О чувстве дружбы в тяжкой доле сказал чудесно сам народ:
кого ебёт чужое горе, когда своё – невпроворот?!
И. Губерман, «Гарики»

Среди моих знакомых есть такие, которые считают меня талантливым и даже, черт возьми, блестящим молодым писателем. А то и вовсе – поэтом, «бардом». Почесывая пером тронутые инеем муда, я не разубеждаю их, хоть и знаю правду: а зачем? Ведь именно от них, от этих знакомых, от знакомых их знакомых и далее – подкатывает порой приятная, необременительная и, чего уж тут жеманничать, хорошо оплачиваемая подхалтурка. Бывалоче, к примеру, бабцу какую-нибудь надо с днем рождения поздравить. Ну дык… обронишь так небрежно: что ж, пришлите ее имя-фамилию, а я для нее акростих в форме сонета наваяю… Надеюсь, пару сотен баков осилите? А народец-то нонче  (фейсбуком вскормленный, ин100граммом воспитанный) часто и словов-то таких не слыхал отродясь… Ан чуют, скарабеи, нюхом – круто, блин! И что им та пара сотен – когда если за крутизну?
А мне так и вовсе делов – на раз покурить.
И вот дают какую-не-ту Машку Какашкину, разложишь ее, собаку, в столбик – 14 букв , 14 строк – как раз, что надо для сонета. Тут курнешь, да и лепишь по первым буквам – от фонаря, ибо акростиху многое простительно:
М-ладая дева, ты прекрасна,
А-х, что за ухи, что за нос!
Ш-икарна, в сексе сладострастна,
К-ак Вас увижу – прям понос…
Готово дело – двести баксов на кармане. Заодно и реноме подраспухло: а чо, разве акростих в форме сонета – не налицо? Налицо, не подкопаешься…
Или, скажем, квартирный вопрос кого испортил, воюют воны, сталбыдь – с властями ли, с родными ли – и нужна им, сталбыдь, PR-поддержка. Кто победнее – тому в интернете, кто побогаче – тому и в газете. Ну, и как разразишься, бывалоче-де, гневными филиппиками на ту же сумму! А стандартная статья, она обычно на шесть, шесть с полтиной тысяч знаков, как раз как двести баксов в рублях.  Так и привык: если кто заезжает с этим – «здравствуйте, мол, вот наслышаны о Вас как о блестящем молодом…» – знаю точно, здесь можно по рублю за букву загибать смело, прокатит.
И ведь – прокатывает.
Всё хорошо, одно плохо – нестабильный этот доход. Нерегулярный. А расслабляет-то не хуже регулярного! Ну, охота ли где на заводе планомерно кайлом махать, когда можешь в пять тысяч кликов (с учетом пробелов, они как буквы в счет идут), в полчаса заработать на пару дней безмятежной жизни? Вот и живешь эту пару дней безмятежно, особо себя не ограничивая… и три живешь, и четыре, и неделю… а подхалтурки-то новой нет! Тык… Пык… Мык… Вот и в долги влез.
И вот однажды, во время одного подобного затыка, когда и в долг давать перестали, и жрать хотелось уж вовсе недвусмысленно, без малого что не отчаялся – нарисовался, по счастью, на моем горизонте один мужчино. Во всех отношениях приятный мужчино, успешный, состоявшийся в жизни и такое всё. Настолько успешный и состоявшийся мужчино, проникнУтый собственной значимостью для мира и человечества, что возжелалось  ему на склоне лет о себе мемуаров. Расскажу о нем коротенечко, потерпите.
Мужчине этому, чтоб не успеть и не состояться, нужно было родиться совсем уж полным дауном и раздолбаем. А он дауном не был – был он крепеньким таким середнячком. А уж выстлано ему по жизни было – гладенько, глаже утюга «Тефаль», знай вперед скользи. Батя его, доктор-академик сталинских времен, утверждал, что человек может и должен жить до 150-200 лет. Чем крепко вмастил Отцу Всех Народов – и получил под свои ученые изыскания целый институт, и кроликов с гамадрилами по потребности, и все мыслимые средства, преференции, и лавры мыслимые тоже все. И когда он убрался в деревянный бушлат – в 65 лет всего, от стариковских каких-то немочей – Друг Всех Ученых и Детей, про то прознав (видно, в добром настроении пребывал) соизволил даже пошутить: вот, мол, до чего ж жопа хитрая – всех надул, и меня надул, и безнаказанным ушел! И семью трогать не велел.
