*
Бомж сказал мне, что женщину, которая продавала цветы у гостиницы, звали Анной. Провисшие черты лица, прокуренная одежда, фигура, не говорящая ни о чём, кроме уныния и покорности, - и, тем не менее, какая-то необъяснимая притягательность, как у пыльной фарфоровой статуэтки, найденной посреди руин. Лет 20 с виду, но, возможно, что и все 35. Я купил у неё букет и на следующую ночь тоже. Так продолжалось несколько ночей кряду.
- Счастлива, должно быть, ваша девушка, - заметила она, наконец, с отвращением.
- У меня нет девушки, - ответил я.
- Кому же тогда цветы?
- Нищенкам.
- Вы благородный человек.
- Нисколько. На самом деле, я выбрасываю их в бак за углом.
Это было правдой. Анна хмыкнула и достала из кармана мятую сигарету.
- Я заканчиваю в два, - сказала она. - Если хочешь, можем пересечься, а нет - так мне плевать.
- Хорошо, - ответил я. 
В два я уже сидел в драном кресле у неё дома. Квартира напоминала мне подсобку дворника - маленькая, сырая, потолок жёлтый от дыма; всё вокруг тёмное и влажное. Жалюзи всегда закрыты: я определил это по сломанной ручке. Но самое главное - животные. Игуаны, ящерицы, тарантулы, черепахи, разнообразные птицы, койот - все свободно разгуливают по квартире, срут, ссут и ебутся, где им вздумается. Запах был от этого, как вы уже поняли, словно от помойки.
Анна стояла, облокотившись на комод и, прищурив один глаз, деловито затягивалась сигаретой. Другим она рассматривала меня. Большой жирный гусь вспорхнул ко мне на плечо и молча щипнул за руку, в которой я держал стакан молока.
- Зачем столько живности? - Спросил я, потирая раненное место.
- Всякий раз, когда меня бросают, я завожу себе зверушку в честь того, кто это сделал. Я помню каждого. - Ответила Анна. Она подошла ближе, зажала моё колено между своих и добавила голосом, от которого у меня буквально яйца свело:
- Так что не вздумай меня обижать.
Я взялся одной рукой за её дряблую грудь, а другой расстегнул молнию у неё на спине. Из ванной послышалось грустное лягушачье кваканье. Платье поползло вниз.

*  *
Обижать Анну я не собирался. Меня самого мог обидеть кто угодно. Например, вот уже несколько лет я посылал свои рассказы в один глянцевый журнал, но ответ всякий раз был неизменным - его давали на последней странице, крошечными буквами в самом низу:
«В этом месяце на нашу почту пришло столько-то рассказов, в том числе под названиями  «И молния шепчет ЗДРАВСТВУЙТЕ», «Самый лучший день, чтобы умереть в безвестии» и «Краткий путеводитель по планете Барсум-8».  К сожалению, ни один из них не может быть опубликован в рубрике «Апокриф». Редакция напоминает, что всё так же внимательно читает все присланные письма и с нетерпением ждёт своего автора».
Помимо того, что мне никак не удавалось стать писателем, я совсем не мог найти для себя подходящую работу. Любая из них предлагала мне или карьерный рост, или полную занятость – просто ради достаточного количества денег. Я верил, что в обоих вариантах из меня вытрясут всю душу, поэтому на работе поставил крест. Женщины обходили меня стороной. Сбережений у меня, ясное дело, тоже не было.
Так что на следующий день после того, как я взгромоздился на Анну, я сделал ей предложение и мы расписались – прямо у неё в спальне. С моей стороны свидетелем была сколопендра, с её - крот. Мы пошили для них маленькое чёрное платьице и фрак соответственно. Остальным повязали на головы розовые и голубые ленты, и вручили в лапы по крошечному букетику, которые Анна смастерила для них из нераспроданных цветов. У какой-то змейки лап не было, так что букетик пришлось примотать к её телу скотчем. Сам я явился на церемонию в форме швейцара с предыдущей работы, а Анна в фате из старого сита и тюли. Венчал же нас всё тот же мерзкий гусь, но, несмотря на это, веселье длилось три дня.


