После развода отец щедро оставил маме все что мог оставить - фамильную кооперативную квартиру, машину, дачу и прочие материальные блага нажитые за годы империи. Он взял с собой только книги и старого седого и уже подслеповатого пса - Борьку.

Теперь отец жил в дальнючем спальном районе - с поэтическим названием Северо-Восток. Норд-Ост. Кстати, в том же направлении находился  и район со страшным названием - Высоковольтный. Подозреваю, в советское время там делали электрические стулья - на экспорт.

В жизни не приходилось ходить в дальний поход на этот зюйд-зюйд ост, да и сейчас погнали туда бестолковые высоковольтные обстоятельства.

Ташкент советского времени был этнически уникальным городом. На пропахшем ким-чи Куйлюке жили депортированые с Дальнего Востка корейцы, на Асакинской еще дореволюционные зажиточные армяне, в районе Алайского - работящие поволжские немцы, Старый город был глинобитно-узбекским, а Чиланзар по-хрущебски русским. На Болгарке жили болгары, а особенностью Северо-Востока было то, что здесь осели настоящие греки.

Это были греческие коммунисты - которые по кремлевским планам должны были перевести в уютный социалистический лагерь и тёплую Грецию. Греческая гражданская война длившаяся с 1946 по 49 годы - это одно из первых настоящих сражений войны холодной. Революция 1949 года провалилась и в Греции победили про-американские роялисты. Поэтому авангард греческой компартии - тысяч двенадцать эллинов-партизан с жёнами и детьми очутились на ташкентской окраине, где им всем была выделена комфортная жилплощадь.

Кроме крыши над головой греков целых два года бесплатно кормили из солдатских полевых кухонь - поставив на полное военное довольствие. Внутрь  их гетто никто не лез - в конце концов это были в большинстве своём обстрелянные бесстрашные люди выбившие из Греции итальянских фашистов. Греки сами решали вопросы  внутреннего порядка и безопасности, открывали лавочки, цеха и даже, если верить выросшему в двенадцатом жилгородке Малявину - имели частный греческий кинотеатр.

Компактное вавилонское столпотворение доперестроечного Ташкента сделало  наш город настоящим Гонконгом для не самых законопослушных граждан СССР. Теплее, уютней и комфортней места для беглых каторжников и лиц в розыске, чем Ташкент - стоило бы поискать. Тут легко и сытно было зимовать, не сложно сработать левую ксивотуру, и даже безопасно собрать  всесоюзную воровскую сходку или чемпионат карточных катал.

Юртбаши  блестяще решил все эти проблемы.  Из Ташкента сбежали все у кого были ноги. В настоящий момент массово уезжают и распыляются по всему свету сами узбеки. А улицы города - эдакой Одессы или Ростова Средней Азии превратились в сплошную зону спецконтроля в международном аэропорту.

***

Ну, конечно же четвёртый этаж. Ух. Отвык.Сегодня я обязательно встану перед отцом на колени. Я вел себя как неблагодарный свин. Если бы я раньше слушал отца. Если бы я всегда слушал отца!

С отвычки от длинных лестниц забилось сердце, зашумело в ушах и  вдруг выбросило меня на десять лет назад.

***

А вот и я - буквально набиваю рюкзак узбекскими кум-супонами. Цены поднимаются не то что каждый день - каждые шесть часов. А я гребу себе в валюте и в дуду не дую, а рюкзак это просто мой новый бумажник. Мама напрочь бросила попытки меня воспитывать после внушительной взятки в виде бриллиантового гарнитура - серьги и кольцо.  Сынок вырос - им можно гордиться. Отец же всё пытается меня исправить своими старорежимными совковыми штучками, пошлый неудачник.

Я почти не живу дома - у меня есть Вероника и всех мир теперь  мелко копошится у наших ног. Почти уже в дверях - вернулся.  Неудобно. Надо бы отцу сказать гуд бай - из вежливости. И бежать пока не завёл он свою старую шарманку.

Толкаю дверь в кабинет (всё пишет и пишет).

