– Готика, насколько я понимаю, это стиль, пришедший на смену романскому, всё правильно, пятнадцатый век... А вот при чём здесь Гёте?! Гёте он был позже...  – так рассуждал Витя, бредя рядом с Анечкой по пустынной мостовой. Они возвращались со сходки Инакомыслящих...

– Дурак ты, Витя,  – перебила его грубо, но по-дружески Аня.  – Тут не в этом дело. Ты думаешь, наш президент желтоличикам просто так респекты выказывает?! От неча делать... Не-ет... Что-то он с этого имеет. Или же они прижали его как следует.

– И что... Ты хочешь сказать, что Китайская Угроза действительно существует?!
– Ну так!
– И... ты хочешь сказать, что эта ... Проблема важнее войны в Ираке, голода в странах третьего мира или же классового неравенства?!
– Уф-ф... Ну, как тебе, паиньке совестливому, это подоходчивее объяснить. Ты ж кроме книжек в жизни ни черта не видал...
– Минуточку! Минуточку... По-моему, это ВЫ ВСЕ фигнёй страдаете. Диссиденты хреновы! Тоже мне, мыслящие люди. Интеллигенция, скорбящая душою о Родине да Человеке! От нечего делать кучкуетесь да высасываете из пальца ПРОБЛЕМЫ, а то, что происходит рядом, вас, я извиняюсь за выражение, не ебёт. Я не про тебя говорю. Ты  – несчастная. Запутавшаяся. Взявшая грех на душу ради необходимости себя да мать кормить. Ты просто молодая ещё и прониклась идеями. И, заметь, беспотными, лишёнными смысла! Трёп посредственностей, желающих  казаться индивидуалами, эдакими непризнанными маргинальными гениями...

– Стой. Остановись. У меня шнурок развязался.

Они остановились под фонарём. Аня наклонилась над ботинком, а Витя участливо тоже вроде бы склонился. И получил по морде. Ну вот, опять эта замечательная девчушка его бьёт.

– Придурок! Если кто-то из нас и является интеллигентом, витающим в облаках, так это ты! Потому, что, живущий в реале, среди проблем, чел уже давно бы допёр, что вся эта наша болтовня  – лишь ПРИКРЫТИЕ!!! Идиот, бля...
– Идиот у нас Мышкин.
– Да Мышкин мужик! Свой пацан. А вот ты  – ИДИОТ!!!
– А ты... красивая девушка! Строптивая, смелая... Ну, в общем, если бы я не был «вне», я бы сказал: «Анюта, я тебя люблю, будь моей девушкой».

В это время замигал и погас фонарь, под которым они стояли, сидящая на нём сизо-чёрная ворона взлетела, а её место заняла сорока, и была она какая-то рассерженная, а посему начала гадить вниз по вертикали. Кал пал на рыжие анечикны волосы, стёк по лбу... Витя протянул ей свой носовой платочек.

– Вот, возьми, только краешком вытирайся, а то сморкался я в него...
– Спасибо.  –  Аня взяла платок, вытерлась.  – Какая, блин, романтика...  – И робко, как летний ветерок, чмокнула его в щёку, сильно при этом покраснев...  – Все мы, Витенька, вне... Ох как вне...

Браян и Алина страстно любили друг друга. На мятых простынях, на скомканной одежде, на ломанных шипастых стеблях осыпавшихся чайных роз...

– Сегодняшний концерт был так себе... всё почему-то уже не то, ты меня понимаешь, родной?..
– Понимаю... Когда я был гитаристом при Певице, я всегда заканчивал свой день этим ощущением.

– А я, когда стала риэлтером в конторе Натальи Правдиной, поняла... О-о, да-а... да-да..., поняла, что всё всегда и везде не то, что все и всегда не те и... именно поэтому мы должны сделать так, чтобы все эти «не те» попродали нам свои хаты... Ещё несколько квартир, и мы ещё несколько дней будем дышать свободно и не замечать этой «нетаковости»...

Алина покрывала горячими поцелуями полосочку тёмных волос идущую от груди ниже пупка, Алинины губки ползли ещё ниже... Брай как-то рассеянно принимал её ласки. А потом, когда они лежали обнявшись и прильнув друг к другу потными телами, он, закурив, спросил:

– Алин, а ты не думала о том,  что если б ты была нормальной... Не риэлтером из параллельного мира, а нормальной, то ты бы не ощущала всей этой нетакущести и жила б себе, старилась не парилась??? Алина вздрогнула, хотела отстраниться, но Брай лишь крепче прижал её к себе...

... Нормальная Алина повесилась на водосточной трубе напротив квартиры свиносемьи Алдохиных, труба не выдержала, рухнула вниз, нормальная Алина валялась со сломанными ногами на асфальте во дворе, когда злой заспанный Эдик  – муж Нины Алдохиной, вышел во двор ни то со шваброй, ни то с лопатой и обрушил её на Алинину спину за то, что та помешала здоровому сну порядочной семьи. Нормальная Алина стала инвалидом, навсегда прикованным к постели... Нормальная Алина не умела ходить и жопа у неё была в пролежнях... Завистливые медсёстры отрезали Алине длинные русые волосы. На ноги нормальной Алины не смотрели бы так вожделенно похотливые мужи... Нормальная Алина всегда видела бы через пыльные окна один и тот же пейзаж: кусок дома, серую дорогу. А потом его бы кто-то разнообразил припаркованной развесёлой окой. И она, нормальная, не ощущающая томленья в душе и некоторой нетаковости, тихо бы завидовала этому явному... диссиденту... с занозочкою под сердцем...  И эта молчаливая зависть ела бы её, ела, да так бы и не съела. Диссидента (или диссидентку) бы подстрелили, оку бы свезли прочь, дабы не смущать народ, пейзаж бы вновь стал прежним...

Нормальный Браян... Сделал бы карьеру в постели Певицы и на сцене рядом с ней... У него были бы «драгс», «гёрлз»... а ясноокой русской блондиночки с занозой не было бы... Ещё бы! Ибо вряд ли бы он заявился с благотворительной миссией в город, где дети впитывают водку с... а женщины... Ну, вобщем, вы же помните, да?... В ту самую больничку... Или... неужели... его возбуждают пролежни?.. Нормальный Браян... Хм, неплохо... Ему есть о чём горевать. Ему незачем бы было сидеть за звукорежиссёрским пультом Нигде, отстраивая звук сайкобильщиков, назвавшихся «Пьяным хохлом».

