Шарлотка, выблеванная стареньким врачом Сигизмундом, словно капнувший со свечи воск, крепко въелась в мезсковато зеленого цвета деревянный пол, окрашенный последний раз ещё в начале 80тых.
Эта картина взывала в Мише жалость. Непонятно почему он встал, подошел к зеркалу и сказал, нет скорее жалобно прохныкал: "Миша меня клинит".
Миша чувствовал что кто-то так же говорит себе, блуждая долгими коридорами по замкнотому кругу жизни, как ебанутая пчелка Майя...
Я в пельменную пошел, окликнул Мишу чей то голос - как ни странно губы его при этом двигались очень живо, а язык то и дело вылалил изо рта.
Зачем вообще люди говорят, подумал Миша, смотря на каплю слюни свисавшую с подбородка,
уш лучшеб люди пели как серые очертания беремянных цветов, пели каждый раз видя пчелку Майю таскающую нектар чтобы делать свой ебанутый мед, пели считая её ангелом.
Мише захотелось вдруг запеть во что бы то нистало, но получилось заплакать, И он заплакал, разрыдавшись минуты на три.
Неумело вытирая лицо рукавом рубашки он продолжал смотреть в зеркало.
Я пенетратор совести, говорил себе Миша - зачем мне смотреть на людей я выше: ростом или умом, тем чего нет - выше, какой то безысходностью а может просто выражением лица, неважно чем - главное я выше - так ведь говорит мне сизый доктор Сигизмунд с картины.
Миша пошел по коридору, замечая что сам он все это время находится напротив зеркала, отходя он увидел как улыбаеться ему тот другой с зеркала.
Я приду завтра, небрежно бросил он - мы поговорим. если захочешь.
Жутко захотелось есть, на кухне, куда шел Миша кроме яиц ничего не было. Вареные яйца с черным хлебом и солью, привкус мукора. Без разницы что жевать. кваса тоже не было и Миша растроившись решил сходить на улицу, купить квасу и пельменей.
В кварире был постоянный сумрак, и перед тем как выходить Миша выглянул в окно.
О как же захотелось ему, до слез, до крика безъисходности, парить в высоте поднебесья точно так как это делали двое пролетающих мимо мужчин в зеленых трико. С белой завистью в глазах Миша признал в них космонафтов. Потребовалась недюжая сила воли чтобы оторвать взгляд от этого грациозного зрелища - космонафты летели куда-то на север, их каменные мужественные лица без единой эмоции выдавали их полное поглащение ощущением полета.
Все же собравшись Михаил вышел на улицу, решив не ходить далеко а сбегать вближайший ларек - купить печенья и если будет квас в бутылках по 12 рублей.
Дорога туда-обратна не была не скучна ни чем то привлекательна - обычная дорога - такое не запоминаешь - просто проходит кусками, срываясь в глубины памяти как ссохшаяся грязь с шин велосипеда.
Общее своё состояние Миша смог описать в наспех выковыряным сознанием четверостишьи:
Маринованая бабушка уксусом воняет
Синюшные ноги в тазике лежат
Целебно маринует грузин алибабаев
Питательную бабушку для нежных октябрят
Так же как и неизвестный ему и наверное автору стиха горец алибабаев, Миша очень хотел кушать... чувство голода нахлынуло после прогулки, сказался свежий воздух и адреналин от восторгания космонафтами (выдя на улиу он ещё долго смотрел им в след пока те не превратились в две черные точки на горизонте и не исчезли позже совсем)...
Пообедав Михаил сидел на кухне читая вырезку из газеты, в сотый раз вспоминая и перечитывая про себя свои любимые стихотворения...:
Взять бы лобзик мне маленький маленький
или пилочку для ногтей
И улыбаясь лаского-лаского
медленно срезать черепа у детей
Просияв этому чувству, которое бывает только у детей или душевно больных... и редко у людей искуства Михаил перевернул страничку, продолжая читать и восторгаться:
Пришить бы на спину медный тазик
и подпрыгивать к небу в высь !
чтобы спиной давить людей, опадая сверху.
Трясти бородой проклиная неизбежность
Плакать в ночи отрицая боль
и пиннать себя самому в сраку.
Уверять что пройдет.
Я вижу себя в зеркале
Каждый день
Каждый день
Миша второй раз за день заплакал, на этот раз не скупясь на слезы он рыдал, чувствуя что засыпает, чувствуя что со слезами пропадает все вокруг.
Стремясь к бежевому яркому свету впереди Миша проволился в нескончаемый сон.