1. «Труп»

-Б…ь,- мистер Мобалеку обсасывает монументальный палец в целях дезинфекции.  В это мгновение Мастодонт сосредоточен как раввин, занятый обрезанием.  Я подавляю смех, наблюдая, как толстый возится со снастями. Зрелище того стоит: крючок у Эдварда Мишеля  больше подошел бы при ловле китов.

–Б…ь, - повторяет старший инспектор и сопит. День рыбалки для него святой праздник. Троица, Рождество и Науруз в одном флаконе.  Иначе, зачем выползать из постели в пять утра и, борясь со сном, переться за сто километров до грязной речушки,  впадающей в океан? Зачем?

Один ее берег  наш, другой - соседей. Граница точно по центру.  С той стороны нас уже пару раз окликали, но Мастодонт известен многим и дела сами собой улаживались. Только ему разрешается, умостив зад на территории монархии закидывать удочку в демократию. Старший инспектор отдела таможенных расследований выше всяких глупых ограничений и спокойно уживается с разными формами управления государством, что придуманы недалеким человечеством.  Все что ему нужно - это пара литров белого, сигара и возможность пофилософствовать.

-Ты ничего не понимаешь, Макс,- гудит он по дороге, - Ничего, просекаешь? Рыба - создание капризное, она ждать не будет. Или ты приносишь ей завтрак на блюдечке, или она тебя напяливает по самые помидоры. Тут расписание, чувак! Как у автобуса на десять двадцать. Если опоздал - все, можешь протереть удочки тряпочкой и отправляться назад. Скажи ему, Моз.

В ответ старая развалина важно кивает. Его новая тачка, приобретенная взамен картонного Панурга, почившего в борьбе с самолетом, поскрипывает на ухабах. Нынешний дилижанс Рубинштейна отличается огромными размерами, выгоревшей надписью «Больница св.Иакова. Коронер» на дверях и черным маслом, мерно капающим при любой остановке. Катафалк раза в два больше «Трабанта» и настолько же прожорливее. Мне кажется, что старый трилобит скучает по прежней машине. Хотя и не показывает этого. Тогда ситуация была безвыходная. Надо было чем-то жертвовать. В общем, он герой, наш старый Мозес. Герой, сбивший самолет на деревянном «Трабанте». Герой с щеточкой пыльных усов, уксусной благоверной и ишиасом. 

-На рыбалке главное не зевать, - глубокомысленно произносит он и чихает. Исполинское приобретение  воняет бензином и прошлым владельцем до рези в глазах. Это обстоятельство несколько примиряет форму с содержанием. Что снаружи, что внутри  четырехколесная развалина  является одним большим недоразумением.

-Б..дь, - господин старший инспектор возится с крючком и огромной бородой из лески. – Сейчас , Макс, я все налажу и мы будем ловить.

Произносит он это с самым серьезным видом. Хотя, что мы будем ловить  мне непонятно – глубина у берега по щиколотку. И только метрах в тридцати от нас еле видное течение несет цветущую, воняющую тиной воду в океан. По мне так лучше ловить там, на чистом  песке, но  на это предложение его величество делает недовольную мину и мягко вздыхает. Всем существом показывая мою полную необразованность и темноту. 

Его Рита храпит в тени машины, широко раззявив рот, из которого несутся утробные звуки. Ради рыбалки Венера толстого напялила сомбреро  (сейчас оно валяется рядом), кокетливые шорты и топик, из-под которого выдавливаются могучие телеса. На ногах у нее что-то древнегреческое с веревочками, отчего ее мощные поршни напоминают перевязанную бечевкой колбасу. Короче вид у мадам бегемотихи отпадный.  Я смахиваю наглого москита и прикрываю глаза. Удочки, наживка и прочие глупости мне надоели.

Рыбалка  и крикет для Мастодонта сродни умопомешательству и спорить с ним бесполезно, все равно, что обижать нищего греющегося на теплотрассе в мороз. Эти занятия бьют его по кошельку, как лекарства по кошельку Рубинштейна. Хотя, если честно, на крикете он теряет больше, каждый раз проигрывая пару сотен на результатах. Для него это  религия, он честный прихожанин Ллордс и рыболовных магазинов. 