– Нет, не думала,  – сказала Аля, изобразив глупую улыбку, положила на грудь Брая голову и решила просто заснуть и не заморачиваться. Какой же он... тёплый!!! И хорошо же всё-таки, что он тогда появился и заставил её ощутить себя слабой дурёхой, да тем и спас. А теперь всё стало как-то уж слишком зыбко  – исчезла прежняя стабильность. Теперь он сам в чём-то как будто сомневается... И всё равно хорошо: живой (ну, относительно), тёплый, сердце глухо бьётся... И от этого стука такое умиротворение приходит, что аж слёзы на глаза наворачиваются...
– Ты знаешь, Аль, я ведь с тобой расстаться хочу,  – сказал вдруг Браян, тихо, робко, неуверенно, а то, что последовало далее, слышать совсем тяжко было,  – так будет лучше для нас обоих,  –  и было в этих словах что-то трусовато-придурочное, характерное для большинства мужиков из прошлой жизни, для тех, что отбывали пожизненный срок в качестве законопослушных граждан в её городе...
– Не смешно,  – сказала она на всякий случай, ибо надежда, она... Ну, вы же знаете... – Я тебя заебала, что ли?
– Н-нет, ты хорошая, просто я встретил Алису. Она очень красивая, она племянница мэра, посему она никогда не мечтала повеситься, она не слушает рок, не пьёт лишнего и... Она никогда не высказывает своего мнения... Ну, в общем, она классная, нам весело вместе, и мне кажется, у меня к ней чувства...
– Хм. Стало быть, она не из риэлтеров... И кем же ты ей представился? Заезжим иностранным туристом? Не мог же ты живой, не обречённой девушке нас попалить...
– А она не спрашивала. Я ж говорю, она не задаёт лишних вопросов.

Алина встала с постели в чём мать родила, подошла к окну, села на подоконник и закурила. Луна красиво подсвечивала её изящный, но какой-то трагично-надломленный силуэт. И это говорит тот самый Брай, который валялся на клумбе перед её домом, продырявленный колышками и хохотал, истекая кровью?! Час от часу не легче, уж лучше б тогда истёк, однако, риэлтера хрен убьёшь, пока людишки продают ему свои халупы.

Ричард Бах переспал с Натальей Правдиной, после чего его без лишних слов охотно напечатали в издательстве «Соня»  – там же, где и Пауло Коэльо. С последним они познакомились в реале и теперь частенько бухали вместе.

Витенька ушёл из дому, стал жить в каком-то немыслимом подвале заброшенного здания с другими такими же, с большим аппетитом поедая приносимые ему Анечкой блинчики с мясом.

Сама же Аня успела замочить ещё парочку сластолюбивых богачей, которые, к счастью, были просто «бизнесменами» а к политике отношения не имели, так что у неё было главное, что требовалось в нынешней ситуации  – покой энд бабки. Мать не приставала с расспросами, просто в нужное время уходила на ночь к подруге, думала, что дочь «блядует», однако раз семье денег не хватает, то пусть... На самом деле Анюта была невиннее многих своих сверстниц. Она благополучно окончила школу, а на выпускном не собиралась ни с физручкой в туалате бухать, ни девственности лишаться, она просто забрала аттестат, вручила своей классухе какую-то чахленькую гвоздичку, стыренную накануне с кладбища, да и свалила.

У здания драмтеатра, где проходил выпускной вечер, её уже поджидала клетчатая Алькина ока. Однако сама Алина была не так раздолбайски весела, как должна бы быть обладательница такой тачечки... Анюта глянула на неё с заднего сиденья и обалдела: чёрные как смоль волосы...

– Аль, ты ли это?
– Я,  – яерноволосая обернулась, и Аня с трудом признала в ней свою белокурую гламурную подругу-риэлтершу. Мало того  – Алина была не накрашена, а глаза (явно заплаканные и опухшие) скрывали чёрные непроницаемые квадратики очков. Аня ещё подумала, что не покрасься Алина в чёрный, была бы она похожа на эдакую  непробиваемую ледяную «истинную арийку».

– У тебя что, проблемы?
– Поехали к нам, в мир  риэлтеров, там и поговорим,  – отрезала Аля. Аня молча кивнула.

Сидя за столиком всё того же кафе, в котором впервые Алина всё ей о их мире и себе разжевала, она узнала, что Алину бросил Браян.

– А у тебя с Витей как?
– Да никак. Однако в делишки «инакомыслящих» он постепенно въезжает.
– Стрелять научился?
– Ну... всему своё время, дорогуша. Пока что он ещё хилый, никак двустволку преломить не может с первого раза, чтоб в неё патроны зарядить, всё она у него пружинит, да по носу, по носу... Ну ещё я тумаков добавляю, чтоб не расслаблялся.
– С тумаками ты, сестра, поосторожнее, а то сбежит, как мой, к нормальной...  – горько изрекла Аля, затягиваясь крепкой и вонючей сигаретой,  – Брай ушёл, «слимс» она больше не курила. Чёрные очки она так и не сняла.

Аня уверенно рассмеялась:

– Не гони! Уйдёт! Тоже мне, сказала!!! Твой Брай  – скоморох, уж извини меня, а Витька, Витька  – у-у... гений! На нём вся мировая литература держится. На нём и его помойке! С тех пор, как он с дедами накосячил да в подполье ушёл, ты погляди что в мире твориться то стало! Серёжа Лукьяненко, так и не довершив свою трилогию, повесился, Илья, журналист то питерский, он вообще... проститутку изнасиловал, потом её убил и теперь в тюрьме сидит, толстая девочка Маня (ну, которая дворянского происхождения) похудела и пошла в манекенщицы, Мышкина, пацана нашего, однокашничка, более не чтят, как живого литературного героя, фанаты все поразбежались, даром теперь никто его и не накурит, так он опять в психушку лёг, бедняжка!

