С тех далеких, незапамятных времен, когда Саваоф выставил из райских кущ Адама со своим семейством, перед всем человечеством встала сущест­венная проблема. Любая попытка ее разрешить, оборачивается, по сей день жестокой несправедливостью, потоками крови и массой искалеченных люд­ских судеб. В библии она обозначена, как феномен Каина, хотя какой там может быть феномен. По-нашему, по-простому, это звучит как переход об­щественной власти от одного альфа-самца к другому. Крайне редко этот во­прос решается на паритетных началах. Чаще всего он служит отправным моментом для цепи грязных интриг,  распрей и междоусобиц. А происходит это потому, что власть, воспринимается человеком как самый желанный, изысканный де­ликатес. Даже находясь на смертном одре, сильные мира сего, бывают не в силах от него отказаться. Александр Великий, Юлиан-отступник или Петр I, далеко не единственные тому примеры. Случались попытки  расставить все точки над «и» радикально, посредством кинжала, яда или  табакерки. И надо отметить, иногда не без успеха.

  Даже если вся процедура происходит, казалось бы, легитимным, законным путем от отца к сыну, от деда к внуку, от мужа к жене, или от рес­публиканца к демократу, то при внешнем мнимом спокойствии и благообра­зии, смена декораций всегда ведет к растравлению осиного гнезда и столкно­вению различного рода подводных течений. Порою, так называемые, бес­кровные, мирные революции приносят куда больше жертв и страданий, не­жели жестокие дворцовые перевороты.

      При демократической форме правления, старый пердун, находящийся у руля, как правило, не успевает дожить до глубокого маразма. Его вежливо просят уйти на пенсию. При авторитаризме, тирана делает свита. Он, побыв какое - то время у власти, перестает принадлежать самому себе. Его Величество несут как хоругвь, высоко подняв над головой, пока тот совершенно не истлеет. Логично, что именем самодержца, играя на его слабостях и пороках, можно прикрыть любое неправедное, богомерзкое дело, списывая на него все  издержки и последствия, а самому оставаться в тени.  Господарь даже не увидит  как сгущаются тучи. Будет крутиться себе как флюгер на ветру, из стороны в сторону, теша себя писа­нием мемуаров и составлением различного рода политических завещаний

В один из вечеров начала марта 1923 года, на квартире у Ленина в Кремле, произошло очень неприятное событие. Как  гром среди ясного неба, которого никто не ожидал, прозвенел звонок, как вестник грядущих бед. С вождем произошел апоплексический удар. Случилось это на глазах супруги, двух его секретарей и близкого круга соратников во время трапезы, за богато накры­тым столом, в разгар политической дискуссии. Междусобойчик был посвя­щен памяти пылкого борца за революцию, которого при жизни побаивались и ненавидели, а после мученической смерти едва ли не объявили святым, Якова Михай­ловича Свердлова, или Яшки-Людоеда. Свердлову пять лет назад, на ми­тинге, отвязанная матросня проломила голову.

    Вечер начинался традиционно для такого рода события. На фоне угрю­мого, хмурого молчания, Лев Давидович Троцкий произнес изящную речь, тщательно подбирая словесные обороты и как бы в процессе, любуясь самим собой. Следуя логике оратора, Яков Михайлович Свердлов вовсе не погиб. Первую половину своей жизни он провел как настоящий боец, бесстрашно и в ратных лишениях и, безусловно, внес неоценимый вклад в большевистскую мировую революцию. Но и сейчас пять лет спустя, он только молодеет и крепнет в своем величии, как светлый образ человека будущего, с которого повсеместно надо брать пример простому народу, чтобы со временем превратится в беззаветного и бескорыстного строителя светлого будущего. Тост выпили молча, не чокаясь за нового коммунистического святого. Тут же сообща было решено увековечить имя новоявленной иконы.

    Николай Иванович Бухарин, бузотер и выскочка, любимец партии, тут же с горячностью предложил декретом переименовать родной город Свердлова Нижний Новгород в Сверлинск. Реку Волгу, на берегах которой он раски­нулся, в реку Сверлу и на центральной площади Сверлинска воздвигнуть ме­галит в форме сверла, вонзающегося в жирный бок мировой буржуазии, то бишь памятник герою. А по всей  России расставить бронзовые бюсты Яшки-Людоеда, числом 666, что выглядело, по его мнению весьма символично, ибо Свердлов никто иной, как грозный красный демон нового мира, пожираю­щий отсталую, темную, архаичную Россию-матушку.