Первое что я вижу в кабинете отца - это пудель Борька. Борька присел на задние лапы и  тихо поскуливает, глядя наверх. Отец в сермяжных вязанных носках,  из тех что теперь бодро впаривают бабуляторы у метро.  Он взобрался на свой обкомовский стол и  теперь проверяет насколько качественно затянется петля на его  багровой шее. У ног  отца - почти пустая бутылка контрафактного Камю из княжества польского.

Первая мысль, которая у меня мелькает - почему-то о бутылке.  Сейчас отец, повиснув в петле - наверняка уронит бутылку, дёрнув ногой в вязанном носке. А бутылка выплюхнет последний коньяк на ворох печатной писанины разбросанной по столу.  Страницы бесконечных диссертаций. Поэтому первым делом я хватаю бутылку и отставляю в сторону. Так-то оно лучше.

- Бухаешь что ли, бать? Снова драматизируешь ситуацию? Чего ты?

Затягивание петли на шее - интимнейший процесс. Почти так же как и мастурбация, он требует полного одиночества и сосредоточенности на предмете.

Моё появление заставляет отца спрыгнуть на пол.

- А твоя мама подала сегодня на развод...

- Что ты говоришь?! Хм. А мне, ни бум-бум, ни словечком ведь не обмолвилась, хитрюга. Вы что, совсем уже озверели на старости лет? А вдруг, не дай бог конечно, а вот вдруг внуков скоро придётся нянчить?

- Внуков? Серьёзно?

Отец бодро снимает петлю с шеи и, аккуратно сложив, вешает на спинку стула.

-Внуков, сын? Внимаю. Ты что же это, с Ди  со своей примирился? Ну, молодчина! Вот это по-мужски!

- Никакой леди Ди, дэдди, давай без Шекспира, окей? Леди Ди! Леди Ди. Дура она областная.

-  Ну, понятно. Понятно все с тобой.

Вон глянь в окно, сын,  видишь - яблони в цвету стоят. Белые. Два три дня в году всего-то и цветут. Как бы подольше…Красотища ведь. Хотя разве замечали бы мы их красоту тогда?  Если бы они так каждый день цвели? Так вот, сын, и ты сейчас – как яблоня в цвету. Стройный, сильный, радостный, красивый. Не заметишь как осень в момент наползет, и ты сам о яблоках своих спелых начнешь слезы лить, понимаешь?

Будущее твое если продолжать станешь в том же ключе узнать случайно не хочешь? Вот он ты – стоишь с петлей на шее, а вот и жена бухгалтерию по разделу имущества расписывает. Сын неизвестно с кем и где болтается…

Отец издал странный клокочущий звук.

- Да ты, бать,  настоящим достоевским тут у меня стал! Сколько уже  можно про аграрных рабочих Узбекистана строчить - давай-ка в беллетристику вдарь.  Ну и что - развод. Делов-то! Знаешь, как мой босс, мистер Бэнфилд, говорит? Как бы это по-русски то лучше… О! У каждой грозовой тучи – подкладка есть из чистого серебра. Это к тому что – плюнь-ка ты на развод, батя, плюнь слюной, как плевали до эпохи исторического материализма! Мы тебе теперьча эдакую вдовушку подберем – молодую, ядренную и с сиськами, как у Саманты Фокс…

Для вескости я выуживаю из внутреннего кармана сигарку - толстенькую и злую, как оперившаяся боборыка пятнадцатилетнего недоросля. Прикурив, выпускаю  отцу в лицо ароматное облако далекой Гаваны.

- Сигары начал курить?  С каких пор? Мистер-твистер…

Зачем же ты так Шурик, с Дилюшкой нашей жестоко поступил? Она же ребёнок ещё совсем. Больно девушке сделал. Некрасиво. Как ты теперь у неё прощение сможешь вымолить, я себе даже не представляю.

- Ах ты вот о чем…  А ты, бать,  слышь, ты не шугнись за нее. У них, у баб, запас прочности. Рожают вон и ничего им не делается. Переживет, ни куда не денется, делов-то куча! Вот я тебя скоро с мисс Вероникой познакомлю – дэк у тебя вместо слов одни слюни останутся.

- Не шугнись, слюни,сигары – прямо в нэпмана ты у меня кооперативного превратился. Когда только успел?