– Что, Витька не пишет щас? А ведь реально  – смотрю телек, а там в новостях всё какие-то катаклизмы, беспорядки и непременно с кем-то из известных литераторов связанные тем или иным способом... Вчера, например, про бегство Лимонова из Лефортово узнала, да про то, что Володя Сорокин возглавил на Поклонной горе демонстрацию против самого себя. Демонстранты его не поняли, гнать стали, да он не уходит, что-то про порнографию орёт, про моральное разложение всего нынешнего общества, про... А тут Лимонов в обществе нимфеток с маузерами подоспел... Многие из участников демонстрации были людьми неуравновешенными, стали неадекватно реагировать на происходящее: в камеру показали, как какой-то мужик подхватил мусорницу, желая её на рядомстоящую гражданочку опрокинуть, мол чего она сигаретой дымит, сама  мусор и дерьмо, да вот только параша к асфальту прибита была, посему мужик схватил гражданочку и стал запихивать туда головой, та заорала, да поздняк уже было  – голова-то в мусорнице, а назад  – никак! К глухо вопящей, стоящей раком безголовой гражданочке пристроился какой-то похотливый элемент, а следом за ним ещё несколько таких же элементов очередь заняли, но почти сразу же решили для себя, что ждать они не намеренны, и за обладание стоящей раком гражданочки завязалась жёсткая пизделка, затем камера отъехала и дала панорамный вид всей Поклонной горы, и оказалось, Анют, вот что: во всех урнах, что у лавочек, торчит по гражданочке, а вокруг гражданочек  – потасовочки, чуть поодаль небольшая группка негров-гомосексуалистов затеяла разборку с евреями-трансвеститами, а представители малых народностей дрались между собой за право расправы с подоспевшими в самый разгар действа лицами кавказской национальности (сторонниками мирового глобализма по совместительству), а Дарья Донцова приехала на белом ленд-ровере вместе со Стасом Пучковым, они стояли у памятника жертвам фашизма и не знали, что им делать и о чём говорить, пока не подошли Лимонов с Сорокиным, далее журналюга стал их что-то спрашивать, и я переключилась...

– Жесть! Похоже, Витя сам того не представляет, однако он необходим стране, может даже и миру... Похоже, ему не дано принадлежать ни себе, ни, увы, мне... Хорошо, что он телик мало смотрит. Он такой совестливый  – всё никак не может пережить то, что в свое время ветеранов размножил, а когда о беспорядках узнает, совсем расстроится, а ведь из него мог бы выйти такой хороший диссидент! Эдакий пылкий идеалист, готовый ринуться на баррикады ради идеи...

Анечка мечтательно возвела очи к небу, которое осталось где-то там... В мире риэлтеров неба никто никогда отродясь не наблюдал, хоть и не под землёй они жили, а всего лишь в параллельном измерении.

*                      *                    *

Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир
(Ин.15, 19-20)

Дима читал вечернюю молитву. Неточка, как всегда, сидела в своей комнате голодная и рисовала злых чертей. Она была грешницей и не каялась. А Дима, вместе с сытой отрыжкой, исторгал из себя слова молитвы Господу нашему...
Именно в этот вечер Спаситель, небритый и пахнущий пивом, явился кроткому мирянину... Он сидел на старом, облупленном подоконнике Диминой комнаты и, скрестив руки на груди, снисходительно наблюдал за человеком. А человек забубенно бормотал:

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного...

– Блажен сий мирянин, отложивший заботу обо всем земном, и так ум свой устремивший горе, что даже на работу не ходит. Блажен, однако, еще и потому, что трапезничать при всем при этом не забывает...

Дима резко оглянулся в его сторону, осенил себя крестным знамением...
Спаситель, который, как вы догадываетесь, был ни кем иным, как уже нам знакомым рок-мзыкантом Браяном, криво усмехнулся и сказал:

– Встань с колен, Дмитрий, и слушай возлюбившего тебя и принявшего на себя муки ради того, чтобы ты мог сытно трапезничать!!! Скажи, мне, Дмитрий, на что готов ты, ради своего Спасителя?

– На всё, Господи-Иисусе!
– Даже на труды тяжкие и непосильные?

Дима совершил кроткий кивок, не смея открыто смотреть в сторону того, кто, окруженный сиянием, сошел с небес к нему...

– Ибо я раб твой, грешный...

Брая всегда бесила эта грешность-априори... Хоть как ты ни извернись, а все равно грешник! Тебе в морду дали, а ты идешь в церковь на исповедь со словами: «Простите меня отче, ибо я грешен», а не «против меня мудак один согрешил»...   

Альку, впрчем она тоже злила ненашутку. 

Эх, Алька Алька, попортило тебя бессмертие, попортило! Такой стервой рассуждающей ты стала, а Алиска вон двоих сыновей родить мечтает... Если женщина рассуждает, она  – стерва, и все тут. Щас он будет втирать рабу Дмитрию, об том, чтоб он на работу устроился да матери помогал, очертя голову, да о себе забыв. И заодно Альке. Пусть вкалывает так, чтоб через год, продав свою комнату и разменявшись, мог бы двухкомнатную квартирку купить, ну или домик ветхий  – тоже сойдет... и подарить это дело Алиночке, а сам в монастырь пусть сваливает и там живет благостный... на хлебе и воде!

Сборка риелтеров и инакомыслящих походила в том же самом кафе, где когда-то Алина с Аней пили горькую... Столы были составлены на середину помещения и образовывали вытянутый чёрный прямоугольник, по периметру которого сидел народ. Впрочем, одна из сторон полностью принадлежала Алине, она была как бы во главе. Она стояла, уперев руки в стол, черноволосая, синеглазая, в своем неизменном и уже чуть помятом чёрном плаще. Перед ней лежал листик бумаги  – план всего того, к чему пришли риэлтеры и инакомыслящие, и что она должна была теперь осветить и сформулировать, приведя к общему знаменателю:

– Мы живём в авторитарном обществе под прикрытием... так называемой демократии, и как бы сказал Чак Палланик, смотри так же «демагогии». Где кончается демократия и начинается жопа, сказать трудно. Когда это случилось, никто толком не знает: мы были молоды-зелены, а когда подросли, то увидели могилки своих померших с голоду дедов и бабок... Откуда-то мы знали, что старикам положены пенсии, стало быть, это же было когда-то...

