До неприятного смешны мелкие авторы,
соревнующиеся в фильтровании воды из луж;
другое дело те, кто бурят скважину
в поисках чистой воды.

Утро министра нравственности началось как и все его утра на протяжении последних нескольких лет – с продолжительной бескомпромиссной дрочки. Злые соседи дико застучали по батареям, неприятно аккомпанируя финалу; не любят они когда кому-то хорошо. Чиновник презрительно осмотрел увеличитель пениса и швырнул его в сторону, запыханно откинувшись на спинку дивана. Всё равно не буду я его менять. Стыдно уже – четвёртый за месяц. Ещё эта сраная ППЭ* – подумал он – не раскрепостишься. Добавлю её в ряд причин. Хотя бы верхушку не контролировали настолько. Он оделся, повязал галстук и, выходя, посмотрел в угол прихожей. Голову надо было выносить сегодня – край. Чиновник немного ковырнул её носком ботинка и клочок кожи, вяло оторвавшийся от виска, прилип к синтетической подошве. Это была кондукторша Еремеева; каких-нибудь пол месяца назад она нагрубила по случайному обстоятельству попавшему в общественный транспорт министру. Вместе с ним в автобус зашёл мужчина и показал удостоверение донора спермы; бесплатный проезд он этим не зарабртал, но начал потасовку. Министр успокоил: должность предписывет – надо наказывать. Он брезгливо опустил кочерыжку кондукторши, держа её двумя руками, в приготовленно раскрытый пакет. Выкинуть решил у подъезда; снова забить останками мусоропровод не рискнул даже он. Министр внимательно осмотрел остальные головы: они ещё не так сильно разложились; и он игриво пнул их глубже в угол.

День обещал быть нежным как бисквит с малиновой начинкой и тонкими полосками шоколада, расположенными ромбовидно поверх взбитых сливок, которые самым лучшим образом сочетаются с консервированной вишенкой, уверенно водруженной рукою мастера поверх съедобной композиции, компоненты которой рождают вместе невероятный вкусовой альянс, и всё это чудо многочисленными тиражами легко приобретаемо в итальянских кондитерских любого провинциального города империи. Перед выходом министр открыл окна – проветрить от надежды. Эта дешёвая потаскуха могла накопиться в помещении за ночь беспросветно-отвлечённого сна; она могла спрятаться за бачком унитаза, прилипнуть к обоям, или же осесть плёнкой на поверхности воды в аквариуме.

Решил идти пешком. Все дружинники по пути клали поклоны. Народу на улицах тьма. Духовно расти среди них уже вызов. Походка у министра была уверенная и твёрдая. За годы становления он не просто шёл по головам – он будто марафонец бежал по слипшимся фанатам небывало большого рок-фестиваля. На перекрёстке встретился бездомный с картонкой. Чиновник, с улыбкой, поклонясь, прострелил ему оба колена. Странно, но человечность в министре была на высоте даже после стольких лет собачьей работы. Правитель мудак, думал он идя по заливающемуся кровью тротуару, но альтернативы нет. И это успокаивало его достаточно. Он по-джентельменски коснулся полей своей шляпы и оставил бездомного в бездонном сострадании окружавших его зевак; кто-то даже отдал ему пол пирожка с капустой. После чего всем полегчало.

Министр трудовую занятость свою не любил. Даже ненавидел. Опять будут шептать на работе: Синичкиновиченко то, Синичкиновиченко сё. Зашить бы им всем рты как секретарше, но на это нужно получать(причём весьма хлопотно) разрешения Его. А там заботы, хлопоты сплошные, глядь потом – а уже и забыл ради чего да зачем всё и принимался делать. Пфук один. К тому же после можешь пожалеть: они скоты, да, но иногда может стать жалко даже их. Хотя выглядит невероятно! Вот поэтому я и временю с этим. Нравилось министру беспрерывно размышлять от первого лица, что даже могло сказаться(и будет сказываться) на целостности основного текста.

Делу время, пора уходить. В подъезде Иогана было сильно нассано. Заспанный советник недоверчиво открыл дверь. Пластинка скрипя заиграла:

Родительский дом, начало начал -
То место где я под кровать лишь кончал.