- Слышь, бать, есть тут одно дельце на лимон грина! Давай-ка я тебя самого с леди Ди познакомлю поближе, раз она тебе так воображение будоражит. Ну - совсем близко сведу, понимаешь? Сводишь ее в кабак там разок.  Не совсем ведь зарджавели, генацвали, а?

Ди, конечно, в койке прямо скажем так, далеко  еще не Ким Бессинджер… Ну - отвлечёшься хотя бы. Я вообще не представляю как с одной бабой больше года можно прожить, а ты вона - из двадцатипятилетнего рабства вырвался. Развлечёшься опять же. А потом -  потом хоть снова в петлю.

Тут то отец мне и звезданул. Именно звезданул - искры из глаз посыпались. Давно он меня не воспитывал. А рука у отца тяжелая. Он детдомовский, папка-то мой. Да ещё погранвойска. Тяжелый кулак.

Только сидел в кресле - а глядите-ка уже  на полу сижу. Огонёк от боборыки ковёр прожёг. Отцу в Бухаре это ковёр вручили. Там  вечно рамсы коврами развести стараются. Личный шофёр отца, обливаясь конским потом пёр вихрастый ковёр на наш пятый этаж.

- Ты, это, сына, это ты не подумав совсем сказал. А надо бы думать. Думать. На то мы и люди. Слово, оно не воробей, в слове сила знаешь какая? Великая сила.

Отец отошёл и приоткрыв окно, закурил. Дальше он неожиданно стал говорить уже с  самим собой.

- Что думает жена профессора, на члене слесаря?  Ум хорошо, а хуй… И почему я не научился сам промывать ей этот чёртов карбюратор? А любят они длинный член и умелые  мужские руки, а не  красивые слова. Грошь им цена - словам.

А  я и сподличал. Пока он спиной ко мне стоял и рассуждал о неуловимой природе женщин. Философию разводил. Я прыгнул  на него неожиданно, со спины.  Как камышовый кот. Повалил всем весом на паркет.

- Вот тебе за маму! И за меня тебе - вот. На! Помнишь, батя, как ты со мной уроки делал во втором классе? Помнишь? Я сторможу чего, а ты мне бабац – подзатыльник, бабац – подзатыльник! Слышь, ты, батянь, – вырос я уже, понял, да? Мужик я уже, понял - нет? И зарабатываю больше тебя, и баба у меня – вообще лучшая в мире, ты понял, и ещё круче стану чем ты когда то мечтал, нет - ты понял меня?

***

На мое счастье отец  теперь был дома. Он открыл дверь, улыбнулся, взмахом пригласил меня внутрь и ушёл в свою комнату не промолвив не слова. Пишет. Он всегда так себя ведёт, когда пишет.

Я стал неспешно оглядывать новое пристанище отца. Это была малюсенькая двухкомнатная хрущоба, которая спала и грезила капитальным ремонтом. Гигантская библиотека теперь просто не вмещалась в новую северо-восточную реальность. Книги были повсюду - на старых полках, более подходивших на растопку, на жёлтом пупырчатом полу, по пыльным углам, книгами были завалены  паутинные антресоли, стопки книг неровно стояли у кровати, веером лежали на старинном громком холодильнике, толпились на застеклённом луковом балконе. Наиболее провинившиеся экземпляры лежали стопкой на сливном бачке унитаза.

Оглядев эти книги я вдруг представил то несметное количество людей, которые когда-то, оторвавшись от реальности, уходили с головой в белый лист бумаги, портили себе глаза при тусклом свете, терпели лишения и презрение более приземлённых окружающих, и все только от призрачной надежды, надежды на то что их историю, историю, которые они считают неимоверно важной - кто -нибудь да и дослушает до конца. Потом ради этих их похожих одна на другую историй, рубили деревья, печатали книги, книги, книги - так много книг, что теперь казалось в квартирке отца стоит гомон и толчея воскресной барахолки на Тезиковой даче.