– Жиду её платят, вот и знали!  – ввернула вдруг Анечка, сидевшая по правую руку от  прекрасной ораторши, имея ввиду Якова Давыдовича, единственного в их городе выжившего ветерана. Витя смущённо на неё зашикал.

– Что ж, тоже факт. Жиду...  – не поленилась отвлечься Алина, чтобы поддержать подругу. Они же не на собрании поклонников творчества Ричарда Баха, где все с умными минами рассуждают о вечности и отмалчиваются на вопросах касающихся реальных пробем и конкретики... Нет, они  – риэлтеры, продлевающие, подобно вампирам, свое существование от того, что кто-то вынужден продать свою халупу, они так же  – инакомыслящие, то есть: вурдалаки,  девушки из бедных семей, поэты, музыканты, все, кто не ходит в магазин «Путь к себе», но заглядывает в гастрономы и оружейные лавки, все, кто гробит свои спины на трёх работах, все, кто не по моде одевается, все, у кого на почве ВИЧ-инфекции развилась мания величия, все, кто дрочит и мастурбирует не на образы из плэйбоя, а на документальные фоторепортажи о жертвах концлагерей, все, кто девочки, но без маникюра, все, кто не хочет размножаться в неволе, даже ведьма Шурка, что на заброшенном заводе в керамзитных катакомбах живёт, а от вида живого человека рычит, лает, харкается и сморкается, и та среди них. Мало нынче в городе инакомыслящих, смелых и неравнодушных, но есть они ещё, не вымерли. Все они здесь. Человек двадцать пять народу набралось, и славно.

Алина продолжила:

– Мы так же знаем, что инвалидам-вурдалакам какое-никакое пособие все же полагается, какая у них там бишь, группа? Не кажется ли вам странным то, что наше областное правительство занимается сущей диалектикой, упраздняя пенсии и вводя льготы новоиспечённым инвалидам, которых само же и породило, издав указ об отмене существования собак, как таковых?

– Тоже люди, запутались,  – подал голос Браян, сидящий где-то на дальнем углу прямоугольника.

Алина подняла голову и взглянула на него. Рядом сидела Алиса, и Алька знала, что они втихаря занимаются под столом петтингом. Она заставила себя улыбнуться одним боком бледных ненакршенных губ и сказала:

– Ну и славненько. А мы их запутаем еще больше. Да вот только возникает вопрос, почему их никто не смещает, раз они такие придурки? Чего Москва-то не вмешивается? Ведь мэр наш  – не последнее лицо в правящей партии Сосновый Бор. Своей неадекватностью он, стало быть, их власть позорит и...

Алька упёрлась взглядом в блаженное лицо Алиски: та безумно походила на певицу Алсу: смуглая, невинная и блеск для губ такой влажный, что те аж лоснятся, словно в масле! Заниматься петтингом в общественных местах, а потом писать об этом в своём Интернет-дневике  – это так модно... что ей до политики! А у Брая такие длинные пальцы, с шершавыми от гитарных струн подушечками...

Алина отвела взгляд, заставив себя проглотить эту горькую пилюлю. Теперь её не интересовала личная жизнь, любовь, ночки в объятиях любимого тела. Теперь вся она  – общественное начало, деятельность, борьба, оппозиция, а еще она  – зло, и, как типичный его представитель, она не имела права о ком-то вздыхать, а была вынуждена  думать масштабно, и потом анализировать, действовать. Была бы она простой смертной, у нее этот процесс бы выглядел, как «уйти с головой в работу».

– И еще вопрос,  – снова Браян.  – Какое дело нам до вурдалаков?

Анечка начала как-то многозначительно кашлять.

– Такое же, как и до пенсионеров. Если нам ни до тех, ни до этих нет дела, стало быть, всё у нас заебись, и я вообще не понимаю, зачем мы здесь собрались.

– Потому, что мы  – зло, встряла Анечка.  – Это Господу Богу на всех посрать, а нам  – нет. Мы жаждем хотя бы относительной справедливости!    

Алина послала той мысленный шквал аплодисментов.

Вдруг раздался высокий женский крик. И было в этом крике наслаждение неподдельное... Все обратились к концу стола. Личико Алисы было пунцовым, а на ровно закрашенном тональным кремом лбу блестели бисеринки пота.

– Я, кажется, кончила...  – прошептала она, влюбленно глядя на Браяна. Широким армейским шагом Алина подошла к ней и влепила Алсушечке звонкую пощёчину.

– Я тоже... кончила... только что...

Браян вскочил со своего места:

– Умная, да? А ты в курсе, что если мы осуществим... ммм.. наш... план, то сытое и довольное человеческое общество перестанет продавать нам квартиры? У них всё будет зашибись, а мы сдохнем, как только на земле не останется недвижимости, которую мы относительно честным путём сможем выкупить! Мы ж как вампиры, зависящие от крови!

Алина опустила лицо и позволила волосам задрапировать его, будто сама получила пощечину.

– А ты... за свою шкуру боишься?
– За свою шкуру и за шкуры тех, кто мне дорог!  –  Алька отметила про себя, что эта фраза прозвучала избито и ненатурально.
– Кто  тебе дорог? Она?  – Алька сделала небрежный жест в сторону Алисы. На её век квартир хватит. А когда все утрясётся, она уже старенькой будет и ворчливой. А потом и вовсе подохнет... Ты забываешь, что мы другие.

– Я бы хотел об этом забыть, тут ты права.
– Ну и пиздуй тогда отсюда.
– Кстати,  – сказала Алиса и все, кто уже поотвлеклись и загундели о своём чём-то, вдруг смолкли, настолько это было неожиданно.
– Я ещё студентка и состою с объединении «Шишки»... Они не такие уж и плохие, как вы думаете. «И Сосновый Бор», кстати тоже... Недавно мы в Москву на молодёжный саммит ездили, так нам и автобус комфортабельный выделили, и поесть... И всё за счёт партии «Сосновый Бор».
– А сырки?  – вдруг задала вопрос Алька.
– Что... сырки..?  – не поняла её Алсушечка...
– Сырки вам давали творожные?
– Да,  – оживилась Алиса,  – конечно... Вкусные, кстати, в шоколаде.
– Тоже бесплатно?
– Тоже!  – Алиса была горда своей речью и, когда все прыснули, думала все смеются над злюкой Алиной, поэтому торжественно приосанилась... Но Алина тоже ржала. Только горько как-то...
– Демократия тупорылой молодёжи, продавшейся за халявный сырок, вот кто они, «Сосновые боровы» эти, а «Шишки»... ну этим девочкам и мальчикам просто дома делать нечего, после того как они домашнее задание выучили. Всё так просто, что аж обидно!

