из-за денег? Это ж ведь как жить? Кошмар! Он так и произнес, с большой буквы.
  Ну что я мог ему сказать в утешение? Что мы сами выбираем своих женщин? Так ведь смешно. Что надо меньше пить водки? Так причём тут водка! Или, ещё лучше, что надо просто чаще стричь ногти на ногах? Не найдя убедительных нужных слов, я вздохнул, положил руку ему на плечо и сказал: «Ай, Коля, такая жизнь бл…я. Давай лучше закурим моих крепеньких.» Мы молча сидели и курили крепчайшие «Махорочные», привезённые давними друзьями из алтайского Бийска.
  Получилось так, что сосед по лестничной площадке Ромка старую газовую плиту вечером выбросил на помойку, а новую так и не привезли. А Галька в ожидании новой плиты купила жирную утку. А лето вовсю, ну и куда её девать, утку то есть? Холодильники тогда были редкостью, по записи. Это вам не какая-нибудь Германия. (Для тех, кто не знает. Холодильники были, но их было мало. Надо было записаться в очередь, а чтобы не пропустить очередь, порой дать «на лапу». Подходит очередь, вносишь деньги и становишься обладателем холодильника. Правда, иногда на ожидание уходило больше года, да и записаться можно было не всегда.) Ну, короче, утку надо было срочно сварить и не менее срочно слопать. У Гальки было кому лопать. И она пошла к соседке: «Шурочка, а можно я у тебя утку сварю?». Шурка разрешила.
  У меня как раз по случаю выходного аппетит разросся. Выхожу на кухню, а на плите две кастрюли, Галькина и Шуркина. И Шурка перекладывает утку в свою кастрюлю. Мне до лампочки, просто не понял сначала. Стою, чищу картошку.
  Звонок в дверь, Шурка резко перекладывает утку в Галькину кастрюлю и бежит открывать. Вошла Галька, положила в кастрюлю морковку, луковицу, зелень какую-то. «Ой, Шурочка, мои девки балуют, посмотри, чтобы тут не очень, ладно, Шурочка?» А у неё этих девок аж три, мелкота, и все оторвы жуткие. Никогда таких бандиток не видел. И убежала. А Шурка тут же плюхнула утку в свою кастрюлю.
  Вот тут мне стало интересно, чем же это кончится. Узнает ли Галька, и если да, то как себя поведёт. То, что Шурка меня не стеснялась, меня давно не удивляло. Она вообще никого никогда не стеснялась. Бояться, что по роже дадут – это да, побаивалась, бывали случаи. Но стесняться - да никогда.
  Утка варилась поочерёдно то в одной кастрюле, то в другой. Она ведь жирная, подозрений не возникало. И когда она стала мягкой, при перекладывании оторвалась ножка. Галька увидала ножку отдельно от утки, и когда выходила, язычок замка застопорила, я заметил, Шурка не заметила.
  Ну, думаю, сейчас будет. Вышел на лестничную площадку, чтоб не присутствовать при рукопашной. Не люблю, когда бабы дерутся, такая гадость, фу. Из лифта вышел Коля, Шуркин муж, и Ромка - Галькин. Всё, действующие лица на местах, начинается. Я тихо прошёл в свою комнату и закрыл дверь.
  Галька вошла бесшумно и не нашла, видимо, утки в своей кастрюле, потому что Шурка сказала: «Ты чо лезешь в мою кострулю, дурра?» И Галькин вопль: «Ромааа!» Примчавшийся Ромка не мог понять, что происходит. Интересно, а кто бы понял! Видимо, Ромка попытался разобраться, заглянуть в кастрюлю, но Шурка всеми своими стапятьюдесятью кэгэ с гаком стояла скалой – не сдвинешь. И сейчас вижу её любимую стойку: расставив толстенные тумбообразные ноги, руки в бока, огромное брюхо торчит, голова наклонена вперёд, подбородок утонул в складках сала на груди. Не баба, а просто ИСУ-152К. Или Т-10М. Кому как больше нравится.