-И это у них такая музыка? - спросил будущий бывший министр.
Иоганс молча опустил свой шнобель ниже уровня плеч в утвердительном кивке.
-Это что же получается? Он под кровать лишь кончал. Не кидал туда носки, не заметал мусор по выходным, кошку не загонял, - лишь кончал! Ведь правильнее было сказать, что лишь под кровать кончал, а не в прихожей или там в карманы дедова пальто. Тут же ради рифмы переиначили саму суть фразы, которая даже несмотря на дилетантское к себе обращения, всё же донесла планировавшуюся от неё суть, благодаря только такому же дилетантскому восприятию. Вероятно автор был нетрезв(как позволяют себе все плодители псевдоискусства), нетерпелив в ожидании признания и глуп; только невежественное пьянство позволяет так халатно обходиться творцу со своим материалом, помогает этому олуху терять самокритику, придирчивость и остроту обоняния. Вот повсюду и несёт дерьмом. Кстати недалеко от нас они ушли.

-Будут они жить, или подохнут – суть разницы нет.
-Не скажи, Иоган. Вот я как министр нравственности устраняю невежество. А вообще я столько могу, столько позволено по должности...я даже половины своих прав не знаю. Мне лень. А оттуда выходцы есть?
-Вроде бы. Но они у нас сразу же, по слухам, становятся блаженными. Их по лечебницам быстрее быстрого распределяют.
-А почему они умом едут?
-Кто их знает? Может у них там нельзя головы прямо на улице снимать...
-Как? До чего тогда обыватель сможет дойти?!
Иоган отсутствующе пожал плечами.

Всю дорогу домой министр пытался думать о будущем. Он знал прошлое, лениво ощупывал настоящее и не знал будущего. В воздухе пахло очередью сбербанка. По неизвестной причине из прошлого выплыл подъезд, друзья жившие в нём. Это были родные братья, погодки. Они были очень непохожи и министр постоянно подшучивал, что их мама шлюха. И где они теперь? Чего добились? Дожили хотя бы до 40-ка? Это уже подвиг. Да никуда они негодны. Все почти. А те, что и годны, сами в это поверить не могут.  В памяти всплыла(как когда-то в водохранилище) одна из его жертв. Уже уважаемого чиновника. Жертва не первая и далеко не последняя. Судьба также уготовила  место её голове в прихожей нравственного карателя, которая провалялась там вплоть до полуразложения(из-за врождённой лени нашего героя). Он скорбил. Винил себя. Официально она даже не заслуживала умертвления. Всего-то натёрла уздечку Синичкиновиченко. Проверять тогда его мотив никто не стал. Теперь это вызвало на его лице улыбку. И вновь попытка не думать глубже. Неплохо устроился министр в этом мире, но заслужил всё по чести: ведь человек он добрый, неизмеримых размеров души, честь поколения, скромный герой современности. Думал министр о себе в третьем лице.

Его размышления прервал священник попрошайка, один из кочующих по этому свету в ожидании того. Министр поступил по уставу: достал из-под плаща помповое ружьё, вставил в пустую глазницу(наверно хулиганы спроказничали) священнопросителя дуло, и с чувством выполняемого долга дёрнул указательным пальцем. На тротуаре стало скользко. Экзальтация; он прикрыл глаза. Наслаждение длилось недолго: сучья совесть начала корить за сделанное. Солнце собиралось отойти в свою курилку. Фонари напомнили о себе.

Никоим образом история эта не намеревается поучать, направлять, или спорить с читателями. Это скорее совместное познание, где каждый участник равнозначен.
-Скажите пожалуйста! Видимо автор хотел равнозначного погружения в материал и конструктивного диалога во благо нахождения общего решения в пользу истины...а известно ли вам(всем), что не случись этого пояснения, так лично я, сама, ни в жизнь бы не догадалась, что от моего решения, в совокупности с решениями неизвестных мне людей, может что-либо измениться в какую-либо из сторон. Да может от самого только осознания, что мне дозволено что-то там решать – я бы убежала как можно дальше от того самого приёмника, видимо невероятно сильного, раз он был бы в состоянии уловить мои решения, сразу же!
-Да пошла ты! Заткнись, дура тупая. И тут смогла в сторону уйти. Да это же талант! Ей главное говорят – давай вместе. Ты мол, намекают, не хуже; вполне в состоянии выдвинуть одну из точек зрения, не легковеснее средней. Так нет же! – она бежит от почудившейся ответственности сломя голову.
Заткнитесь оба. Дальше без попыток посадить спящего за штурвал.

