Опытный дубак Нефф пристроил меня туда, куда он сливал белых эмигрантов — на границу между белыми и черными. Фронтир. Кэндиленд это единственное место во всей окружной тюрьме с населением в три с половиной тысячи — где белых большинство. Из-за толстых стекол и оранжевой униформы, из коридора мы похожи на золотых рыбок.

Напротив меня рослый пожилой интеллигентного вида поляк по фамилии Сковронский. Он не разговорчив. Даже когда я буркнул «драсти» впервые упав на шконарь Эйч-12, Сковронский просто отвернулся ко мне оранжевой жопой. Ну и пусть его. Все равно я ни с кем говорить не могу пока. Депрессняк бетонный. А когда депрессняк я много сплю. Где еще так выспишься?

Сковронский тоже дрыхнет. Три раза в день, когда у Кэнди останавливается тележка с лекарствами, и вырвавшийся из летаргии дневной вертухай отец Корриган ревет «Медикейшаааан!», Сковронский заглатывает атлетическую пригоршню, как настоящий солдат-ветеран большой американской фармы. Под шконкой Сковронского куча жратвы из магазина. По неряшливому отношению к этим запасам очевидно, что аппетита у Сковронского нет. У меня тоже нет аппетита.

Когда за Сковронского внесли залог, он передал всю свою жрачку и ништяки Люку. Люк аксакал в Кэндиленде. В этой комнате, практически никуда не выходя, днем и ночью в окружении пятидесяти рыл и камер, Люк провел уже четыреста два дня. Ломает суд. На его самодельный календарик жутко смотреть. С Люком Сковронский довольно долго прощался, дольше чем с кем-либо, и только тогда я узнал, что Сковронский люто ненавидит клятых москалей. Шановный пан предупредил Люка насчет меня, обвинив заочно в расстрелах Катыни, волынской резне и безвременной гибели правительства Качинского на подлете к аэропорту Смоленск-Северный.

Над Сковронским парит на втором ярусе анорексик Крис. Его погоняло - Матчстик мэн. Человек-спичка. Крис такой худой, что похож на иллюстрацию к советским анекдотам про дистрофика. Таких истощенных людей я не видел никогда в жизни.

Когда Крис снимает оранжевую тюремную распашонку, он становится живой иллюстрацией к классическому учебнику американских мед. институтов — Анатомия Грея. Грудная клетка Криса по форме является конусом. Имеет два отверстия (апертуры) — верхнее и нижнее. Верхнее отверстие ограничено сзади телом первого грудного позвонка, с боков — первыми ребрами, спереди рукояткой грудины. Сама грудина испорчена кустарной татуировкой, которую у нас принято классифицировать как «портачка».

Со шконки Крис встает только три раза в день — на завтрак, обед и ужин. Ему положена двойная пайка, чтоб дожил до суда. Двойную пайку и особую диету выдают в первую очередь. Ведомые инстинктом академика Павлова зыки выстраиваются за подносами в длинную цепь еще до того, как отец Корриган — дневной надзиратель, выходит из забытья и вопит «Чау, дженльмены! We got chow!»

Крис очень слаб, он долго слезает со второго яруса над Сковронским и шаркая плетется от хвоста к голове длинной нетерпеливой очереди. Очередь проглотов ненавидит спичечного человечка за эту подчеркнутую неспешность. Крис чинно проходит мимо каждого из нас гордо возвысив голову, на лице застыло чванное выражение верблюда-дромадера.

Он очень медленно принимает свой поднос и отползает к шконке. Это похоже будто верховный жрец благословил трапезу для всего племени. Теперь племя набрасывается на тележку, будто они не ели еще со времен ленинградской блокады. Не представляю как они выжили бы в таштюрьме девяностых. В отличии от большинства я понимаю, что на подносе как раз достаточно калорий для того образа жизни, что мы ведем в Кэнди — мало движения и много сна, но американцы сильно страдают будто попали в Треблинку. Я прощаю Крису его ежедневный ритуал благословения трапезы. Все какое-то шоу, если наблюдать не за Крисом, а за лицами в очереди. Нас посадили не жрать, а отматывать время, коллеги, ну расслабьтесь. Поднос с чау вас сам найдет.

Но у Криса Матчистик Мэна есть еще один очень серьезный недостаток. Несмотря на двойную пайку, тело Криса усваивает большую часть размазанной по почти плоскому подносу еды. От того, что он мало двигается, перистальтику этот анатомический экспонат испытывает раз дней в пять, да и то не чтобы пойти в дальняк, а тихо выпустить нервно-паралитический газ. Веселящий газ выходит из очка анорексика с шипящим свистом, будто из найденного и случайно поврежденного черными копателями баллона с Циклон «Б».

Циклон бэ смердит так, что кажется на пару минут будто весь Кэндиленд погрузился во тьму песчаной бури в Абу-Даби. По адресованным Крису лозунгам жителей Кэнди я теперь и изучаю современный городской сленг.