  Ромка был нормальным нескандальным мужиком, и потому плюнул и ушёл, сказав Гальке: «Ты чего, не знала, с кем связалась? Да плюнь, пошла она…» И сказал, куда.
  Утка досталась Шурке, которая в ознаменование «победы» решила распить две чекушки. Они у неё были где-то заныканы.
  А вот дальше… Выпили они первую, Шурка изложила свой взгляд на историю с уткой, в которой Галька выглядела сущей тварью, пытавшейся опоганить ангельски чистую честную Шурку. И тут оказалось, что вторая чекушка куда-то подевалась. Вот она только что, вроде, стояла тут вот. А - нету. Сосед увёл, сука? Не, он не выходил, да и не пьёт он. А если по-тихому, чтоб нас…ть? Не, Коля усёк бы. Аааа, ты сама под юбку сунула! Покажь, я что, ляжки твои немытые не видел? Покажь! Да ты ж сам, падлюга, под зад положил! А ну встань, паскуда импотентная, встань, мать – мать - мать!
  Утка стояла на включенной горелке, про неё забыли. И когда Коля встал, произнося разные слова в Шуркин адрес, она взорвалась. Ведь утка - её, чекушки купила она, а этот, так-растак, муж называется, а когда он в последний раз с ней, а? То–то! И шарахнула кипящий бульон Коле прямо в это место.
  Вопль был страшный. Коля, поджав колени, лежал на полу и вопил. Шурка с кастрюлей в руке стояла над ним. Судя по выражению лица, она ничего не понимала: с чего это он орёт? Утка, виновница всего этого, лежала на полу.
  Телефонная будка стояла у подъезда, я понёсся звонить в скорую. Когда сказал им, что случилось, они просто отключились. После третьей попытки пригрозили сообщить в милицию. Ну что делать?
  Шурка за руку волокла Колю по полу в комнату, он стонал. Стащила с него штаны, трусы с клочками волос и кожи. Не придумав ничего лучше, смочила обожжённое место уксусной эссенцией. Коля заорал.
  Ромке удалось убедить скорую, Колю увезли. В больничном написали: «Ожог полового члена второй степени.» Коля долго упрашивал главврача изменить диагноз, потому что «бабы на работе смеяться будут, хоть увольняйся.» Мне он сказал, что, вообще говоря, нет худа без добра и можно теперь Шурку подальше посылать, сама виновата. А что касается возможного безбабья, так ведь баб и девок голодных дофигища, как и мужиков.
  Так закончилась история с Галькиной жирной уткой. А были и другие, не менее интересные. Да, чекушка потом нашлась, она лежала под подушкой на кровати их сына. Осталось неясным, кто её туда положил. Ни Коля, ни Шурка в этом не признавались. Сосед, то есть, я? Я тоже не признавался. Правда, верить мне было нельзя: во-первых, студент, во-вторых, в очках. Шурка достаточно долго уговаривала меня признаться, я не соглашался. Так это и осталось невыясненным до конца. То есть, полагаю, Шурка была уверена, что это сделал я, а отсутствие моего признания для неё ничего не значило. Но вполне могло быть, что Шурка из-за перекладывания утки из кастрюли в кастрюлю просто забыла, где чекушка, а потом вспомнила и «нашла». Признаться в этом она не могла.
  Готовить Шурка не умела. Готовил Коля, и делал это с такой любовью, у него даже выражение лица менялось. «Почему я не повар? Ну ведь они, суки, воруют, там такое ворьё все. В столовках этих, ресторанах. Там не будешь воровать, так тебя подставят и посадят. Ты ел котлеты столовские, сколько там мяса? А у меня? А мои блины, они такие делают? И вкус?» Это, конечно, да, разница серьёзная. Коля говорил, что никогда этому не учился. У них в коммуналке на Петра Лаврова были «дореволюционные старушки», так они так готовили! Он смотрел и слушал. А как он чистил картошку! У него из-под ножа буквально выбегала тонюсенькая-тонюсенькая полоска, как правило непрерывная, одна на картофелину. Это искусство я так и не освоил, как ни старался. И вот когда ошпаренный Коля лежал в больнице, я увидел, как Шурка чистит картошку. Как говорят, ну это надо видеть!