У Алисы обильно пошли месячные, ей стало дурно и Бряан её увёл, и сам удалился, как-то зло окинув взглядом риэлтеров и инакомыслящих...

– Ваша злоба и сожрёт вас же!  – бросил он.  – Как писал Ричард Бах, если вы чем-то недовольны, ищите причину недовольства в себе, а не на власть пеняйте!

Тут вскочила Аня.

– Придурок!  – заорала она.  – Не Ричард Бах это написал, а Витька! Простой русский мальчик-интеллигент.

– Да и то по-приколу,  – тихо заметил сидящий рядом с ней и доселе безмолвный Витя.  – Ошибки не исправлял там даже, так и снёс в мусорку.
– Что, серьезно по приколу?  – подняла бровь Анька и в очередной раз подумала, что вот за такого замуж пошла бы и не надо принцев-шпринцев никаких... А то, что он берданку зарядить не может, ну так что же, научится. Вот завтра в деле и научится!

Алина вернулась к своему недавнему месту и собиралась продолжить, но было видно, что разговор с Браем выбил её из колеи.

– Брай тут говорил что-то про всеобщую американизацию, как я понял,  – вмешался белобрысый тощий вурдалак, который в прошлой жизни был борзой, принадлежащей жене депутата брянской Госдумы, ныне покойного Эгоиста Петровича.

В отличие от таксиста, он не сильно ностальгировал о прошлом. Тёлка обзавелась им не из любви к животным, а по модной тенденции подсмотренной в журнале «Космик». Певица Глюкоза, ездящая «на серебряной машине в кино на Тарантино» гуляла с доберманом, а она с борзой, чья окраска, как ей казалось, почему-то шла под её розовое пальтишко из какракуля, купленное во время турецкого шоппинга. Знал Бы Ричард Бах, сколько жёнушка выложила за данную шкурку, он бы отправил нервно курить в толчок любого заправского матерщинника, ибо сам мотался за такими и толкал их местным бабам за четврерть той суммы, а то и меньше. Но ничего, скоро он прочухает фишку про турецкий шоппинг и откроет в Турции  бутик специально для русских ... «туристок». «Магазин «Эголь»  – рыночные шмотки по цене импортных (однако всё равно дешевле)». От клиенток отбоя не будет, а братишка Богдан Моцарт пусть с горя да об стену себя!

Модная женщина поначалу часто ходила до супермаркета и обратно со своим новым аксессуаром  – рыжей борзой, а потом надоело  – при входе в магаз «аксессуар» приходилось оставлять на ульке, его могли свистнуть или просто отвязать, а она за него баксы мужнины отдавала и при потере бы очень расстроилась. В общем, муж в думе, жена в солярии, а борзой  – один одинёшенек в четырёх стенах депутатской прихожей (в комнаты его не пускали, чтоб евроремонт не попортил).

После смерти Эгоиста, когда собак запретили, борзой по кличке Тамерлан, нехотя выведенный хозяйкой во двор поссать, стал свидетелем того, как из фургончика, наподобие «скорой» оперативно вышли двое мужиков и, подойдя к гревшейся на солнце старухе Жучке, дружно взяли её за задние-передние лапы и бесцеремонно подождали прихода третьего, невозмутимо свернувшего бедняжке шею. Труп бросили на клумбу, после чего палач издалека поздоровался с его хозяюшкой и направился к ним. Тамерлан понял  – его ждёт та же участь. Вжался в подрумяненную в солярии ногу хозяйки, задрал морду, пытливо глядя той в глаза, но не нашёл там сочувствия, а только досаду. Счёт шёл на минуты. Фигура палача в тёмно-зелёном, как у хирурга, одеянии неотступно приближалась.

«Да что же это, в самом деле такое,  – подумал Тамерлан,  – смерть пришла. Я ещё не пожил, а она нагрянула! Мне ж ещё только вот недавно годик исполнился, я же ещё жизни-то не видел, а эта тётка-педофилка уже здесь! Да, я, сидя в прихожей целыми днями, изнывал от болей в мышцах, требовавших движений и думал, ну нафиг! Сдохнуть бы! А щас вот что-то как-то неохота! Жить хочу! Нужно было загрызть эту суку и сбежать! А теперь поздняк метаться. Теперь «палач» прёт! А, впрочем...»

Тамерлан извернулся и прыгнул лапами хозяйке на грудь. Та завопила «мой костюм», а он повторил прыжок и она, чтобы заслониться, растопырила поднятые ручки и тут он, хватанув зубами поводок, дёрнул на себя и, поняв, что его ничто не натягивает, рванул за угол дома. Пёс чуть было не врезался в какой-то столб, оттого, что непривычно было так бегать, не вися шеей на этой грёбаной удавке... За ним гнались, он это понимал. Но вот откуда ему, вечно киснущему в четырёх обклеенных шёлковыми обоями стенах, было знать, что есть такая штука, как оружие, что не обязательно хватать его руками, бить палками, настигать его в беге. Пуля сделала своё дело, когда он несся, высунув язык через дамбу. Мимо пролетела та самая «псевдоскорая», оглушительно грохнула, и Тамерлану стало очень больно. Взвизгнув, он упал и скатился с тротуара к кустам. «Скорая» стала тормозить.

Тамерлан никогда не ощущал такого быстрого наплыва холода, но дремавшими доселе собачьими инстинктами понял, что может умереть. Холод расползался по телу с левого боку, оттуда же хлестала кровь. Там засел предательский кусочек свинца. Потемнело в глазах, но он встал. Сунув морду в колючие упругие ветки стриженого кустарника он, вопреки боли, протиснулся туда весь, не удержал равновесие, потерял сознание и полетел под откос. Он помнил, что на дне тёк грязный ручеёк. Он хотел, чтобы тот оказался довольно глубоким, чтобы утонуть в нём. Лучше захлебнуться, нежели в руки «санитарам», пусть он гниёт на дне, а его дух является гламурной хозяюшке в кошмарах, спровоцированных незнанием его участи. Пусть она на своей мини тачке не может больше по дамбе проезжать от непонятного ужаса. Пусть родственники покойного муженька упекут её в клинику, пусть...