Сын – наследник московской квартиры и переделкинской дачи, друг элитных друзей, жених элитных дев, студент элитного ВУЗа – зашагал по жизни твердо, уверенно. По отцовским стопам: врачом стал, правда не геронтологом – эпидемиологом. Кандидатская. Докторская. Экспедиции – во главе группы медиков гасил вспышки желудочных эпидемий в советской Средней Азии. Даже лично один, ранее неизвестный науке вирус (не страшный) открыл и исследовал. Для чего лично совершил врачебный подвиг a-la Пастер – какашку дикой азиатки, зараженной этим вирусом, съел (иначе было – никак) и наблюдал за развитием у себя симптомов. (На описании поедания этой какашки и должны были строиться его мемуары, к слову). Получил за заглот той какахи какую-то престижную медицинскую награду, и еще одну – государственную, советскую. Членкор. Академик. Замминистра. Должность в ООН. Должность в ЮНЕСКО. И наконец – заслуженная пенсия и служба почетным консультантом трех десятков институтов и организаций. И жизнь на собственной вилле в зеленых пригородах – не Москвы, правда, а куда более мягкой климатом Паттайи – в окружении любящей жены, детей, внуков и верного спаниеля. Славный жизненный путь, словом. Отнюдь не завершенный еще путь, но мемуаров уже на всяк случай требующий…
Я назову его Мажоров – созвучно истине, да и надо ж его как-то звать?
- Один бат за печатный знак, - залепил я ему с порога при личной встрече, и дождавшись одобрительного кивка, осведомился: - А какой объем мемуаров, Вашество, тово… навспоминать планируете?
- Жизнь у меня интересная была, насыщенная, - достойно осклабился Мажоров. – Думаю, трехтомничек-с у нас с вами выйдет. Не так чтоб пудовые тома, а со стандартный покетбук объемом, полагаю я. А уж вам, мил-мол-чел, лучше знать, сколько там букв в среднем…
Так.
Обычная книжечка для чтения в метро – это пять, ну с полтиной пять стандартных авторских листов. Умножаем на 60 тысяч знаков – это 300-330 тысяч приблизительно. Перемножаем на трехтомничек-с…
Миллион. Имеем миллион тайских бат. Иначе говоря – год безмятежной жизни в Стране Улыбок, год, насыщенный любыми – ну, почти любыми – капризами и излишествами, год безоблачного кайфа… А нужно всего-то – пару недель послушать мажоровские байки (под диктофон), а потом – недели три, ну четыре пощелкать клавишами. 800 тысяч кликов. Делов – тьфу!
Я постарался ничем не выдать своего радостного волнения.
И работа закипела. Хотя и не так шибко, как хотелось.
Подмечено, что все великие люди страдали тем или иным дефектом речи. Ильич картавил. Корифей Языкознания, хоть и выговаривал по-русски ровно, без вах-акцента почти, но зато повторялся бесперечь – речи его можно было делить строго надвое, без утраты смысла. Никита шепелявил и ввертывал словца «от сохи». А уж Дорогой наш Второй Ильич со своими «сосисками сраными», с бессмертными своими «сиськами-масиськами» - и сейчас, поди, работает в Аду вентилятором – по числу вспоминаемых анекдотов…
Так вот Мажоров – мне почему-то кажется, нарочно – «страдал» дислексией. В голове его попадались порой и интересные мысли, и забавные эпизодики,  но во рту его была каша – мутная, вязкая, вотще неудобоваримая.