  Она вообще ничего не умела. Как-то она пришивала пуговицу, это было зрелище. Она потом несколько дней мучилась с опухшими пальцами. Концерт! Особенно для меня, который на самообслуживании с семнадцати лет. Ну и три года армии. Коля объяснил это тем, что её отец работал в ГПУ и у них была домработница. Поэтому вот. Ну так и у нас, говорю, когда отец носил погоны, а нас мелких у матери было четверо, тоже была домработница. И потом, когда Шуркиного отца «вычистили», ей сколько лет было? Несколько месяцев? За двадцать с лихом лет можно было научиться? Коля пожал плечами. Где он её такую выискал? Парень с головой и с руками где мог откопать такую жену? Напрямую спросить у меня духа не хватало.
  Отношения с ним были полунейтральные. Шурка всё время старалась довести наши отношения до накала. Получалось у неё плохо, потому что не было оснований. Мы покуривали вместе на кухне, разговаривали, когда мне надо было готовить поесть. Он заходил ко мне в комнату покурить, почесать языком, поудивляться, что после работы на стройке я бегу в институт, в выходные сижу за учебниками. А тут же девки живьём ходят по улицам! Как же это можно упускать, самые такие годы! И надо же выпить хоть иногда. Лучше, конечно, почаще и ещё лучше с девкой на пару. А то зачем живём? Выпить и девки. Вот если бы он не был женат… Уууу! «Так а на кой же ты женился? Что, невтерпёж было, что ли? Или лучше не нашёл?» - спросил я. Коля тогда был в сильно подпитом состоянии и рассказал с подробностями, как его угораздило жениться на такой. Всё выложил. Я же говорю, у него, когда выпьет, голова не работает. Потому что, на мой взгляд, признаваться в таком - только под пытками. Хотя, кто знает, может, это его мучило и ему после рассказа стало легче немного. Только немного, потому что эта пытка на всю жизнь. Такая раскалённая неостывающая заноза внутри всего тела. К такому не привыкнешь.
  Я аж глаза вылупил. Как это можно терпеть рядом этакую тварь столько лет, спать с такой тварью! Ребёнка от этакой твари завести! И так до конца жизни, ой-ой-ой! Ведь и развестись нельзя! Всю дорогу, мати моя! «Как ты терпишь?» - говорю. Хотя, конечно. Глупый вопрос, сидеть за убийство лучше, что ли? Тогда давали четвертак, а то и к стенке. А тут - за бутылку водки на всю жизнь!
  Я попытался представить себе тот ад, в котором живёт Коля. Но чтобы я сделал на его месте? Я бы сбежал, страна большая, специальность дефицитная, руки и голова на месте. Наверно, сбежал бы. А сын? Можно ли сыну объяснить, в чём дело? Коля очень любил сына, как жить без него!
  Периодически отношения с Шуркой как бы налаживались. Не сразу до меня дошло, что у неё такая тактика: при хороших отношениях сделать гадость, чтобы, видимо, ощутимей было. Скорее всего. Только мне было совершенно всё равно, как она ко мне относится: я учился на вечернем, работал на стройке. Не до отношения соседки, некогда обращать внимание. Хорошо ещё, в армии привык всякие неожиданности, скажем так, пропускать мимо себя. Поэтому все её гадости меня не доставали.
