Высоко-высоко на небе, зацепившись за тучу, висел месяц. Под ним чернел лес, тихий и ничей, как забор без калитки. Сухие листья один за другим рушились с осин. Ёжик сидел на пне и напевал себе под нос «За звезду полжизни, за Луну свободу. Я целую небо, а оно льет воду…»

  «Какая пафосная чушь, – подумал он. – Ведь если с неба льется вода, то Луны не видно. А зачем мне Луна, если ее нет? Она есть только у меня в сознании. Заяц сказал, что сознание не является продуктом деятельности моего мозга. Пустомеля. А чьего тогда? Что ж это получается? Луны нет. Меня нет. Ничего нет. А водка есть. И я ее пью». 

  Холодный лунный свет отражался в граненом стакане. Ёжик несколько раз обошел пень кругом. Остановился, взял обеими лапами гранчак и, содрогнувшись, выпил. Снял со спины нанизанное яблочко, закусил. Удовлетворенно фыркнул. «Как все-таки хорошо, что ты есть», – с нежностью подумал он, глядя на ополовиненную бутылку. 

  Вдруг совсем близко раздался знакомый голос:
  – Ёжик!
  – Ого-го-го! – отозвался тот и увидел, как из темноты вывалился, круша бурелом, растолстевший Медведь. 
  – Здоров, колючий! Давно не виделись! – воскликнул он.
  – Очень давно...
  Они обнялись. Присели у пенька.
  – Ты откуда такой взлохмаченный? – спросил Ёжик.
  – От совы. Опять долг не вернула. Взяла банку меда под проценты еще прошлым летом и ни гу-гу.
  – Что думаешь делать?
  – Натурой брать больше не буду. Мышами дохлыми от этой натуры прет. Моя мне скандал закатила. Перья не там, где надо, нашла.
  – Мих, да прости ты эту сову, дуру старую. Долги надо прощать. Тебе легче станет…
  – А детям моим легче станет, толстовец ты млекопитающий? Словами да прощениями сыт не будешь. Я ведь помню, как ты крестил белочку в реке. Понарассказывал ей сказок с три короба. И ведь знал же, что она плавать не умеет.
  – Зато она умерла православной…
  – Еще бы! Весь лес тогда кричал «Слава Богу!»
  – Все знают эту историю. Все… Но только ты мне ее припомнил. Не стоит судить строго ошибки молодости. Я многое переосмыслил. Бог и христианство, Миша, это то же самое, что телепередача и телевизор. Голубой экран только показывает нужную картинку. Но за передачей и телевизором еще кто-то стоит… Вот кто это все придумал?
  – Что?
  – Нас с тобой, например.
  – Писатель Козлов.
  – Глупая ирония… Лучше бы он писал про рогатых и парнокопытных. По образу, так сказать, и подобию. А он откуда это взял и сам взялся? И где взял тот, кто дал ему? И почему, сука, все сотворено именно так? Ведь, наверняка, у них там наверху были варианты…
  – Реже стакан метай, колючий. Откуда столько вечных вопросов без ответа?
  – А ты выпей за вечер водки больше собственного веса, и у тебя появятся. 

  Медведь колебался:
  – Дел завтра полно. Ладно, наливай. Как сам-то? Все бобылем?
  – Угу… Вчера кротовьей жене в рот дал внезапно.
  – Ого! Проник в башню неприступной крепости? Как это ты ухитрился?
  – Женщины любопытны...
  – И?
  – Кротесса, а, кротесса, – говорю. – Посмотри, что это мне за репей странный, в форме морской звезды, на живот прицепился. Она и посмотрела. Не знала дура, что у ежей хуй посреди пуза растет.
  – Она же слепая, что она могла увидеть?
  – Я ж и говорю – дура… Косолапый, они так устроены: даже самые умные – дуры.
  – А как же Лошадь?
  – Это другое. Лошадь – мечта.
  – А тебе не кажется, что вы друг другу не очень подходите? У тебя кредиты и неоконченное грибное ПТУ, а она – баба образованная, работящая, по заграницам мотается.
  – Не в социальных условностях дело… Между нами другая пропасть размером с конский хуй. И мне ее не перепрыгнуть. Размер всегда имеет значение, что бы эти бабы не врали нам из жалости. Она недосягаема, и в этом ее прелесть. А воплощение мечты чревато таким разочарованием, что жить станет тошно. 
  – Ты ведь ни разу не пытался к ней подкатить. Это комплексы, старик.
  – Думаешь, стоит попробовать? Я подползу к ней и скажу: «Деточка, все мы немного лошади…». Представляю, как она заржет.
  – Удиви ее чем-то.
  – Думаешь, ее не удивит то, что обыкновенный ёж цитирует Маяковского? Может, мне фрак надеть и покляцать на пианино? Не-е-ет, уж лучше так жить… С надеждой. А то будет, как у нашего перелетного дятла-стихоплета: «Я застрелиться пробовал, но сложно с оружием... Черт, все не по-людски...»
  – Может, это любовь?
  – Наверно. Нам, ежам, без любви нельзя…   