Он произвольно менял местами слова и понятия, склонения и падежи. Он мекал, хмыкал, ухал, всхрюкивал, даже рычал порой. Он злоупотреблял врачебной спец- и проф- терминологией, пояснять же ее отнюдь не спешил, полагая, кажется, что мало-мальски образованный человек должен знать и понимать слова вроде «эретрогенезиса» и им подобные. Наконец, у него была привычка глотать концы слов, а если кончик чудом и выскакивал изо рта – то потому лишь, что рассказчик подавился началом, не прожевал его…
То была мука мученическая. То был, поистине, трудный хлеб в поте грустной физиономии моей. Об одном лишь теперь, задним числом, я вспоминаю с благодарностью: когда, нагоняя объем, сверх всякой меры фаршировал текст словами-паразитами и порожними «цветистостями», и отсылал некоторые полученные кусочки «на пробу» Мажорову – он бескапризно их заглатывал. Ему этот фарш нравился. Он говорил, что текст «играет»…
Что ж? Дай бог каждому – таких клиентов, в частности.
Не три недели, не месяц, а все два лепил я из мажоровской каши нечто, вчерне годное к употреблению. И вот день «М» настал. Миллион печатных знаков, даже с хвостиком, вполне связных и внятных, аккуратно разместился в папочке «Мажоров». Поставив последнюю точку, я аккуратно переместил папочку в другую, побольше, под названием «Архив». (Привычка-наука, вдолбленная сперва на журфаке, потом и в газете: закончил писать – не свети посторонним, убери со стола). После этого рабочий стол обрел привычный, уютный и чистый вид – папка «Архив» (все, что окончено – и вся прежняя жизнь в придачу, фото, видео, тексты, PDF-ки – больше трехсот гигабайт); «Текучка» - все, что в работе пока; «Плэйлист» и «Киношки». Ну, и «Корзина», конечно. Порядочек!
Сейчас я сгоняю к морю – поныряю, поплаваю всласть, выпью бутылочку-две ледяного «Сиам Сато», разлитого в год кометы (ТМ) – видит Будда, я это заслужил. Вернусь – скопирую «Мажорова» на флэшку для пущей сохранности. Конечно, оно не «Война и мир», совсем нет, и даже не «Щит и меч» - но, скажем, в метро, между перегонами, я бы такое, пожалуй, и сам бы пролистал без особого отвращения. А при гриппе, например, что уложил бы меня в койку на неделю-другую – пожалуй, одолел бы и целиком. Пусть гордиться тут нечем, но и стыдиться – нечего тоже.
А впрочем, почему это вдруг – нечем гордиться-то? Будемте реалистами! Ну, не прожгу я ничье сердце глаголом – да и Аллах с ним, с глаголом, и с сердцем второй Аллах. Зато завтра я, с флешкой в кармане и ноутбуком под мышкой, помчусь по морю-окияну на спидботе – в царство славного Пумипона, в злачный город Паттайю. И, весьма вероятно, через пару-тройку уже вернусь на остров, небрежно помахивая пластиковым пакетом, в котором будут бултыхаться тяжелые серые банковские пачки 1000-батных купюр (так решил: не надо мне онлайн-переводов, не хочу безликих пластиковых карт – банковские пачки мне подайте, десяток, славный такой кирпич!). И брошу я этот пакет – небрежно – в наше любимое пальмовое кресло, и – небрежно же! – спрошу любимую: любимая, а любимая? А скажи-кось, о чем ты, ну, типа долго мечтала, но стеснялась спросить?
С этими приятными мыслями я и отбыл.
С ними же и прибыл взад – преисполненный вина, солнца, моря и надежд.
Любимая протирала столик на дальнем краю веранды – на мой взгляд, чересчур увлеченно протирала, даже моего возвращения типа не заметила. Да не суть, в конце концов – может, и впрямь увлеклась, есть у нее пунктик про чистоту. А то, может, опять геккон, злодей, с потолка прицельно усрался в долгожданную чашечку капучино – были прен-цен-денты. Ну вот мы и изволим не в духе пребывать. Дело житейское.
Я приготовил флешку. Я сел за рабочий стол, с теплым чувством отметив, что и он уже протерт – тщательно, до зеркального блеска. И клавиатура ноутбука – тоже. И экран. И рабочий стол, вроде как, стал еще чище, опрятнее, вроде как-то даже свободнее…
Папки «Архив» на дисплее не было.