  В первый же день она мне сказала: «Ты девок к себе не приводи, у нас ребёнок маленький.» - «И при чём ребёнок?» - «Она потом мыться пойдёт, а у неё сифилис какой-нибудь, а у нас ребёнок.» Ну и ну! А напрасно я пренебрёг её словами, потому что однажды ночью меня разбудили и повезли в КВД на Среднеохтинском на предмет сифилиса. К утру отпустили, но откуда ветер дует, не сказали, не положено. История как-то подзабылась, а когда через некоторое время ко мне зашёл Колин дядя, вспомнилась. Он сказал: «Ты, парень, понимай и помни всегда, что она должна тебя выселить из квартиры, ей одной комнаты мало. И нет подлостей, которых она не сделает.» - «Спасибо, - говорю, - так и я не маленький мальчик.» - «У неё запасы большие, может позвонить в КВД, что ты венерический, а потом обратиться в товарищеский суд, что вот у неё ребёнок, а ты с такой болезнью, хоть даже у тебя ничего такого. Чтобы тебя из квартиры. И бить в эту точку.» - «Откуда известно про КВД?» - «Уже были случаи. Мне племяша жалко, он пацан хороший, но слабый, а с этой курвой ему не справиться.» И развестись нельзя, подумал я. Наверняка Колин дядя в курсе. Капкан.
  История с сифилисом имела некоторое продолжение. У меня сохранилась армейская привычка бегать по утрам, соответственно, после этого лезть под душ. И заодно - вечером. А с чего это? Здоровые люди так часто не моются, незачем. Явно, что-то венерическое, а у Шурки маленький ребёнок. И пошли по подъезду слухи, глухие и не очень, что вот такой есть в парадняке, надо с ним осторожно, можно подцепить всякое. А потом пришёл товарищеский суд всем составом. А нет ли у тебя, дорой товарищ, какой скрываемой неприличной болезни, от чего такого ты постоянно отмываешься, почему ты бреешься в ванной вечерами? Старичок, председатель товарищеского суда, объяснил мне, что вечером бреются (броются, он сказал) для жены, а для работы – утром. У меня жены нет, так почему? И почему в ванной, он никогда этого в ванной не делает, только в своей комнате, так почему я бреюсь в ванной? Интересный такой разговор получился. Понял я так, что старичок был раздражён явной неправильностью моего поведения, тем, что я часто моюсь и не пью, а не пьют только больные и всякие, у которых есть что скрывать. Так чем я болен и что скрываю? Или просто потому, что я не русский человек, с моей-то фамилией? И как у меня с бабами, потому что если мужик не пьёт, у него с этим неладно. А если с этим неладно, с мужиком (и с бабой тоже) начинаются психические всякие. Вот и причина всех недоразумений. Так что у меня не так, в чём он может мне помочь? Он очень хотел мне помочь.
  Принесло бы его в субботу-воскресенье, я бы с ним почесал язык с удовольствием, а то ведь в среду, а тут буквально цейтнот. Так что расстались, не поняв один одного. Были, конечно, ещё посещения, и обязательно в среду, потому что в те времена суббота – короткий рабочий день, после которого надо отдыхать. Года через два посещения прекратились из-за полной бесполезности. Ну придут, ну поговорят, дальше что? Всё равно никто меня не выселит, нет полномочий, это ж надо дело заводить, писать, ходить туда-сюда, длительная морока такая. Была, правда, попытка выселить меня, так сказать, по сумме посещений товарищеского суда. Такая вялая попытка, зато последняя.
(Лет через десять я влетел в подобную историю, находясь в командировке. Дело усугубилось ещё одной привычкой – бегать по утрам. Побегаешь минут тридцать с небольшим, а потом сразу в холодную воду. Каждый день под душ, сказали мне, это нехорошо, сходил бы ты к врачу. Бегать по улице, беспокоить людей – зачем? И вот, когда я пробегал по улице, бдительные граждане звонили в милицию, что бежит человек, то есть, случилось что-то. Сержант, который меня поймал, сказал, что бегать надо на стадионе, иначе люди беспокоятся. Так лучше не надо. С милицией спорить, сами знаете, что это такое.)