    Некоторые с ним согласились, внеся несущественные дополнения. В част­ности Зиновьев предлагал переделать внешности молотобойца, изображен­ного на советских денежных купюрах, вставив туда лицо Свердлова, а глава ВЧК Дзержинский, настаивал возвести в ранг общегосударственного празд­ника день рождения и день смерти героя. В день рождения приказать повсеместно отплясывать 7.40, а в день смерти петь «Варшавянку»

    Анатолий Васильевич Луначарский был более традиционен, считая, что для увековечения имени павшего соратника достаточно переименовать «Ма­лый драматический театр» в театр им. Сверлова и поставить на его сцене пьесу «Свердлов и матросы», которая будет играться сто сезонов подряд, то есть сто лет кряду. А как дополнение к тому, назвать в его честь пару  заводов и какой-нибудь эсминец.

    После этого выпили повторно и хором спели песню «Мы смертию пали в борьбе роковой», посвятив исполнение памяти товарища. Ленинские секре­тари Стасова и Фотиева, до того усердно стенографируя беседу, во время пе­ния немного расслабились, разминая пальцы. Из общего хора мерзким меце сопрано выбивался голос Надежды Константиновны Крупской, супруги Иль­ича. Эта некрасивая пучеглазая женщина смотрелась довольно нелепо в ком­пании серьезных мужчин, скорбящих по своему боевому другу, однако она за Ильичем таскалась повсюду как хвост и соратникам, из уважения к послед­нему, приходилось ее терпеть. Особенно рьяно она обере­гала вождя от посягательства на него других женщин, а так же следила, чтобы Владимир Ильич во время принимал лекарства, прописанные ему профессором Штрюмером, не пил много крепких напитков и не курил.

      Закончив петь, она, со свойственной ей наивной глупостью, предложила обязать крестьянство вместо картофеля сажать на полях африканскую агро­культуру ямс, что аббревиатурно соответствовало имени, отчеству и фами­лии знаменитого революционера. После нескольких рюмок водки женщина стала говорлива, смеялась невпопад,  щеки ее покрыл румянец и седеющие волосы, собранные на затылке в пучок растрепались.

    Иосиф Виссарионович Сталин, еще, не будучи тогда самым знаменитым в мире грузином, для товарищей просто Коба,  вел себя, что не свойственно кавказцу, за столом куда как более сдержано. Он не любил Свердлова при жизни, не любил и после смерти, когда из Яшки сделали выдающуюся, зна­чимую личность. Будущий отец всех народов был знаком со Свердловым еще по ссылке и вовсе не считал этого кровопийцу достойным и здравомыслящим человеком. Евреев Сталин недолюбливал вообще и весь трюк с канонизацией Якова Михайловича считал жидовскими штучками. Уже тогда Коба имел устоявшиеся взгляды на всемирно-исторический процесс и на роль личности в его замысловатом формировании. В чем-то он поддерживал ленинские идеи, в чем-то молча, отрицал. Всех остальных теоретиков типа Троцкого, Бухарина или  Зиновьева, просто считал за шарлатанов.

    Особенно его покоробило, когда Лев Давидович Троцкий привязал облик  строителя мирового коммунизма к фигуре  Свердлова. Воспользовавшись се­кундной паузой, Сталин встал и как бы тостуя, обратился к Ленину:
- Ильич, дорогой наш генацвале, а каким ты видишь нашу опору, человека, которого мы взрастим на благое дело построения общества труда, справедли­вости и достатка. Неужели мы будем брать за образец то, что уже когда-то было. Как говорил классик, карета прошлого далеко не едет!

Тут же  моментально за столом поднялся гвалт. Каждый, стараясь перекри­чать соседа, пытался ответить за Ленина, считая свое мнение единственно верным. Владимиру Ильичу не удавалось вставить слово. Секретари Стасова и Фотиева, открыв рты и выпучив глаза, не знали, что и за кем им  записывать. Ситуация как говорят, вышла из-под контроля и готова была в следующую секунду перерасти в драку. В критический момент Ленин, скопив в груди по­больше воздуха высоко и протяжно заголосил – молча-а-а-ать! И грохнул с размаху кулаком по столу. В тот же момент вождя качнуло, он закатил глаза и обрушился на пол. Моментально воцарилась мертвая тишина. Было слышно как Ильич, суча ногами, тоскливо стонет. И из-под него, как часто бывает с теми, у кого случается удар, по полу растекалась лужа мочи. Пауза длилась недолго. Тут же соратники, стряхнув с себя оцепенение, подхватили  главу первого социалистического государства на руки, и бережно перенеся в спальню, уложили его на кровать, встав рядом молчаливым полукругом. Феликс Дзержинский, не теряя драгоценных минут, побежал за доктором Семашко, который в должности наркома здравоохранения жил здесь же в кремле. Не­посредственно у кровати Ильича расположилась рыдающая Надежда Кон­стантиновна. Она гладила руку мужа и причитала, на кого же, дескать, тот пытается ее оставить. А затем, как бы утешая саму себя, обнадеживала, что все будет хорошо. Володенька поправится и допишет свое политическое за­вещание.
 