... Эх, а ведь Тамерлан никому не хотел зла... Сейчас в забытьи перед его взором почему-то возник заливной луг и горы на горизонте. И он ошалело носится по этому лугу, сгоняя в кучу, разбредшихся кучерявых овечек. Где-то впереди идёт пастух  – хозяин, из рук которого Тамерлан с благодарностью принимает ломоть хлеба, да кусок мяса. Рядом носится, такая же быстрая и поджарая, его подружка... Пока ещё носится. Но скоро у неё будут щенки, и придётся сидеть с ними, пока те не повзрослеют и...  А ведь Тамерлану ... будь проклят гламурный журнал, который ввёл моду к подобным «кличкам». Хотя Тамерланами  тётки в основном называли  своих сыновей, но у хозяйки с размножением явно были какие-то неполадки, а вот у него не было. Очень сильно хотелось размножаться. Когда ему стало совсем невмоготу, Эгоист позвал какого-то мужика, сунул ему «бумажку» и сказал отвести пса к Жучке и обождать, пока тот своё дело справит. Вот таким был его первый опыт  – престарелая дворняга Жучка, у которой непонятно зачем течка была обильной, регулярной и настолько ароматной, что Тамерлан, забыв про отвращение, пристроился и... А поводок всё это время давил его горло... Даже в такой, казалось бы, интимной ситуации. Жучка безропотно стояла и смотрела в пустоту перед собой  – ей было пофигу. А вот теперь эту беднягу «казнили», и у него даже потомства не останется!

Нет, рано ещё умирать... Пёс сам не понял в какой момент он стал мыслить так по-человечески, а поняв, не мог остановиться. Холодная вода ударила в морду. Да! Он в овраге! Закашлялся, но потом просто погрузился мордой вниз, задержав дыхание, открыв глаза... Впрочем, всё равно ничего не видя от мутной грязи в ручье. Боль... Боль была, но не смертельная. Они подошли не спеша, он заколебался их ждать в таком положении. По голосам понял, что только двое, один, видимо, остался успокаивать дамочку в испачканном костюме. Тем лучше. Он пока что слаб для серьезных махачей.

– Перекинулся, сука.
– Кобель он, не видишь, яйца здоровенные плавают.
– Посрать мне на яйца, на меня труп повесят. Ходи потом доказывай, что ты в собаку стрелял, а не в инвалидика. Светиться перед начальством, нам это надо? Опять бубнить будет этот жиртрес, что мол с тощим кобелём не могли справиться.
– Так ты его всё-таки… того, насмерть порешил?..
– А то! не видишь как лежит, падаль,  – человек пнул Тамерлана в бок, и его, яко бы безжизненное, тело качнулось в стоячей илистой воде.
– Уверен? А ну, переверни его!
– Дык это.. как я его... Иди в жопу!
– Да не ссы, на вот, прикладом пихни, он и крутанётся на воде мордой к нам...

«Санитар» послушался напарника и, как только приклад упёрся борзому в плечо, желая его поддеть, Тамерлан ухватил его, рванул на себя, сунул новообретённую лохматую руку куда надо, нажал на курок. Прямо в живот стрельнул санитару, выпустив кишки. Тот ничком плюхнулся в ручей на тамерланово место, окрашивая грязный ручей бурым. Второй попятился вверх по склону и почти как в киношке был готов лепетать «Не убивай, брат», хотя и не был хачиком, а обычным русским мужичком. Первые членораздельные словечки дались вурдалаку с трудом, впрочем все «новенькие» на удивление быстро осваивались и совершенно не походили на привезённых из джунглей ошалелых маугли.

– Стоять, бля, ни то дерьмо из тебя вывпущу! Сюда подошёл. Живо!

Санитарик затрепетал, поднял руки, как при аресте, и зачем-то оглянулся наверх... Надеялся, что заметят? Тополя достаточно хорошо маскировали место «разборки», да и кто придёт им на помощь, разве что третий палач... К Жучке борзой не пытал особых чувств, но за такую жестокость по отношению к беззащитной старушке бы хотел поквитаться. Судя по ловкости «палача», не одна она такая на его совести...

Санитар стоял на месте и трясся, как осиновый лист. Тамерлан вскинул ружьё, взвел курок...  Санитар стал нехотя спускаться... Щас он, видимо, сожалел, что у них была одна пушка... Да разве надо больше против городских дворняг-то? Но Тамерлан не был дворнягой. Не зря сука-хозяюшка похвалялась его знатной родословной перед гостями...

– Не надо, а? Я работу свою... прости, а? Я против тебя ничего, я собак только... А ты теперь не собака, так я нормально... Хочешь я тебе на работу помогу устроиться... Документы оформить, ты ж это, не знаешь как, ты...
– Заткнись. Ползи ко мне гнида, коли кишки дороги. Себе работу подыскивать надо было... менее пыльную... КО МНЕ, я сказал!

Санитар стал спускаться чуть ли не на жопе и, когда расстояние между ними сократилось до нужного Тамерлану, тот отшвырнул ружьишко и прыгнул на человека. Лохматая когтистая рука заткнула рот чтоб не вопил, а потом уже обеими вурдалак свернул санитару голову, как «палач» Жучке. Тело киданул вниз, так что вполне можно было предположить, что санитар сам свернул себе шею, а ружьё сунул ему в руку. И только тут позволил себе почувствовать, что ему совсем хреново... Спотыкаясь, борзой брёл уже на своих двоих, а не на четырёх по днищу оврага рядом с ручьём, краем сознания всё же замечая насколько далеко тянется кровавая ленточка от простреленного человека...

Тамерлан не хотел всё это помнить, гораздо приятнее было думать, что он всегда был человекообразным вурдалаком. Белобрысый «борзой» вернулся из своих мыслей к симпатичной риэлтерше и неизбежной американизации, грозящей настигнуть людей при обретении благополучия.