  Были ещё проблемы дележа площади общего пользования. «Нас четверо, а ты один.» - сказала Шурка. «И что с того?» - поинтересовался я. «А вот то, что четыре конфорки на плите и все наши, а ты можешь пользоваться только когда нам не надо. Потому что у нас маленький ребёнок.» Сначала даже не сообразил, что ответить, честное слово. Ребята в бригаде научили: «А не надорвёшься? Потому что не все прописаны, как я понимаю. По метражу не проходит.» Шурка не нашла, что сказать. И всё равно, повесить на кухне полку для посуды и поставить свой стол со стулом я смог только при прямом содействии упомянутого старичка. До этого она их просто ломала. «А ты докажи, что я, ты ломаное ставишь, чтобы на меня свалить.» Я никогда не был специалистом по кухонно-коммунальным скандалам. Потому, когда уже в наши дни небезызвестная Ксения Собчак устраивала телескандалы кухонно-коммунального построения, всегда вспоминал Шурку. Вот где родство душ!
  Правда, однажды моё терпение лопнуло. Была зачётная неделя, приходилось ещё меньше спать, купил для облегчения поллитровую банку мёда. Пришёл вечером, мёда стало меньше, на следующий день – ещё меньше. Надоело всё это, купил касторки, перемешал с мёдом. Вечером Шурка со страдальческим выражением лица прочла мне лекцию о необходимости хорошего отношения между соседями.
  При желании тему для скандала можно создать из ничего. Можно просто придумать, нужно только желание. Уборка мест общего пользования: нас двое, ты один. Колина мама не прописана, а ребёнок маленький. Хорошо, говорю, как только Колина мама станет летать по воздуху, перестанет пользоваться туалетом и ванной, готовить на кухне, сразу же соглашусь с тобой. И в отношении ребёнка – так же. У меня был «зуб» на этого ребёнка. Я заканчивал обводить тушью чертёж. Вышел на кухню, ребёнок зашёл в мою комнату, опрокинул тушь на чертёж – три месяца работы псу под хвост.
  У Колиной матери обнаружили рак желудка, ей прописали облучение, потом хемотерапию, после чего она вскоре умерла. Шурка сказала: «Вот, теперь все прописаны. Нет у тебя против меня ничего. А у меня - есть.» У неё всегда против меня есть, известно. Она всё время была настроена на скандалы. Когда я съехал, на моё место поселили какого-то мужика, с которым Шурка, по словам Коли, так же скандалила.
  Шуркин старший брат Васька к тому времени вошёл в категорию, или как там это называется, ООР, то есть, особо опасный рецидивист. Он пришёл к сестре, дохляк-дохляком такой. И рожа гнуснейшая. Не знаю, как иначе сказать, просто дохлятина с гнусной рожей. Мати моя, что тут особо опасного, соплёй перешибить, разве что вот рожа прямо таки отталкивающая. Шурка им явно гордилась: вот у меня какой брат! Я занимался зубрёжкой, он без стука вошёл: давай выпьем за знакомство по-соседски. Ты не знаешь, говорю, что стучать надо, тебе по черепу постучать, чтобы знал, или как? Пшёл, говорю, видишь, я занят. Посмотрел странно. Говорю, шлёпай по холодку, пока цел. Ушёл. Шурка обиделась. Васильич (она его так звала) к тебе человечески, а ты вот. Говорю, ты знаешь, я не пью, кого чёрта? А может, с ним выпьешь. Всё, говорю, отношения выяснены? Выяснены. И если что, могу прояснить кулаком. Больше он ко мне не приходил.
  Вскоре он опять сел, куда-то на Север. Она к нему ездила, ей передавали довольно большие, по её словам, деньги для него и очень гордилась своей поездкой.