Глюк какой-то. Левая клавиша мыши – «Обновить». Без перемен. Машинально клацнул по кнопке «Пуск», вызвал строку поисковика и запустил обзор по всем дискам, папкам, файлам – «Архив» найди мне, будь добр? Пошелестев недолго, компьютер сообщил, что такой папки у него не имеется. Но есть – в каких-то ветхих запасниках – ярлык-ссылка на такую папку. Вот и отлично: клик-клик – папочка, найдись! «Объект был перемещен или удален, и ярлык больше недействителен. Удалить?»
Нет-нет, погодите-погодите! С холодеющим уже сердцем я развернул жесткий диск: здесь было все, как всегда. Ну, почти… Никуда не делся «Sistems», на месте осталась «Windows»,  и «Текучка» была здесь – 2 гига неразберихи. И «Плейлист» - 3 гига в алфавитном порядке.И «Киношки» - 85 гигов, смотренных-пересмотренных… И «Корзина» с парочкой бэкапов…
Папки «Архив» на диске не было.
Кружок наполненности, раньше скромно улыбавшийся сектором процентов в 10-12, сейчас сверкал наглой ухмылкой едва ли не в три четверти «лица». 300 с лишним гигов – вся жизнь – ушли на свидание с прошлогодним снегом.
А любимая протирала столик. Не иначе, до дырки решила.
- Любимая… - враз осипшим голосом подозвал я. Та приблизилась – осторожно так, глазки в пол, тряпочка в кулачке зажата, свисает жалко…
- Ты тут… протирала когда все… папку «Архив» не трогала… может, переместила куда… или? – все еще не веря, спросил я.
- Ой, да, прости… я тебе клавиши чистила и что-то задела случайно… и надпись какая-то выскочила – удалить, да, нет… я хотела… а ручки у меня мокрые были… кажется, в «Корзину» попало, я же не разбираюсь, ты знаешь… но ты же достанешь обратно, правда, да?
Включать дурочку-девочку-блондинку любимая, надо сказать, умеет бесподобно – так, что несколько первых месяцев, даже убедившись уже не раз, не два, что все это – чистый театр, веришь все равно. Глазки в пол. Шейка, робко и виновато склоненная. Губки бутончиком. «Ручки мокрые», или даже «рученьки мокренькие». Голос дрожит. Подбородочек дрожит… Но мы живем вместе уже больше года, и даже бледнолицый наступает на одни грабли не более десятка раз подряд. И я-то знаю, что на случай запоротого косяка у любимой есть две разные тактики, и «несчастненькая» - это на случай малого косяка, нестрашного, который и простить приятно. А сейчас имел место косяк калибра «Длинной Берты», минимум…
- Постой, - отчеканил я, уже закипая, - ты мне ваньку тут не валяй, ясно? Даже если ты СЛУЧАЙНО кликнула курсором по этой папке, и ИМЕННО по команде «удалить», триста гигов в корзину тупо, блять, НЕ ПОМЕСТЯТСЯ. Компьютер ОБЯЗАН был переспросить: «папка слишком велика для помещения ее в корзину. Удалить без возможности восстановления?» И только в том, блять, случае, если ты СПЕЦОМ, блять, кликнула именно…
Увернувшись от очередной огнедышащей «бляди», любимая что-то там себе смекнула – и врубила вторую тактику. Незамысловатую: вслед за Суворовым она гласит: лучшая защита – это, блять, нападение!