Утром из динамиков на улицах доносилось о скандале с чемпионата мира по игре на воображаемой гитаре. Участник, занявший второе место, утверждал, что за пятнадцать минут до начала соревнований видел нынешнего победителя в своей гримёрке: тот намеренно портил инструмент дегенерата.

Министр двигался по проспекту. Надо было забрать маму с работы. Он поймал такси, оторвал ему голову и отпустил кружиться по кольцевой. Чиновник снова пошёл пешком. Странно, а ведь истина всегда кругом, - думалось ему, - независимо от того: можно её уловить или нет; возможно именно сейчас он рубит её на части энергично размахивая руками при ходьбе. И чего мама на пенсию не уйдёт? Думалось министру. Это в ней трудоголизм, прививаемый в нашем государстве с детства. Начальник отпустил родительницу без споров; вообще Игнатий Павлович был человеком добрым, крайне отзывчивым и порядочным. Редкое сочетание качеств для сутенёра. Министр повёл мать к отцам. Ночевать. Те бесперебойно рубились в домино, и тот, которого считали самым явным кандидатом, смотрел на Синичкиновиченко участно. Чиновник пошёл разогреть чайник, а вернувшись осознал, что остался практически сиротой. Такое бывает кто-то сказал. Восемьдесят три года растворились в вечности. Вот теперь меня точно здесь ничего не держит. Скорее всего я злой. Очень злой, но не очень честный. Иоган подведёт. Подведёт как пить дать. Что придумать в таком случае? Может есть другие каналы, а может всё это фикция, проверка, а советник лишь соблазнитель недобросовестных участников нашего общества. А я ему поверил так сразу; вот, мол, были инциденты...да, они уже настолько дряхлые, что оттаскивать придётся мне!

-Спасибо за сытое детство, - министр с трудом перекинул труп через высокую стену мусоронакопителя. В путь! Всё время думал – как же ей сказать? Так сильно пропитался идеей этого, что даже ей проболтался, мудак. Не сторонница она была неизвестного. Зачем что-то ещё? Вот, - при этом она всегда обводила рукой вокруг, - есть же в наличие – пользуйся. Куда ты лезешь(трудность с постановкой знака препинания, дабы передать требуемую интонацию). На выбор. А вдруг там...ну там-де конечно всё наоборот!...только вдруг там не утопия, а анти антиутопия? Вот тогда весело будет. Точно веселее.  Тем более никто и не говорит, что мне...нужно...отойти от этого мусорника! Ну и вонища!...что мне нужно там устроиться. Мне и здесь уже гладко. Зачем тогда рвусь туда? Чтобы стало лучше? нет. хуже? иначе – для примера. Наверно нужна перемена. Сама по себе. Хотя глупо конечно. Ладно бы я был сантехник, или слесарь. Надо ещё раз взвесить. Тотальную слежку тоже добавил к причинам сегодня утром. Надо учесть. С годами становится труднее быть честным с самим собой. Тем более принципы мои сильно обточились, ослабли, даже практически исчезли, но от меня их никто по жизни и не требовал; и я был на перепутье так долго, что уже не смог бы вспомнить сам выбор. Теперь надо вспоминать его. Ещё можно сделать другой. И эти люди везде. Боятся меня, чиновника, вершителя правосудия. При мне паиньки, а ведь когда не вижу их, они обычные: бессовестные. К сожалению я выхожу регулятором их поведения. Морально наших людей ещё можно заставить жить, нравственно – нет.

Чревато так глубоко задумываться. Особенно в годах. Министр пришёл в себя лишь когда понял, что дорезает чьи то шейные позвонки. Господи-ж боже, воскликнул он. Опять! Надеюсь этот человек(из-за обилия тёплой крови пол был не отличим) матернулся, плюнул мимо урны, сделал что-то на самом деле ужасное, ведь убийство не по закону калечит совесть. Тело рухнуло под ноги, где-то недалеко залаяла собака, шедшие мимо продолжали свои маршруты; только местный дворник недовольно ругнулся из своей коптёрки, плюнул и пошёл работать.

Министр шёл напевая любимую песенку: “Оболочка застрянет в земле, ну а ты...” Он сел на лавочку в парке и скрестил ноги. Ему хотелось внутреннего монолога. С работы шли заёбанные люди. Да разве при них получится? Ладно, пора домой идти. Друг вечером должен зайти. Drug заходил отлично. Тусклый свет кухни задымлялся.
-Нечего тебе там делать!
-Меня здесь ничего не держит.
-Я держу. Подожди – ещё сильней накатит. Допустим там нет друзей, или у тебя не будет выхода. Тогда ты дурак! Тебе тут многие завидуют. Вспомни хотя бы сколько ты убил за прошлый год. И какой кровью отделался ты сам. Каждый в округе мечтает быть на твоём месте. У тебя зарплата, уважение(с примесью боязни), возможности и, что можно встретить реже всего, – права!