  Тогда туалетной бумаги в стране не было, мне кажется. Пользовались газеткой. Вижу в туалете толстую изодранную книгу, очевидно, для этих дел. Оказалось, это годовая подшивка «Газеты – копейки» за 1910 год, что ли. Она хранилась у Шуркиной матери, а когда её не стало, Шурка не нашла подшивке другого применения. Толстенная книжища, сантиметров 7-8 толщиной, и уже изрядно потреблённая. Посмотрел. Газетные тексты показались не очень интересными, к тому же, непривычный стиль изложения. Газета оказалась иллюстрированной копиями известных русских художников. Каждая картина на хорошей мелованной бумаге, снабжена кратким описанием. Ну вот например. «Брюллов, Карл Павлович. «Смерть Инессы де Кастро». Вглядитесь в эту картину и вы поймёте, как великий художник Брюллов умел говорить кистью. Грозный король португальский Альфонс явился к супруге сына своего Инессе де Кастро, с которой последний тайно обвенчался. Добровольные палачи услужливо занесли свои ножи…» И так далее. Несовременный слог, естественно, но как здорово! Вот уж не знал, что была такая просветительская работа в то время. (Кстати, о просветительской деятельности. В начале девяностых у нас на ОХЗ сожгли в котельной так называемую профсоюзную библиотеку, начало которой было заложено, как мне кажется, в начале девятнадцатого века. Мне удалось стащить Тургенева прижизненное издание и курс истории России, изданный в 1867 году. Там ещё был Пушкин, прижизненный же, но мне успели не дать, полетел в топку. «Варвары, дикое скопище пьяниц, не создавать - разрушать мастера!»)
  Договорился с Шуркой, что принесу пачку газет. Извлёк все иллюстрации, некоторые подклеил, часть пришлось выбросить, а остальные в алфавитном порядке переплёл в книгу. Она у меня называется «Туалетная книга».
Перед самым Новым годом я умудрился сломать себе ногу. Вечером, когда шёл к уже бывшим однокурсникам встречать первый Новый год после получения диплома.  Еле доплёлся до своего подъезда. Рядом стояла телефонная будка, позвонил в «Скорую». Пошли вопросы: упал, ударился, попал под машину, выпил, подрался? А больно же, гадство такое, они не понимают, что ли! Потом сказали: протрезвишься, позвони. Гады. Ну, вполз в лифт, поднялся к себе, Коля с Шуркой и какими-то алкашами уже сильно поддатые. Попросил Колю вызвать «Скорую», Шурка ему: сиди, нефиг бегать, мы ему не лакеи.
  К утру ступня распухла, есть хочется, хотел Колю попросить сходить в «Гастроном», а он дрыхнет с бодуна, Шурка идти отказывается. Через день Коля сходил-таки, купил пельменей пачку и сигарет, поставил варить пельмени, а Шурка, стерва,  насыпала в кастрюлю соли пару столовых ложек. Лежал так голодный до шестого января, когда пришла мама. Почему не заходишь, почему у тебя так воняет, почему небритый. Показал ей опухшую красновато-синеватую ногу, она отвезла меня в больницу на  улицу Михайлова. А там таких пострадавших на Новый год целая палата. Оказалось, такое происходит  каждый Новый год.
  Провалялся там три месяца, вышёл на костылях в конце марта и ходил на них почти до лета. Лечащий врач сказал, что не надо было так долго лежать и ждать, что это всё позже аукнется, это сейчас, пока ещё молодой. Сказал ему про Шурку, он не поверил, в наше, мол, время таких людей не бывает. Что Шурка подлая гадина, понятно было давно, но вот есть у неё ли какие-нибудь пределы подлости, так и не знаю. Читал, что трусость беспредельна, что подлость беспредельна, но это всё слова. Наверно, надо что-то с чем-то как-то сравнивать, а как и что?