    Слово «политическое завещание» резануло слух Иосифа Виссарионовича, стоящего за спинами товарищей. Никто кроме него не обратил внимания на причитания убитой горем женщины. Сталин нахмурился и посмотрел в окно, где в сером, сыром мартовском небе кружила стая крикливых галок.

    Владимир Ильич Ленин пережил этот удар, но восстановить здоровье в полной мере, было ему уже не суждено.  До самой смерти, в течение года, он жил на свежем воздухе, в Горках. Правая половина тела не работала, его во­зили на коляске. Речь временами напоминала невнятное мычание слабоумного, а иногда в светлые моменты разговор сильно пьяного человека во сне. Судя по капризному поведению, было очевидно, что инсульт проехался катком и лобным полушариям вождя, ответственным за эмоционально-волевую сферу. Тем не менее, с  поста главы государства, в связи с плачевным состоянию здоровья он не ушел, чем положил недобрую традицию для последующих поколений.  С тех пор, за редким исключением, любое российское верховное лицо выносили из «рабочего кабинета» ногами вперед, в направлении кремлевской стены под стенание о безвременной кончине, пусть даже и пребывало оно, в глубоком  старческом маразме.

  Весь 1923 год прошел под знаком жестокой  подковерной  борьбы за место преемника. Бывшие соратники по борьбе, раскололись на группи­ровки, каждая со своим лидером во главе.  Каждая из них тянула одеяло на свою сторону,  всяческими правдами и неправдами, стараясь набрать побольше очков. Благо дело не дошло до прямых столк­новений и политических убийств. Владимир Ильич Ленин, хоть и превра­тился в овощ, все же служил, пусть и слабеющей, но объединяющей всех силой.

    В конце июля или начале августа вождя в Горках, посетил Иосиф Висса­рионович Сталин. С болезнью Ильича, он резко стал набирать поли­тический вес в руководстве страны. Жестко и бескомпромиссно, шагая по го­ловам, к осени 1923 года, кремлевский горец был в одном рывке от вершины власти, однако не спешил, прочно и надежно укрепляя свои пози­ции. Коба приехал с охраной. Многих визитеров Ленин не узнавал, или де­лал вид, что не узнает, не желая с ними общаться. С Иосифом Виссарионови­чем этот номер не прошел. Едва поздоровавшись, он цепко взялся за рукояти инвалидной коля­ски, в которой сидел вождь и покатил ее по мощеным аллеям вглубь усадеб­ного парка. Пытавшуюся  было протестовать Надежду Константиновну Крупскую, два молодцеватых сталинских охранника в начищенных хромо­вых сапогах и косоворотках, вежливо и одновременно настойчиво, взяли под локотки и препроводили в дом.

    Найдя укромную лавочку в тени, Сталин присел на нее и, припарковав ко­ляску с Владимиром Ильичем напротив, завел неспешный разговор. Вернее общение больше напоминало монолог. Говорил будущий отец всех народов, Ленин же в ответ у-укал и мычал, то возмущенно, то гневливо, то загадочно.
Поговорив недолго, как водится для приличия о погоде, Сталин сразу пере­шел к делу. Его беспокоил вопрос о политическом завещании вождя, было ли таковое на самом деле и что в нем написано.

    Близился очередной партийный съезд и мало ли, какой фортель могли вы­кинуть его соперники. Иосиф Виссарионович не любил сюрпризов. Это позднее всесоюзные съезды коммунистической партии превратились в меро­приятие, где все встают и хлопают и чем громче, тем лучше для партийной карьеры, но тогда дела обстояли иначе. Существовал плюрализм мнений и соответственно внутрипартийная борьба.  Каждая группа имела свой особый взгляд на текущий политический момент. Съезд проходил в горячих дебатах, докладчики часто выходили из регламента, случался мордобой. Можно было к открытию съезда полагать себя всемогущим партийным бонзой, а через несколько дней оказаться лежащим в сточной канаве и никто из бывших товарищей, не подавал тебе руки.