  Они помолчали.
  – Эх… – мечтательно вздохнул Ёжик. –  Сейчас бы майского хруща солененького. Да под пивко разливное, а? И на травку – яйца щекотать. Помнишь, как раньше?
  – Не, я бы лучше лесника заломал…  Прикопал бы его денька на три для аромата. Или завялил в специях, как бастурму. Пацанва моя вяленых лесников страсть как любит. А еще можно его подкоптить на веточках...этих... ну как их?
  – Можжевеловых.
  – Ага.
  – Может, плюнем на все и закатимся завтра на пруд с тарзанки пескарей жопами глушить? 
  – Не могу. Семья, работа, ты же знаешь... Да и звери меня уважают, что они скажут? Детство кончилось, колючий.
  – Не кончилось! Я остался таким же, как был! Вчера меня мышонок увидел и говорит: «Ёзык, ты такой больфой-больфой». Понимаешь? Ты стал Михал Потапычем, а я остался Ёзыком. Но можно быть большим, будучи маленьким. Понимаешь?
  – А я себе велосипед с карбоновой рамой взял. Быстрый, жуть, – сказал Медведь.

  Ёжик замолчал и отвернулся. Налил себе еще водки. Выпил, грызнул яблоко:
  – Миха, чего ты хочешь на самом деле? По-настоящему? Кроме всей этой мишуры,  навязанной всяким «авторитетным» зверьем. Евроремонт в берлоге, карбоновый велосипед, варенье ананасовое… Ты увяз в этом вещизме, как муха в сиропе. Думаешь, чем больше ненужного барахла у тебя будет, тем больше тебя будут уважать?
  – Мне-то оно не особо и нужно. Но моя говорит, надо, чтобы не хуже, чем у других. Шуба, то-сё. Вот и тяну.
  – Зачем медведице шуба?
 
  Медведь не ответил. Он и сам не знал.
  – Ты делаешь из меня какого-то стяжателя. Завидуешь? А я к гадюке хожу на йогу и у одной суринамской жабы-гуру просветляюсь. Она в чемодане с туристами из Индии приехала. Только не говори никому. Еще записался на тренинг по развитию личности и в кружок по фигурной лепке из мамалыги, – снова похвастался Медведь.
  – Я никогда и никому не завидовал. Зависть не дает падать вниз. А я, как видишь, в глубоком пике. Ты же и тут идешь по пути стяжательства. Только блага вертикальные, «не хуже, чем у других». Просветление невозможно без революции сознания, которая приведет тебя на самое дно духа. Оттуда, может быть, ты что-то и увидишь, – Ёжика несло. – А ты сову ебешь за долги и даже не замечаешь, как жадность стала чуть ли не достоинством, а высокомерие – добродетелью. Да что там говорить…
  – К чему эти поповские слова? Мир изменился, старик. И надо меняться вместе с ним, или тебя раздавят. Уже нельзя, как раньше, считать звезды и быть счастливым, – примирительно сказал Медведь.
  – Можно. Если ты свободен.

  Медведь хотел что-то возразить, но передумал. Со вздохом начислил се6е полстакана и молча выпил. 
  – Знаешь, меня давно дразнит поезд, что идет через наш лес. Он перед горкой всегда останавливается, – сказал Ёжик.
  – Это будет… ошибкой.
  – Единственное, о чем ты не пожалеешь перед смертью, это такие ошибки. Может, он отвезет нас к морю, а? Вдруг там другая жизнь.
 
  Медведь на минуту задумался.
  – А давай махнем! – вдруг хлопнул он стаканом об пень. – Мы ж не надолго?
  – Кто его знает? Может, навсегда.
  – Ну и пусть! Достало все! Когда едем?
  – Завтра утром.
 
  Водка кончилась. Они разожгли костер, поставили чайник и сели считать звезды. Чайник урчал, а звезды падали прямо в траву. Потом друзья пили пахучий чай с мятой и шиповником. Ночной ветер трепал их по щекам. Искры взлетали над костром и таяли в темноте. А они говорили и говорили о новой жизни. Медведь клялся делать зарядку. А Ёжик обещал бросить пить навсегда. 
 
  – Если бы ты знал, дружище, как иногда без тебя плохо, – укладываясь спать, сказал Медвежонок.
  – Мне тоже, – сказал Ёжик, и Медвежонок понял, что он улыбается ему в темноте.
 
  Их разбудило тусклое осеннее солнце. Его лучи с трудом пробивались сквозь непроглядный туман.
  – Ну, поехали? – засобирался в дорогу Ёжик.
  – Знаешь, старик, я, наверно, домой пойду, – отводя глаза, сказал Медведь. – Жена волнуется… И на работе запара…

  Ёжик не ответил. Он смотрел, как клочья густого тумана плывут по лесу, и думал, что в такое паскудное утро надо бы опохмелиться.