- А ПОТОМУ ЧТО НЕХУЯ ФОТО ВСЕХ СВОИХ ШЛЮХ ТАМ ХРАНИТЬ И ДРАЧИТЬ НА НИХ, РАЗ ТЫ СО МНОЙ ЖИВЕШЬ!!! – не вполне логично, но жутко взвизгнула любимая, и в трепещущем голосе ее мигом прорезался адский скрежет циркулярной пилы, а потупленные глазки сверкнули миллионовольтным лазерным разрядом…
Ну, да – с одной стороны… Любимой я достался, скажем так, не мальчиком. И ряд ее предшественниц, особенно последняя, обожали семейные фото и видео в стиле «ню», и все это добро – папка за папкой, год за годом – ложилось в «Архив», и там себе спокойненько лежало. Хотя, в принципе, лежать не должно бы было – из морально, так сказать, этических…
Но с другой-то, черт ее задери совсем, стороны – ну хули делать, если это – моя жизнь, и она была такой, какой была? А с третьей стороны – компьютер у меня один, запасного не предвидится – так не съемный же диск мне заводить теперь – всю эту ветошь туда перетаскивать, как с балкона в гараж? А с четвертой – да и не хожу я туда вовсе, ни так не хожу, ни паче чтоб дрочить – чего я там, пардон, не видел-то? Если по чеснаку, я дрочить хожу, и то изредка, на сайт «Дойки.ком», благо интернет ныне устойчивый да быстрый. А с пятой – а каким макаром ты-то, любимая, там оказалась, и на фото эти набрела – ась? Шарила, куда не звали, так? Ну вот и… А с шестой – ну допустим, ладно, не нравится тебе такой расклад – ну уничтожай ты эти окаянные фото с видео, хош поштучно уничтожай, хош целыми папками… но какого ж дьявола вот так вот, без разбора, тупо, всё – вместе с тем, важным, что и восстановить теперь нереально, ах ты…
- АХ ТЫ, ТУПАЯ СУ…, - заорал в свою очередь я, вскакивая и хватаясь за…
Занавес.
Аналогичные сцены каждый из вас и видел, и слышал, и читал – и дома, и в кино, и в книжках, и не один раз. А кто каким-то добрым чудом пропустил, пролистал, прослушал – так вы, честно заверяю, немногое потеряли.
                                              *  *  *
Восстановить утраченное и в самом деле было нереально. Я имею в виду мемуары Мажорова – начиная с аудиофайлов, перенесенных с карты памяти на диск компьютера, с диктофона же (в целях очистки места на карте) удаленных. Продолжая мучительными, еще подтекстовыми расшифровками («ну-с… как бы… вроде… кх-м!») этой словесной каши. И кончая – уже обработанными кусками, готовыми главами, сведенным воедино текстом.  Миллионом отличных печатных знаков, считая с пробелами. С миллионом денег было покончено. Покончено было с мечтой о годе безоблачной, обеспеченной, идиллической жизни на тропическом острове – без забот, без хлопот, зато со всеми капризами и излишествами нехорошими…
Мажорову я отправил короткое и, признаюсь, неоправданно хамское письмо: «Простите, но по сложившимся обстоятельствам мемуаров о вас не будет, и мир их не прочтет. Горите в аду – безвестным, заикайтесь там дальше, а с меня довольно. С приветом, блять!». Он не ответил. Зато довольно часто снился потом, первые полгода – так чуть не через ночь. Во сне он являлся ко мне парящим на огромных черных кожистых крыльях, он кружил над домом, снижал спирали, смотрел глазом человечьим, мрачным и укоризненным, но почему-то совершенно по-вороньи кричал: кар! Кар! Кар! А я, привыкнув разговаривать в основном на тай-инглише, каждый раз, помнится, недоумевал: почему Мажоров-ворон требует с меня – не мемуары свои, а какую-то там машину? И зачем ему вообще, летающему, машина?
          *  *  *
Что сказать в заключение?
Любимая остается любимой по сей день. «С любимыми не расставайтесь», знаете ли… даже если иногда хочется взять «тяжелый тупой предмет», да и вколотить им любимую в землю – по самые, блять, ухи! К тому же некоторые мои знакомые до сих пор считают меня талантливым и даже, черт возьми, блестящим молодым писателем… А коли так, то кому же, как не мне, знать и ценить силу Слова, силу Буквы? И как мне – средней руки бумагомараке, за чей печатный знак платят (и то нерегулярно) жалкий рубль – не любить, не восхищаться женщиной, два клика которой стоят целый миллион?!