    Владимир Ильич, на вопрос секретаря ЦК, именно этот пост тогда занимал Сталин, нервно задергал левой рукой. В подлокотнике его кресла находились карандаш и бумага. С целью отработки мелкой моторики, Семашко рекомен­довал Ленину тренироваться писать или рисовать. Иосиф Виссарионович помог достать письменные принадлежности. В течение следующих четверти часа Ильич старательно пытался вывести несколько букв. Когда терпение бу­дущего отца всех народов лопнуло, и он выдернул листок из-под карандаша, некогда строчившие длинные пространные сочинения на политические темы, на нем с трудом угадывалось имя «Иосиф» и восклицательный знак.

  Со свойственной кавказцу вспыльчивостью Сталин обругал старшего това­рища и бесцеремонно стащил с его головы легендарную кепку. Будучи чело­веком прозорливым, рассуждая жестко и логично, он решил, что если и су­ществует подобный документ, то спрятан, он должен быть в самом укром­ном, интимном месте Ильича – в кепке. И не ошибся.  Пока разволновавше­гося Ленина трясло в падучей, приступы которой повторялись все чаще и чаще, коварный секретарь ЦК, извлек из-под подкладки головного убора не­сколько сложенных в четверо листов и тут же развернул их.  Сложно сказать какие чувства испытал тогда  Коба, удовлетворение, разочарование или не­доумение. Лукаво сощурившись, подергав ус, он погрозил Владимиру Иль­ичу пальцем и что-то пробубнил по-грузински. Все листы были испещрены нечитаемыми каракулями, подобными тем, какие рисует малолетний ребе­нок, подражая пишущему родителю.  Сталин положил эти листы назад в кепку и натянул ее на голову вождя козырьком назад.

    Вальяжно откинувшись на скамье, будущий гений всех времен и народов Сталин, неспеша, набив трубку и раскурив ее начал как бы рассуждать вслух, как бы обращаясь к Ленину. Тот по­сле приступа монотонно покачивал головой и скорее всего ничего не понимал.
- Так вот какое завещание мой дорогой Ильич ты написал, можешь прочитать? Что  и кому ты завещаешь?  ЦК партии, как свора лающих собак. Беснуются, брызжут слюной и никого укусить не могут. Звон в ушах стоит. Старые большевики называется! Дураки, пьяницы и воры. Люди нам пе­рестали верить, того и гляди разнесут по кускам страну. Человек будущего Яшка-Людоед! Не-ет, - Сталин сплюнул через плечо, - он человек прошлого. И ты, уже Владимир Ильич, че­ловек прошлого. И всех яшкиных дружков я скоро сделаю людьми прошлого. А человека будущего необходимо выковывать в горниле войн и труда. Соби­рать его по крупицам, воспитывать, сечь нещадно, что бы был он ради идеи готов на все. Иначе новый мир, нам Ильич не построить. Ты начинал не плохо, затем устал, обмяк. Сам любил повторять, что чистыми руками рево­люция не делается. А завещать нам ничего не нужно. Мы сами все возьмем.
 
      Иосиф Виссарионович глубоко затянулся трубкой и выпустил струю дыма  Владимиру Ильичу в лицо, от чего тот сморщился и стал похож на скрюченный, желтеющий гриб.

    Завещание, принадлежащее якобы руке вождя, все же явилось свету. Оно было зачитано на съезде, но не обнародовано. По своей размытости и беззубости оно более походит на продукт коллективного творчества, типа ни нашим, ни вашим. Скорее всего, записывала его в редкие  светлые промежутки ленинского сознания  Надежда Константиновна Крупская, а редактировали сообща приближенные к нему старые большевики, в то время, когда Ильич вновь отправлялся путешествовать темными кистозными угол­ками своего, изъеденного склерозом мозга. Разумеется, ничего из того, что было написано в так называемом завещании, сделано не было.

    А опыты по гуманитарной селекции целого народа, начатые Лениным и продолженные с глобальным размахом Иосифом Виссарионовичем Стали­ным, имели необратимые последствия. Отец всех народов, как и обещал, с не­виданным до селе упорством, методично выковывал новых людей. Жег их горниле войн и непосильного труда. Закалял в колымских тундрах. Зомбировал, внедряя в их подсознание иные принципы и идеологии. Сажал на кол и заливал глотки свинцом. Растирал в труху миллионы людей, добавляя в месиво фосфор, серебро, мышьяк и серу, и лепил из этой смеси прожорливого гомункула – сверхчеловека, который бы был способен на все. И появился его старанием на свет этот новый вид – Homo soveticus, разбежался и прыгнул в сторону света. Однако планки не взял и теперь па­дает и падает в зияющую неизвестностью пустоту.