Кроме двойной трехразовой пайки, Крис раз в сутки получает еще и спец бутерброд с подъебкой на докторскую колбасу. К счастью, Крис его не ест, а меняет на кофе, которое в Кэндиленд заменяет нам чифир. Докторская колбаса кливлендской окружной имеет обыкновение потеть, если ее не съесть сразу. Это похоже на то, как у трупа растут ногти и волосы еще несколько дней после смерти.

Неоднократно общественность молила Неффа избавить землю Кэндиленда от Криса Матч Стик мэна. Не было повода.

Но однажды, рабочие кухни забыли принести золотой потеющий бутерброд.

Крис медленно сполз со шконки и со скрипом приковылял к столу Неффа. Матчстик мэн произнес что-то, очевидно жалобу. Он был так слаб, что его шелестящий голос можно было уловить лишь с очень близкого расстояния. Это тоже раздражает, когда в голове от своих мыслей некуда спрятаться. Мы слышали только ту часть диалога, которую озвучивал Нефф:

- Что?! Какая нахер колбаса? А я что повар тебе? Нету у меня колбасы. Что-что мне делать? На кухню позвонить? А конгрессмену твоему тоже позвонить? Гоу пэк ёр щит! Мы услышали, как Нефф вызывает старшего смены и конвой.

Фразу «иди пакуйся» барак встретил подлым вздохом радостного облегчения. Я помог дистрофану скрутить матрас и покидать в наволочку скромные пожитки.

Конвой не приходил, наверное, часа два. Крис сидел на матрасе, как бедный родственник. Видно было, что он очень хочет прилечь, но матраса на втором ярусе уже не было и он сидел, слегка покачиваясь как хасид на молитве. Мне стало стыдно, что я тоже возрадовался, когда вспылил Нефф.

Крис уходил навсегда. Это ощущение вынужденного расставания знакомо только зыкам и солдатам потерявшим товарищей в бою. Все в жизни повторяется, кроме хорошей компании. Хоть мы практически не общались с Крисом, ощущение было, будто он уносит с собой часть меня самого. За пару минут до оправки ему все же доставили чертов бутерброд.

В Кэндиленде все должно быть по правилам.

***

Хорошие большие книжные остались теперь только в дорогих пригородах. Я проколупался через пробки и прибыл в Крокер-парк, это сразу за Рокки-ривер, в начале Уэстлейка. Типа вашей Рублёвки, одним словом. Тут книжный Барнз-н-Нобл размером с ташкенский ЦУМ. Нашел, нашел «Облачный Атлас»!

Присел, купил кофе, полистал. Так как Митчелл мне не написать никогда. А если продолжу читать, обязательно сознательно или несознательно срисую у него большинство красоты. Сложно что-то читать, когда пытаешься писать свое. Как Пелевин например — вдохновляется западной книжкой, но выдает уже свое с хорошим русским акцентом. Если он что-то пиздит, так это дух автора, а не слова и структуру. Пиздить так как Пелевин мне не научится никогда. Что у меня хорошо получается пиздить так это кофе в Старбаксе. Я много кофе пью, с тех пор как завязал со всем остальным.

Вот по-шаговая инструкция как работать кофе в Старбакс:

Садишься, приветствуя окружающих теплой улыбкой преподобного Серафима Саровского.

Открываешь ноут и коннектишься на вайвай. Потом покупаешь стаканчик кофе. Пока пьешь наблюдаешь чем заняты посетители и бариста. Обычно они заняты сами собой.

Идешь в уборную и на обратном пути, с живым интересом в глазах снимаешь с полки фунт дорого экзотического кофе в зернах. Я сейчас эксперементирую с африканскими сортами, латинскую Америку прошел всю, зачет. На лице моем возникает борьба для возможных зрителей — кофе хочется, но дороговато. Потом рассеянный взгляд в сторону кассы — там пара человек в очереди. Взмах рукой — типа, а ладно, ладно, потом заплачу. Возвращаешься на место и упираешься в ноут. Пакет с кофе кладешь рядом, на видном месте. Чтобы у окружающих не возникло неудобных вопросов.

Допиваешь кофе, графоманишь какую-нибудь чертовщину и скачиваешь фильму. На гугловайвай в старбаксе это очень быстро происходит. После пакуешь кофе в рюкзак одновременно с ноутом, не суетясь, будто уже заплатил. Всё. А да — молоть зерна следует в другом старбаксе, в этом будет уже наглость. Все Старбаксы обязаны размолоть вам кофе бесплатно, если на упаковке их брэнд.

Я, наверное, книжку сейчас уработаю таким же способом. Потому что перед туалетом куча камер, звенелок и свистелок — там явно меня ждут. Значит только методом старбакс-кофи. В книжном народу меньше и если пасут в камеру, пасут жестко. Значит я возьму на стол с ноутом не одну книгу, а сразу пять. Обложусь ими как Шурик перед сессией. А уходя одну из пяти прищучу. Непременно. Как в кино «Воровка книг». Боже, какой он благородный! Он воровал только современную интеллектуальную классику и только в Барнс-н-Нобл! Мама бы им гордилась.