– Да-да, я сейчас вам разъясню слова Брайана, – ответила Алина.  – Начну с начала. Как вы поняли, в нашей отдельно взятой области, люди потихоньку охуевают: старшие поколения, скошенные косой смерти от голода, лежат в земле, люди среднего возраста смотрят программу «суд идёт» и не вылезают с дач. Они сеют на своих милипизерных клочках земли элитные сорта кукурузы, словно бы готовясь к мировой блокаде, последние свои средства угрохивают на дорогущую импортную поливальную технику и удобрения, каждый день десятками задыхаются в парниках, умирают на картофельных полях от разрывов сердца, попадают в больницу с грыжами, спровоцированными тасканием тяжеленных баулов с картохой и огурцами.

Кстати, об огурцах... Их солят и маринуют в таком количестве, в каком их за зиму не сожрёт ни одна прожорливая семья, ими забиты подвалы, погреба, бомбоубежища. Недавно произошёл несчастный случай: слишком долго стоявшая в подвале банка, да и то с неправильно закатанной крышкой, взорвалась, сделав безглазым поселившегося там бомжа Ваську, коего я знала лично. Но это ещё не самое страшное. Наиболее экономные главы семьи, дабы не позволить огурцам пропасть, остаться, словно туповатый ученичёк, на второй год, пичкают ими своих детей больше необходимого. Дети живут, в буквальном смысле этого слова, на одних огурцах, помимо своего желания щеголяя жидкими стульям друг перед дружкой. Взрослея, при поступлении в вузы, они осознают, что так не должно быть и тут к ним подкатывают активисты молодёжной партии «Шишки» и вертят перед их голодными носами глазированными сырочками... Бедняги пополняют их ряды и начинают совершать всякого рода бесполезные действия, как например: поиск ещё не совсем окочурившихся стариков. Найдя такого старика, комиссары из молодёжного движения достают из своих фирменных сумок самую толстую свечку, зажигают её и, кротко опустив голову, скорбят о старике. Чтобы не было скучно, в другой руке у комиссара зажат непременный глазированный сырок, от которого он периодически понемногу откусывает. А когда старик умирает, комиссар или комиссарша, звонит своим товарищам, те приводят в порядок тело почившего, обмывают, переодевают, вкладывают в рот просвирку (предварительно убедившись в том, что старик действительно отдал богу душу, а то сожрёт её ещё и тем самым жизнь себе продлит, а кому охота ещё лишние пол дня над телом со свечёй торчать), после чего звонят Главному, и он им говорит «молодцы». Тут наши «Шишата» бросают тело как оно и есть, и с радостными воплями бегут в салон связи «Евросеть», где им выдают бесплатно карты оплаты за Интернет, мобильную связь, новые мобильники и цифровые фотики, на которые они должны снимать отчёты о спаленных свечках. Некоторых, особо неудачных студентов, агитация вступить в ряды «Шишек» минует. Кто-то, разжившись приличной стипендией и наконец откушав вволю булочек с пивом, вдруг начинает рассуждать, и в процессе своих рассуждений ощущает всё усиливающуюся паранойю: скоро придёт пиздец, поэтому надо запасаться продуктами, и мчится к родителям на дачу, на огород. Там недавний огуречный мученик распахивает новые земли, засевает в них самые дешёвые и быстро адаптирующиеся к нашим климатическим условиям культуры, а именно: укроп и огурцы! Нередко мнящий себя Ноевым пособником, трудяга находит себе союзницу и вскоре на свет появляется плод их любви...

– Человекоогурец?  – не сдержался заслушавшийся Тамерлан...

– Нет,  – хохотнула Алина, не обидевшись на то, что её прервали.  – Несчастный ребёночек, который вскоре повторит участь родителей: сначала обожрётся огурцами, а потом, если повезёт, сменит их на сырки. Но это беда среднего класса, который ещё помнит пустоту на прилавках, очереди и прочую хрень. Что касается всяких там мэров, депутатов и бандюков, то с их детьми, казалось бы, всё должно обстоять более радужно: умы не затуманены голодом, тела прилично одеты, стало быть, головы вполне открыты для зарождения мысли...

Не всегда дурной ген передаётся по наследству, иногда и у сволочей может родиться высокоморальный ребёнок, как это было с... Колькой из группы «Пьяный хохол», правда он не местный, а украинец. На батины деньги он снял гараж, купил инструменты и собрал группу, радуя своей бесшабашной музыкой тех, у кого вянут уши от певицы Земфиры и негритянки Шадэ, которую слушать считается круто, потому и слушают... Но наши земляки поступили по-другому. Вернее, по большей части землячки... Чем больше у папы денег, тем дольше они могут лежать в солярии, следовательно, тем красивее они становятся... По их мнению. Некоторые бедняжки посгорали в этих чёртовых ультрафиолетовых капсулах заживо. Нет, их там никто не запирал. Работники солярия довольно часто предлагали девицам помочь выйти, но те наотрез отказывались, настаивая на том, что у них заплачено.

Собственно, это только несколько пунктов, с помощью которых я вам обрисовала превращение в жопу и не столько демократии, сколько самой жизни... Когда это началось  – неизвестно. Отмена пенсий, запрет на собак  – это всего лишь несколько катализаторы, спровоцировавшие приход жопы... А теперь я оглашу наше предложение, дамы и господа... Варианты на тему, как с этим бороться...

Алина окинула взглядом присмиревшую аудиторию: серьёзную Анечку, робко теребящего рукав рубашки Витю, безразличную ко всему сущему ведьму Шурку, мужичка-охотника, который не был вегетарианцем, отчего его жена-кришнаидка подала на развод, встретилась с умными глазами Тамерлана.