*
*  *
То, что эта свадьба была ошибкой, выяснилось почти сразу.
Не считая того, что в быту Анна была отвратительна: не следила за порядком, не готовила и не стирала (впрочем, с этим прекрасно справлялся енот), вместе с замужеством она сразу же перестала ходить на работу. Все хлопоты о нашем пропитании ложились теперь на меня и я вынужден был снова мотаться по собеседованиям или брать кредиты. Анна начала стремительно толстеть, её напомаженный чувственный рот больше не радовал меня, а сам я не мог выдавить из себя ни строчки, - хотя с тех пор, как мы поженились, прошла уже почти неделя.
Беда не ходит одна: во время нашей очередной дикой ебли кто-то из дроздов юркнул ко мне в задницу и свил там гнездо. Вместе с этим испарились и мои последние надежды отыскать себе приличную работу, чтобы хоть как-то содержать Анну и её зверинец. Я, хоть убейте, не мог придумать, как объяснить работодателю тот факт, что из моей жопы всё время раздаётся чириканье. Я никогда не жаловался на неуверенность, - с ней у меня не было проблем, - но теперь я чувствовал, что последние силы постепенно покидают меня.
И всё же, всё это я смог бы вынести почти безропотно, если бы не то обстоятельство, что животные в нашу квартиру продолжали прибывать - только вчера у нас появились гиена, оцелот, варан и куница. Все они были голодны и больно кусались за щиколотки. Откуда-то даже возник целый выводок галапагосских тараканов и когда я заходил в кухню, они хрустели под ногами, как барашки попкорна.
- Анна, - сказал я однажды, нежно обняв её за плечи, - душа моя, ты что-то скрываешь?
- С чего ты взял?
- Новые животные. Ты ведь рассказывала мне, по какой причине заводишь их.
Анна недоумённо пожала плечами как ни в чем ни бывало.
- Привычка. Подумаешь, животные. Лучше бы тебе дали работу поскорее, любимый.
- Да, действительно. - Я обул туфли, поцеловал Анну и снова отправился вести свою вечную войну за место под солнцем.


*  *
*  *
В конце концов, мне посчастливилось устроиться официантом в дом престарелых. Нужно было приходить к шести утра и уходить в четыре часа дня, когда старики отправлялись спать или умирали. Платили не бог весть как, но на хлеб с маслом хватало, а мы с моей Анной о большем не могли и мечтать. Пить и курить я уже давно бросил, книги брал из библиотеки, а так как жильё было оформлено на игуану, вносить квартплату мне также не требовалось. Семейное счастье, спустя долгих две недели после свадьбы, впервые стало проясняться и я со всех ног спешил домой, чтобы порадовать Анну прекрасной новостью.
Едва я вошёл в квартиру, то понял, что там происходит что-то неладное. Все звери умолкли, даже дрозд у меня в заднице - и тот затих. Дверь в спальню, обычно оставляемая нараспашку, чтобы животные могли шастать туда и обратно, была прикрыта и из-за неё доносились странные звуки, - как будто кто-то причмокивал губами или качал вантузом воду.
Я поставил на пол пакет с продуктами, набрался смелости и толкнул дверь ногой.
В кресле (том самом, в котором я впервые совратил Анну) сидела громадная обезьяна в линялых трусах и несвежей майке. Она совсем не обратила на меня внимания, точно была глухая - просто смотрела прямо перед собой умным и жестоким взглядом. Рядом с ней на журнальном столике стояла начатая кварта скотча и валялся содранный с горлышка целлофан. Анна лежала в кровати с блаженной улыбкой на лице и, естественно, курила. Родинка над её верхней губой вырисовывалась теперь ещё отчётливее.
Всё вместе это выглядело весьма забавно. Я невольно рассмеялся.
- Где ты взяла обезьяну?
Анна озорно посмотрела на меня и ответила слабым голосом:
- Знакомься, милый. Это Хэнк.
Я подошёл к животному поближе, помахал рукой у него перед носом и произнёс:
- Ну, привет, Хэнк!