  Постепенно у Коли появилась идея явки с повинной. Она появлялась, когда он был трезвый, но становилось страшно, и он спасался бутылкой. Стоило ему увидеть Шурку, услышать её голос, как идея возвращалась. А можно ли не видеть и не слышать собственной жены, с которой живёшь в одной-единственной комнате? Куда деваться? Ну вот куда, везде эта паскуда! Такие мысли доводили до отчаяния. Коля решил избить Шурку. За всё - за всё. За то, что шантажом заставила на себе жениться, из- за чего пришлось бросить хорошую девку. За то, что все домашние дела приходится делать самому, а она ничего не умеет. За серые недостиранные скомканные простыни. За то, что грязнуля и неряха. За то, что испаскудила всю его жизнь. Словом, за всё.
  Не получилось. Скорее всего, Шурка ожидала чего-то подобного и приготовилась. Наверно, так, не знаю. Отношения накалялись, она видела. Что-то же ей надо было делать. Шурка завела себе берёзовое полено. Сухая берёзовая деревяшка сантиметров сорока длиной, обструганная с одной стороны для удобства хвата рукой. По крайней мере, Коля так описал. Вытащила, говорит, откуда-то – и сходу по башке. Коля лёг. Пришёл в себя, голова гудит, на ней сбоку фингал, не дотронуться. Встал, вышел на кухню, там эта… сидит и курит. И ни слова, как ничего и не было.
  Коля повторял свои попытки ещё несколько раз – и всё с тем же результатом. К тому же весовые категории разные: полусредний против супертяжа. Её чтобы пристукнуть, надо кувалдой колотить, не кулаком. И полено найти Коля не смог, оно каждый раз появлялось просто из ниоткуда. На себе она его носит, что ли? Так вроде и не видно. Деваться стало некуда, вот и появилась идея явки с повинной. Избить не получается, развестись нельзя. Терпеть дальше тоже нельзя. Лучше уж с повинной, может, меньше дадут. А страшно. От страха спасаться можно только бутылкой. Так и доспасаться можно, гляди.
  Не думаю, будто Коля понимал, что спивается. Просто Шуркино присутствие донимало. А как ещё спастись? Скорее всего, только бутылкой. Коля пришёл ко мне и торжественно, как на плацу под присягой, заявил, что, мол, терпенья больше нет, всё истратилось, он идёт завтра с утра сдаваться. С утра, сегодня последняя ночь дома.
  Он пошёл, но для храбрости, конечно, «принял на грудь», его прогнал дежурный, сказав, что такие тут каждый день пачками, нажрутся, понимаешь, и приходят признаваться в масссовых убийствах.
  Через недели две Коля ещё раз сходил, потом ещё раз, потом примелькался как-то, что ли. А потом какой-то офицер, который Колю видел несколько раз, согласился его выслушать. Запросил справку, и ошарашил Колю. Тот дед, оказывается, умер во сне, Коля стукнул мёртвого, ларёк ограбил Гошка, а пока Коля работал на целине и отрабатывал два года, Гошка за это отсидел. Так что уж Гошка-то знал, что Коля никого не убивал. Скорее всего, дело в том, что первый свой срок он заработал вместе с Васькой, Шуркиным братом. И связи у них остались, как и связи с Шуркой, это известно. А срок давности за две бутылки водки за двадцать лет прошёл. Свободен, не мучайся. И всего хорошего, только не пей много.
  Пришёл Коля домой, напился вдрызг. Что же получается, он так и должен с этой гадюкой дальше жить? Да ещё сын, ему не объяснишь. И жилплощадь, как разделить комнату в коммуналке надвое? Гошку, суку, изуродовал бы, так подох, сука, где-то на зоне.
  Шурку он, конечно, ещё не раз пытался избить, не получилось опять всё из-за тех же разных весовых категорий: полусредний против супертяжа. Ну и берёзовое полено сыграло свою не последнюю роль.
  Вскоре после этого я получил квартиру до подхода очереди, сын Коли получил свой первый срок и отсидел его, а затем наступили горбачёвские времена и с алкоголем стало напряжённо. Колин сын подторговывал водкой и продавал её отцу. Потом он получил новый срок, затем ещё один.
  Коля запил, как говорится, вглуховую. И прожил после этого всего несколько лет.