А Тамерлан глядел на бледнолицую женщину с чёрными волосами, в которой были и надрыв и удивительная красота... От такой красоты даже страшно становилось, потому что, произносимые ею слова, были тем ужаснее, чем красивее и выразительнее рот, исторгавший их... Алина... В ней было что-то а-ля Кафка-Сартр... Его восхищала Анюта, ведь он знал, что эта рыжая девочка  – хладнокровная убийца, что именно она расчленила мужа его бывшей хозяйки  – Эгоиста Козликова, тем самым спровоцировав массовые убийства собак и частичную их мутацию в вурдалаков, а следовательно, подарившая ему новую жизнь. Тамерлан запоем читал философов, Тамерлан сочинял хокку, Тамерлан делал веб-сайты и совершенно не разделял недовольство и ностальгию всяких там Бобиков-таксистов по поводу прежнего дармового хавчика. Тамерлан был интеллигентом, но не спивающимся знатоком жизни, а голодным до деятельности созданием, а ведь когда-то сидел в четырёх стенах и наизусть помнил шёлковый рельефный узор на обоях. Вчера и завтра для него не имели значения, потому что вчера он тупо сидел в прихожей, из последних сил сдерживая свой мочевой пузырь, и знал, что завтра будет сидеть там же, а потом умрёт. И всё!

– Ну, во-первых, необходимо ослабить оборонную мощь государства, – продолжала трагичная черноволосая девушка. Не с целью разрушить его, а с целью подарить беззащитную страну америкосам. Чем слабее мы, тем меньше жертв принесёт их вторжение. То есть, мирные обыватели не пострадают, а наоборот... Заботу о пенсионерах на себя возьмет муниципальная иноземная власть, уровень жизни повысится, отпадёт необходимость грызться за кусок хлеба... Нам, конечно, придет трындец, не сразу, но спустя какое-то время, потому, что граждане перестанут продавть жильё... Они будут весело плодиться и наоборот стремиться расширить свою площадь, а без продажи квартир, как мы с вами понимаем, нам наступит каюк, мы распадёмся, станем пылью, ничем... А какое-то время перед кончиной успеем почувствовать себя смертными. Близость конца, чувство быстротечности всего сущего подарит нам возможность радоваться мелочам, не отягощаясь абсурдностью человеческих взаимоотношений. Умрём и умрём. А дело сделаем.

Алина помолчала. То, что она сейчас высказала, родилось не в одночасье и не только в её голове, риэлтеры и инакомыслящие пришли к такому решению давно, просто сейчас отважились его публично огласить среди заинтересованных.

– Можно вопрос?  – голос принадлежал ребёнку, девочке.

Неточка хорошо рисовала, да вот только всё могилки, да чёртиков... Учитель по рисованию ставил ей неудовлетворительные оценки, девчушку грозились оставить на второй год, и тут её однокашница, Фригида, не умевшая связать двух внятных слов, вдруг подкинула мысль: «Ты  – гений». Благодарственно и с немым вопросом Неточка тогда на неё уставилась. «Ты ведь хочешь, чтобы твои рисунки поняли и оценили, да? И не пятёрками, а миллионами баксов, так?» – Спросила Фригида. Представив себе, сколько жрачки можно приобрести на миллион баксов, Неточка утвердительно закивала. «Тогда, дорогуша, тебе придётся покончить с собой! Гениев всегда признавали лишь после смерти, так что, чем быстрее ты покончишь с собой, тем быстрее тебя признают!»

Неточка, измученная перманентным чувством голода, чтоб не терять времени, решила не дожидаться перемены и вспорола тонкие детские венки канцелярским резачком. Учитель рисования, завидев сие безобразие, мобилизовал деток и отправил в кабинет директорше, приносить той соболезнования, ведь это какой позор на имя школы теперь падёт! Бедная-бедня Светлана Анатольевна, не легко ей теперь придётся, нужно будет срочно собрать дневники, да записать всем-всем – в понедельник принести двести рублей, да чтоб родители расписались! Толпа детишек подхватилась и, шумно толкаясь, покинула кабинет рисования, где на стене криво и одиноко висела аппликация из цветного картона, осенних листьев и старой валюты никому не известной страны  – Болгарии, да Неточка кровью на последней парте истекала. Вечером пришла уборщица по кличке Техничка (тоже своего рода издевательство, как и в случае с Ричардом, потому что, видать, женщина технический ВУЗ в своё время окончила) и, всплеснув руками, направилась к Неточкиному трупу. Но внезапно свершилось чудо: запахло сероводородом и худенькое детское тельце на глазах Технички обратилось в красиво мерцающий прах, а потом осело на полу. Пришлось помахать веником чуть больше обычного...

Более о вечно голодной дьяволоизобразительнице никто не вспоминал. А она попала к риэлтерам, быстро освоилась и теперь присутствовала на их совете. Она сидела в левом ряду посерёдке, как раз напротив безразличной ко всему Шурке.

И вот теперь Неточка подала голос:

– Можно вопрос?

Неточка даже встала, вышла из-за стола, прошлась по свободному пространству помещения бара, поглядела в евроокошко, за которым ничего не было, да лучше бы дождь шёл...

– Можно.
– Я понимаю, что мы зло, следовательно, мы неравнодушны и должны уничтожить военные огороды с посевами стратегических огурцов, которыми кормят учёных-ядерщиков... Сама по себе идея подрыва военной мощи государства  – вещь прикольная... Но делать это ради последующей опеки американцев, ради всеобщего благополучия... Зачем? Для чего? Старое поколение сгнило без пенсий, и кто остаётся? Остаётся молодежь, готовая палить по ним свечи ради многотонного глазированного сырка, любезно предоставленного партией «Сосновый бор». Всех остальных, не вписавшихся, отпивших воды, да не с того колодца, толпа, как Алинку, всё равно сбросит с колокольни в риэлтеры. И что же это, господа, получается, что мы, сброшенные, готовы отказаться от жизни, которая закончится, как только народ отъестся, да перестанет продавать недвижимость, ради поборников глазированного творожка? Ради сбросивших нас?

Неужели мы хотим, чтоб сырок разросся до масштабов чернобыльской аварии?

– Нет...  – неуверенно буркнул Витя.

По виду Анечки было видно, что и она его поддерживает. В дверях стоял в говнище пьяный Браян... Он был без Алиски и тоже вроде мотнул головой.

– Да пошли они в...  – Тамерлан откашлялся, высказывание ему далось с заметным усилием,  – в жопу...

Алина молчала. Ей вдруг стало всё пофигу, как Шурке. Она даже готова была прихватить с собой какой-нибудь старый матрасик и перебраться в заваленную катакомбу вблизи мёртвого завода, где та жила...

– Действительно  – сказала она, а Тамерлан, словно художник, всё восхищался формой её губ.  – Для чего?