Министра скрутило в сомнениях. Он сомневался в происходящем: не в том, что здесь можно потерять местечко, хоть и кровавое, но тёплое; его пугало, что попав туда, он поймёт точно – раз и навсегда – суть всех перемен нуль. Везде и всегда. Навсегда. Министр давно перестал верить в значение игры с песком во всеобще-замкнутой песочнице; да, группировка была поистине громадна, однако верить в её первопричинность оскорбительно.  Желание творить личностный беспредел создало из Синичкиновиченко идеального госслужащего, хотя со временем приелось даже это; он с удовольствием перерезал бы пару горл над собой, вот только...Drug поутих. В дверь позвонили. Это принесли другого друга. Барыга совсем распоясался. Может это я его заставил? Надо бы его наказать, в любом случае. Как раз свалю, а без него тут научатся выживать. Ни разу не планировал, но могу(в лице исполнительной власти) его сейчас убить. У меня корка!

Но не стал. А вдруг вернусь? - просквозило в нём. Трудно обрывать с привычками. Употребил ещё. Прошло пару часов. В дверь позвонили. Прилив эйфории прибил чиновника ко входной двери. Замок сопротивлялся. За дверью оказался скромного вида старичок. С просительными глазами.
Синичкиновиченко расстроенно спросил:
-Опять за головой?
-Похоронить хотим...по обычаю. Отдайте пожалуйста. Министр не был уверен какую именно голову пытался выпросить гость. Разрешить войти, сказав “выбирай!” было стыдно. Не должен народ видеть как чиновники живут. Так, кто там у него? Был. Спросить? Наводяще или схитрить. Челюсть онемела. Ладони энергично растёрли лицо. Беглый взгляд ничего не дал: головы, как будто прячась, казалось ещё сильнее закатились под шкаф. Тут министру даже сквозь все слои искажения стало неприятно. Отвратительно за себя. В порыве отвращения он пошёл на кухню. Вседозволенность горела огромной неоновой рекламой. Другого выхода искать уже не хотелось. Вернувшись, министр промямлил: “Прости, ты правда не вовремя, мне тут подумать надо...решить, а ты со своей...ну не надо мне этого сейчас. (Пауза) Прости”

На этих словах прихожую окатила несправедливая струя крови. Голова(в её глазах совершенно не было видно экзистенциализма) осталась в прихожей, тело же так дрыгалось, что нечаянно разбудило соседей, колотя им в дверь ногами. Подъезд наполнился кротостыо. Хлопнув дверью Синичкиновиченко совсем обозлился. Хватит! Он начал свирепо выкидывать головы с балкона. Швырял их в темноту. В неизвестность. Последняя была свежая. На балкон забежала жена и стала пытаться утихомирить его. Она была заспанная и законная. Пока дверь на балкон была открыта, из дома, как это было ни странно, не вылезло ни граммулечки надежды. Необходимо делать выбор. Выбор, до которого чиновник боялся дойти даже в теории. Тут помощников быть не могло, даже друзья были скорее чем-то вроде справочника коэффициентов, нежели большой энциклопедии. Бездомные собаки за ночь расстащили по двору привилегии министра.

И настало утро. И солнце в это утро было откровенно нагим. Не было даже полупрозрачного пеньюара из тучек. Никаких проблем не вышло даже после ночного срыва. Лишь недовольные глаза дворников укатывали асфальт. Министр, только проснувшись, ломанулся на улицу. Выйдя из подъезда, он остолбенел: злая детина, омерзительно-беспринципный бугай, который многие годы терроризировал всю округу(кроме министра, естественно) рыдал как дошколёнок. На паркинге Додж из соседнего двора сделал из его питбуля нечто похожее на йогурт с кусочками фруктов; преимущественно клубники. Было неприятно смотреть как эта груда мышц в истерике трясётся подобно абрикосовому желе на столе движущегося вагона-ресторана; беспрерывно всхлипывает, растирает глаза и сопливит. Увидев амбала, министр с ужасом осознал, что: у жизни к каждому есть подход.

ППЭ* – политика прозрачности эрекции.