Я рванул на себя дверцу холодильника, почти уверенный, что поток печатной мудрости изольётся на меня и оттуда. На решетчатой полке лежал впечатляющих размеров кусок красной рыбы. Уверен, вы видели такую рыбу - в мелкой бронзовой кольчуге чешуи - крикливо-оранжевая пахучая плоть. Холодное копчение. Больше никакой еды в холодильнике не было. Книг там тоже не было. Все остальное пространство холодильника, с аптечной аккуратностью было заполнено стаканчиками с водкой. Не знаю как сейчас, а тогда делали  под водку пластиковые стаканчики, типа тех из каких нормальные люди нынче едят йогурт.  А тут вместо йогурта - водка. Срываешь крышечку из фольги и бульк - сотка.

Водка была кстати. Меня мучило неприятное состояние после утренней водки шашлычника и  быстрого нагромождения последующих событий.

Воровато оглянувшись на пыльных обитателей  отцовой комнаты я рванул водку-йогуртовку за шапку и опрокинул в рот. Залпом не получилось, все сущность моя попыталась вытеснить продукт обратно, и я плюнул на стенку холодильника. Но часть содержимого все же  достигла желудка - я в деталях чувствовал путь проделанный агрессивным веществом.

- Водку пьёшь?

Голос отца ласково прозвучал за спиной

- Нет, это ты водку пьёшь - судя по содержимому холодильника

- Ты закусывай давай, закусывай. Вон - рыба есть

В голосе отца появилась нотка гордости, будто это он сам поймал и закоптил внеземную оранжевую рыбину.

- Давай - режь и с хлебом…Луковицу вон почисти. О! Похоже хлеб-то кончился. Отец стал потерянно протирать очки, печально щурясь, будто не хлеб кончился, а умер кто-то очень близкий и для отца дорогой.

- Сходишь в хлебный? Тут рядом совсем.

- Зачем тебе столько водки, пап?

- А у меня, знаешь, система теперь новая. С утра писать сажусь - пью кофе. Кружка. Потом вторая, потом третья. После третей по времени часов десять утра. Кофе уже не действует. И противно. Вот тут стаканчики-то и идут в ход. Очень удобно. Главное - не больше одного стаканчика в час, а то буквы друг на друга запрыгивают.

- Да зачем же тебе эта писанина? Моторчик сорвёшь. Чего ради стимулироваться такой ценой? Ради праха веков - я кивнул на пыльные залежи библиотеки.

- Заказов много. Очень много. Никому не могу отказать. Несут и несут. А откажусь - вдруг перестанут. Мама твоя все забрала. Хочу вот купить квартиру побольше, нам со Василиной.

- С какой ещё Василиной?

- Боже, да вы ведь не знакомы!

Отец рванул в свой кабинет и скоро вернулся с фотографией в китайской пластиковой рамке. По рамке ползли драконы и прочая китайская нечисть. На фотографии была изображена довольно миловидная нимфетка лет семнадцати.

- Дык это, пап, сколько же ей лет то?

-Восемнадцать. Наполовину гречанка, наполовину татарка, представляешь? Василина Ангелопулос! Ангел небесный!

- И вы …это… А где она сейчас?

- В училище ещё.

Отец стрельнул на часы

- Придёт через два часа

- Так она и живёт тут?

Я со мнением оглядел квартирку. Присутствием хозяйки совсем не пахло. Напрочь.

- Моя муза! Ты не представляешь какое это чудо, молоденькая, наивная красивая девушка.

- Почему же не представляю - очень хорошо представляю. Завидую даже! Познакомишь?

Отец показал мне кулак.

- Куплю кооператив. Куплю. А добьёт училище - в институт направлю. Знакомства, слава богу, кой-какие остались. А можно и без института. Одну уже выучил на свою голову.

Так что не гнушаюсь теперь никаким заказами. Только мечтаю - научиться бы разделятся на троё. Один - пишет только для себя, для души, для истории. Другой - исключительно за бабки строчит. А третий - преподаёт себе в университете и жизни радуется. С Василинушкой моей - каждая минута в радость.

Ты за хлебом пойдёшь или как?

***

Марш бросок за хлебом совсем не добавил мне настроения. Если бы Бондарчуку пришла в голову нелепая мысль снять фильм о римской империи после нашествия варваров или о древней Греции из которой  живьём вытащили душу - место для натурных съёмок было готово.