Пакуя ноут испытываю мандраж — вроде нечему звенеть в книжке-то, а вдруг придумали чегось инопланетяне? Ах ты незадача. И остановится уже не могу. Выбираю Дэвида Фостера Уоллеса «О бедном Омаре замолвите слово». Этого автора почти не переводили на русский, а если переводили — то топорно! Господи! Помоги не спалиться, я переводу Уоллеса на русский, хорошо переведу, вот те крест!

«Журнал рецептов «Гурман» заказал мне статейку о 56-м ежегодном омар фесте, с 30 июля по 3 августа; официальный лозунг фестиваля в этом году: «Маяки, хихи-хаха и, конечно же, омары».

Иду к выходу, с омарами в рюкзаке и земля горит под ногами. Тут надо не через центральный, ну куда ты попер, дурагон! Боковым. Боковым уходи, рядом с кафетерией, дебила! А в голове только «официальный лозунг фестиваля в этом году: «Маяки, хихи-хаха и, конечно же, омары, Маяки, хихи-хаха и, конечно же, омары!» Конечно же омары — я выплываю из магазина на чистую воду.

Фффу! Вот это приход! И книжка — как премия. Автор не обидеться, что я не заплатил. Когда он писал последний роман - «Бледный король», Уоллес был уже издан и знаменит. Он писал роман и вдруг понял, что с ним будет дальше, как и я понимаю сейчас. Роман допишется и кому-то даже понравится. Кто-то не осилит даже по диагонали. Кто-то напишет ему письмо: «Спасибо, все прям как про меня!» Но самое главное — когда роман допишется — у писателя останется только горечь, усталость и пустота.

Как же скучно делать что-то, когда точно наперед знаешь результат. Обласканный критикой, счастливой женатый и недавно получивший замечательную работу в одном из универов Калифорнии, писатель Дэвид Фостер Уоллес распечатывает на принтере недописанный роман. Он аккуратно складывает его в коробку — так чтобы сразу нашли. Роман и нашли сразу после того как нашли самого Дэвида — повешенным в своем гараже. «Бледный король», самая длинная предсмертная записка в истории.

Да, обязательно переведу из него хоть что-то, раз пообещал богу, невольно сделав всевышнего подельником в краже книги.

Приятный адреналиновый мандраж стал отпускать. Перед самой парковкой я уткнулся в дорогой продуктовый магазинчик «Трейдер Жузеппе». Это сеть из Калифорнии, в нашем городе таких только два — на Западной рублевке и на Восточной. Только богатые имеют право на магазин чистой органики и свежих не загаженных продуктов. В моем районе таких нет. К подобному магазину, если хочется купить что-то полезного, надо добираться минут двадцать. Нищеброды должны сдохнуть по-скорее, а не жить по сто лет получая пенсию. Куплю-ка немного вкусностей — деткам и жене.

Я решительно сворачиваю в Трейдер. У них своя пекарня и фруктов много экзотических, соки, йогурт — чуть только закрыл дно тележки, а уже перескок за сотню баксов. Стоп. Пара на кассу. На кассе очередь. Блин, ну не скоты! Столько дерут и еще в очереди стоять. И тут в голове и возник Дэвид Фостер Уоллес — как живой: «Маяки, хихи-хаха и, конечно же, омары! Обрати внимание, полудурок, на архитектурные погрешности данной модели магазина Трейдер Жузеппе! Кассы не блокируют оба выхода. Только один, а второй, через фрукты если вырулить — свободный. Видишь колонну несущую перекрытие посреди помидорного ряда. За ней — туалет.

Действуешь так: паркуешь тележку за колонной, присаживаешься на корточки — завязать шнурок, смотришь снизу вверх, вроде на тележку свою, но на покрытие камер. Потом оставляешь тележку у столба, заходишь в мужской туалет. В туалете моешь руки, выходишь бодрой походкой и — рраз, на выход, на выход с такой рожей будто уже заплатил!Маяки, хихи-хаха и, конечно же, омары!»

Поселившийся в голове дух писателя Уоллеса решил отомстить за украденную священную книгу. Я теперь одержим. От удара адреналина в туалете весь трясусь. Сейчас выйду плюну на тележку и просто поеду домой. А пальцы так и скрещиваются в знак «спаси и пронеси». Губы сами бормочут заклинание: «ЖУК»

Когда то по- молодости сидел в таштюрьме у нас в хате был солдатик из стройбата по кличке Клот. Еле-еле по-русски говорил, каракалпак. У него на левом плече было написано «КЛОТ», а на правом «ЖУК». Так я узнал мои первые аббревиатуры того что можно отнести к категории «странные шаманские портачки». Клот означает : Кого Люблю О той Тоскую — это скорее, наверное, заклинание армейских шаманов. А вот ЖУК — это чиста воровская:

- Нема деди у? А! Жюкь-ми? Жюкь - Желаю Удачной Кража-да, бррятан!

«Желаю Удачной Кражи» - сказал я ставшему уже родным голосу Уоллеса в голове и покатил тележку на выход.