Обезьяна по-прежнему никак на меня не реагировала. Я вернулся к своему пакету, достал оттуда банан, снова вошёл в спальню и протянул его ей.
- Держи вот. Это банан. Ба-нан. Ты знаешь банан?
Хэнк наотмашь ударил меня по руке и фрукт упал на столик. Бутылка со скотчем перевернулась, но обезьяна тут же поставила её на место, так что почти ничего не пролилось. Во всех её движениях чувствовалась какая-то спокойная уверенность - как у старого мастера.
- Сядь, сынок, - сказал Хэнк тихо.
Я был настолько ошеломлён, что повиновался его приказу совершенно безропотно, как если бы его отдал какой-нибудь большой начальник. Но ведь, всё же... Это была обезьяна, чёрт возьми! Говорящая обезьяна, как в мультфильме! Я вопросительно посмотрел на Анну, но она только стряхивала пепел с сигареты и устало ухмылялась.
Хэнк начислил себе добрую порцию скотча и хорошенько приложился.
- Какого хрена? - Спросил, наконец, я.
Анна ничего не ответила. Хэнк налил ещё немного, медленно свернул самокрутку и затянулся.
- Какого хрена? А ты что хотел здесь увидеть? Эфирное тело Исидора Дюкасса? - Размеренно продекламировал он.
- Что?
- За бабой бы своей лучше присматривал, «что». Устроил тут нью-йоркский зоопарк в эмиграции.
На этих словах Анна противно захихикала. Мне было совсем не до смеха. Не считая того, что я не понимал, что тут происходит и чего от меня хотят, я никак не мог смириться с суровой действительностью, - а она была таковой, что напротив меня сидела обезьяна, которая умеет ругаться, пить виски, да ещё и смыслит в литературе.
- Как это «присматривал»? - Переспросил я.
- Ты точно придурок, - сказал Хэнк.
Это была уже неслыханная наглость.
- Я писатель, - гордо возразил я.
- ПИСАТЕЛИ - ГОВНО! - Хэнк швырнул вдруг стакан со скотчем об стену. Стакан разбился с оглушительным звоном, как граната; на обоях тут же образовалось грязное пятно. Анна даже не дёрнулась.
- Как же тебя зовут, дочурка?
Я назвал ему своё драгоценное имя. Надбровные дуги у Хэнка поползли вверх.
- И с таким-то именем ты считаешь себя писателем?! - Он слегка присвистнул.
Я не знал, что ответить, поэтому просто уставился на пятно.
- Запомни, малыш, - Обезьяна ткнула в меня своим длинным волосатым пальцем. - Писатели... Слушай, что это, блядь, всё время чирикает? Я же велел всем заткнуться!
- Да это у него скворечник в жопе, - сказала Анна.
- Боже правый, - Хэнк вознёс глаза в потолок. - В общем... что я говорил? Ах, да. Писатели, сынок, рождаются не чаще раза в пятьсот лет. И ты – явно не он. Не пытайся.
Он щелчком отправил самокрутку в форточку и продолжил, всё так же обращаясь ко мне, но глядя теперь на Анну:
- А сейчас, малыш, если ты не против...
Хэнк соскочил с кресла (передвигался он всё ещё как примат, опираясь на верхние конечности), запрыгнул на кровать Анны и одним махом стянул с неё одеяло. Под ним она была абсолютно голая, а на её грустной, оплывшей от никотина пизде уже виднелся густой сок. Его аромат мигом распространился по всей спальне. Обезьяна попробовала сок на палец и издала победный клич. Звери вокруг заревели, замычали, затрубили – кто как мог. Хэнк вскарабкался на Анну и с разгону всадил в неё свой огромный мохнатый отросток, набухший, как у быка. Анна довольно застонала. Некоторое время я просто сидел и смотрел на них. Потом встал, взял свой пакет под мышку и вышел.
«Странно», подумал я, спускаясь по лестнице, «когда я пытался так всунуть, она только ворчала, что ей больно, а теперь, поди-ка, всё очень даже замечательно».