Почти на каждом углу квартала находились какие-то ржавеющие гаражи, рядом с которыми стояли мусорные баки. Вокруг баков были неравномерно распределены различные продукты человеческой жизнедеятельности-  арбузные корки, банки от пива, пустые беломорканальи пачки и прочие предметы свидетельствующие о том, что  хотя цивилизация и сохранилась, но культура похоже,  северо-восток покинула. Если бегло судить по степени  и уровню разъёбанности - мусорные баки были ровесниками провалившегося греческого восстания.

Мятые стенки мусорных резервуаров всё ещё несли на себе реликты старинных эллинских ругательств. Экзотические альфы и омеги постепенно выцветали , в след за отступающими в родную Грецию коммунистами. Теперь на баках небрежным трафаретом было набрызгано эзотерическое заклинание на новом узбекском – «Махсустранс».  Махсус-транс это особое состояние духа, мистический транс, впав в который вы начинаете высыпать мусор рядом с баком, швырять окурки мимо урн, и ссать не поднимая круга.

Кстати, папины одноразовые водочные кардиостимуляторы продавались прямо в булочной. Это было и удобно и страшно. Если я сейчас же не вмешаюсь в судьбу отца - эта коварная булочная  введёт его в глубочайший  из известных смертным махсус транс. Надо  бы побыстрее наладить собственную жизнь и взяться за отца. Без отлагательств.

***

Пока я с ужасом пробивался сквозь лунный ландшафт Северо-Востока, на дом отца моего снизошла  с Олимпа божественная благодать в виде  Афины и Артемиды - Василина Ангелопулос.  Молоденькая эллинская пэтэушница стояла у плиты с воплощённой грацией богини красоты и плодородия.

- Вот умничка, теперь немного посоли и добавь лавровый лист.

Папа стоял рядом, уже довольно весёлый. Он так сиял будто лавровый лист для супа происходил непосредственного из венца лаурели на его голове.  От Василины исходило неземное сияние воспетое Анакреоном.

Я тут же отвёл глаза. Смотреть на молодую девушку в том мерзком,  гиперсексуальном состоянии в котором я находился после освобождения, не было никаких сил. Стыдно признаться, но только что я даже пытался заигрывать с очень потрепанной и многоразовой  квадратной продавщицей в булочной.

Заметив моё прибытие, отец радостно прокричал:

-Знакомьтесь! СЫН МОЙ! А я вот - учу Василиночку готовить!

Он произнёс это «сын мой» с такой гордостью, будто я по меньшей мере был нобелевским лауреатом.

Василина открыла пачку фабричных пельменей с надписью «Чучвара» и довольно жёстко плюхнула слипшийся ком в клокочущую гейзером кастрюлю.

- Теперь не забудь засечь время, солнце! Минут десять - и можно подавать, со сметанкой или уксусом. Отец посмотрел на гречанку лучезарным взором  потрёпанного, но несгибаемого романтика, и двинул курить - на балкон.

Я встал с ним рядом.

- Это что же здесь так помоек много, пап?

- И не говори. Свинство безграничное. Поэтому и спешу квартиру купить где поприличней. Хотя они и там, наверное,  скоро засрут всё. У тебя с документами-то как дела?

- Да отлично, отлично все пап! Осталось углубить и расширить.

- Не ври. Я же всегда вижу когда ты лжёшь. Да и мама только вот звонила - пока ты в хлебном был. Ищет тебя капитан какой-то. С крепостной фамилией.

- Казематов? Капитан Казематов?

- Вот вот. Ротмистр Сатрапов. Штабс-капитан Копейкин. Подпоручик Киже. Ты ничего натворить не успел?

- Нет-нет!

Довольно твердо сказал я, и немедленно вспомнил как всего пару часов назад душил леди Ди, метал в дерево кухонным ножом и экспроприировал наличность у гостеприимного , но излишне доверчивого шашлычника.

- Нет-нет-нет, что ты!

- Смотри. Я сейчас ничего не смогу для тебя сделать. Не те времена. И вообще. Не стоит тебе оседать в Ташкенте. Две судимости умудрился заработать. Бестолочь.  Не дадут теперь покоя. Ехать тебе отсюда надо. Бежать. Мы то, старики, как нибудь доживем в этой джамахерее. А вам никак нельзя тут. Эвакуация.

- Понятное дело. В Россию буду прорываться, пап. Как не посмотри - историческая родина.

- Жаль мне ваше поколение. Подвели мы вас. Не уберегли. Идеалы растоптали, страну по ветру пустили, да и ещё и поразводились к чёртовой матери. Отсюда и ваш нигилизм. Никаких ценностей, ориентиров - все размылось.

- Слушай, пап, а к чему вот эти прописки все, паспорта, трудовые книжки, порядок этот стадный, может к чёрту все? Может неправильно оно всё как-то?

- В каком смысле - к чёрту? Анархию что ли устроить? Людям хочется хлеба, зрелищ и плотской любви. Они позволяют государству заниматься организационными вопросами. Пенсия например, школы для детей, безопасность. Другой вопрос когда государство делает это не особенно умно и не особенно для большинства удобно. Это другой вопрос. Это уже, брат, революционная ситуация.

- Так может долой тогда это государство? Смыть в унитаз ко всем чертям все их торгово-промышленные палаты?

- Ты предлагаешь выйти на Сенатскую площадь? Соберётся толпа зевак с мороженным и попкорном. А в худшем случает приедут тупорылые танки.

- Да какая там Сенатская! Я хочу как Ганди. Положить на них на всех в одностороннем порядке. Это же муравейник какой-то! Матка, солдаты, санитары, рабочие, творческая, блин, интеллигенция. Как в лагере - по мастям все сидят. Мы же люди.Я хочу как человек. Разумное существо. В одностороннем порядке не признаю Узбекскую джамахирию, паспорта, визы, таможни, школы и тюрьмы. Я не на Сенатскую. Я ваще никуда не пойду. В частности к этому сановному Казематову уж точно не собираюсь.

- И что дальше? Бичевать? Бомжевать? Сдохнуть под забором.

- А может и под забором. Провоняю редькой и луком, понимаешь, и буду сморкаться в руку.

- Пойдём-ка, молодой Есенин. Я бы запретил молодым, с неокрепшими мозгами или вообще без мозгов (тут он глянул мне в глаза и улыбнулся) - читать литераторов которые покончили с собой. Негативная энергетика.

- А ведь Есенина вроде убили?

- А может он сам сильно хотел чтобы непременно убили? Может это тоже – способ самоубийства?

Отец повёл меня в комнату. Там он упрямыми пьяными глазами долго смотрел на книжную полку. Затем, вытащив на свет пушкинского медного всадника - вручил мне двести долларов.

- Что с работой планируешь? Английский совсем, небось, забыл?

- Да, блин,  везде им паспорт  теперь с пропиской подавай. Гады. Пока переводиками по мелочёвке клюю. Английский помню вроде.

- Знаешь, тебе, пока бумаги не справил, надо бы в гостиницы попробовать. Помнишь, как ты на первом курсе с туристами околачивался? Самое сейчас то, на мой непросвещённый взгляд.

- Хорошая мысль, кстати. Почему я раньше тебя никогда не слушал и не слышал?

- Ладно. Пойдём ужинать - Василина заждалась, неудобно.

***

Перед самым принятием василининой чучвары, отец опрокинул в рот ещё один стаканчик - который его, скорее всего и доконал. Он  аккуратно сложил на столе руки, и мгновенно уснул как  бедный студент на скучной лекции.

- Давайте его на кровать унесём, пожалуйста!

(Я вам говорил уже что приятнее чем томный голос этой Афродизьяты вы и в жизни ничего не слыхивали?)

- Дэк эта - может он очнётся ещё? Вроде как рано - спать-то?

-Нет-нет. Что вы! Он теперь так до пяти утра. Потом вскочит - кофе выпьет и  сразу писать засядет.

***

Мы подняли отца за руки-за ноги, и обмениваясь робкими взглядами, понесли его в прокуренный кабинет. Когда мы с Васей дошли до кушетки, то знали друг друга уже сто лет. Раскачав отца с весёлым хохотком, мы швыркнули его кулем на кровать.  Когда подтыкали в четыре руки вкруг него турецкий плед, случайно столкнулись и я почувствовал плечом божественное совершенство маленькой и твёрдой груди юной эллинки.

Мои джинсы вдруг стали неожиданно узки.

- У вас такие синие глаза!

Прошептала она о контактных линзах леди Ди.

Тогда я крепко взял голову Васи в свои ладони и потянул к себе. Она готовно закрыла глаза и слегка приоткрыла губы. В ту же самую секунду я стал невероятно противен сам себе. В который уже раз за долгий, испещрённый мусорными свалками день.

Женщины отбирают у нас волю не тем, что подкладывают под груди поролон и нарочито забывают застегнуть верхнюю пуговицу. Нет. Хотя и эти штучки я бы подверг строгому лицензированию.

Основной  приём женщины, её смертельное айкидо, это впарить самцу уверенность будто вековое сопротивление может быть очень легко сломлено. Тогда он, сохатый, сам полетит с головою в пропасть.

Оттолкнуть от себя молоденькое нежное существо, которое технически являлось моей мачехой, стоило неимоверного волевого усилия. Достаточно неудачной попытки инцеста с тетушкой - в первый день на свободе. И так попаду в ад.

От греха подальше буркнув «пойду курну» -  я кубарем выскочил из отцовской северо-восточной резиденции.

***

Афганский альбом. Карши-Ханабад.

Используя все дипломатические и военные каналы Пентагон очень заботливо и быстро начал развивать новый транспортный узел –  базу К2 в Узбекистане.

Первичный длинный маршрут транспортировки грузов и военнослужащих из Дувра, штат Делавар в Карши был признан слишком долгим и его решенно было заменить на более короткий бросок из немецкого города Рамштайн. Из Рамштайна в Ханабад потянулись грузы со всем необходимым для обеспечения сил коалиции в Афганистане. Обратно по ротации возвращались отслужившие  солдаты, а иногда раненные и убитые в боях.

Служащие Ханабада считались везунчиками – платили тут так же как в Афганистане – с надбавками за жару и  боевые действия, но самой войны не было. Был гостеприимный узбекский город Карши, с расцветшими тут дискотеками и ресторанами, пловом и сговорчивыми девчатами.

Были спортивные залы-качалки и компьютерные игры. Единственной напругой для Джи Ай был сухой закон. Но в увольнении можно было все, а на базе стало популярным так называемое ниар-биар – «почти пиво»- безалкогольная «Балтика -0»

Возвращались в реальность на базе когда транзитом заходил груз 200 – тут его перепаковывали, а в Рамштайне уже сортировали в красивые гробы с американским флагом.  Но чаще были борты с тяжелораненными. В такие дни на базе у всех были мрачные лица, никто не болтался на турниках и не слушал плейеров. Совсем недалеко шла настоящая война.

Особенно жарким местом считался Кандагар и окрестности – юг Афганистана. После того как талибы сбили там  заходящий в посадочную глиссаду огромный, чем-то схожий с советским ИЛ-76 -  Боинг С-17 «Глоубмастер», было принято решение не садиться там, а по-возможности сбрасывать груза парашютом или транспортировать из Ханабада на узбекских Камазах с местными водителями. Пентагоновские ставки были мечтой узбекских дальнобойщиков. За такие тарифы они готовы были ехать по минному полю.

Парашютные платформы с грузом и бесбашенные камазисты Узбекистана умудрялись доставить фураж в такие места где даже вертолету было сложно совершить посадку.

Среди выкрашенных серой краской-невидимкой американских бортов попадались и старенькие беленькие советские АН-12  тоже вылетавшие из К2 – на юг. И чтобы там не говорили о нейтралитете Узбекистана в той военной операции – трудно представить, что на этих АН 12 летали американские лётчики.

Военные во всем мире одинаковы в одном – встрече начальства. Перед прибытием в Карши министра обороны США Дональда Рамсфелда, который даже не залетал в Ташкент, аэродром К2 вымыли вонючим антибактерицидным мылом и залили бетонном трассу от стоянки самолетов до штаба К2.

«Узбекистан стоит на правильном пути партнерства в НАТО и безусловно является страной с великим будущим» - сообщил Рамсфелд и двинул дальше,  на авиабазу в Баграм.