-Потяни за эту петлю, - как истинный верующий толстяк бесконечно наивен. Наши усилия лишь затягивают узел и он, произнеся в очередной раз свое рыбацкое «аллилуйя», сосредоточенно копается в леске.

-Как твоя новая курочка, Макс? – произносит Огромный и обиженно кряхтит, потому что на его голову падает удилище. Он не ждет ответов, мой толстый друг, просто занимает паузу. Внутренне он уже кипит, еще секунда и произойдет взрыв, это видно по  надувшемуся лицу. Эдвард Мишель краснеет насколько это возможно при коже цвета вареной сгущенки и тянет нить в разные стороны.  Короткие волосы встают дыбом, как щетина у кабана. Наконец он не выдерживает и рвет леску. Получившийся неопрятный моток он кидает себе под ноги и тут же запутывается в нем как стреноженный конь. После чего  с грохотом, плеском и шумом плашмя падает в воду. Это надо видеть! В небо взметается фонтан грязи и водорослей. С нависающих над водой деревьев вспархивают стаи птиц, из кустов на той стороне проглядывают лица. Тучи насекомых, прятавшиеся в траве, взмывают в теплый воздух. Толстяк возится в тине как пойманный карп, исторгает пузыри, ветры (его пучит от пива, выпитого с утра) и ругательства. Он молится рыбьим богам словно дервиш, впавший в экстаз. Мой словарь мгновенно пополняется парой десятков слов, некоторые из них могут убить. 

-Вот это бигуди!- наконец констатирует огромный кусок ила с тремя отверстиями на мордени, два из которых, неожиданные белые глаза и третье темный провал рта. – дай мне руку, Макс, тут скользко.

Попав на берег (что стоило мне правой штанины, до колена вымазанной грязью), он снимает одежду, нимало не смущаясь четы Рубинштейнов возящихся у барбекю. Старая Руфь ханжески поджимает губы. Видон у Опухоли тот еще: он скидывает все, скромно оставив приспособления, что дала  в утробе мать. Взявшаяся коркой на солнце грязь трескается и отпадает пластами.

-Некоторые специально ездят на грязи, просекаете?- изрекает его величество, как ни в чем, ни бывало. – У них в бестолковке не укладывается, что грязь можно найти везде. Им обязательно ехать за тридевять земель, потому что это ритуал! Без него грязь  якобы не действует. Они едут со своими мышками, чтобы поесть и заняться маджонгом. И тратят  баснословные деньги. А все от чего?- тут он делает драматическую паузу и сам себе отвечает,- все от рекламы , чуваки. Мы погрязли в ней по самые уши. Нам говорят: та грязь полезнее. Она лечит нервы, ревматизм, зифилис и бесплодие. Нам говорят: все включено и даже больше. И мы верим, прикиньте? Даже больше, сечете? Верим этим телкам в шезлонгах под пальмами, у которых все хорошо. Мы молимся на них, как будто они говорят откровения, как пророк Самуил. Поклоняемся шведскому столу и бассейнам, трансферам и фальшивым улыбкам. Нам кажется, что нам рады, но это не так. Нам не рады. А грязь, которой мы там мажемся такая же, как у нас в саду. И главное во всей это богадельне, мы хотим быть обманутыми. Мы хотим еды и маджонга со своей мышкой. А грязь, вроде как, и не причем. Но ведь и то и другое мы можем получить совсем бесплатно! Просто зачерпнув в саду, открыв холодильник и приняв душ.  И все оттого, что человеку надо во что-то верить! 

Походя сконструировав новую религию, он возвращается к мирским делам: настроив снасти, старательно прилаживает маленькую креветку к огромному абордажному крюку. У толстяка все циклопических размеров: удилище, поплавок из пластиковой бутылки, нескончаемая сигара, проснувшаяся благоверная, которая сонно выясняет природу шума, мысли, эмоции, корка грязи. Он внушает ужас масштабами, подавляет размерами. Огромные темные ручищи и пузо в неисчисляемых шрамах, ноги его попирают земную твердь. Мистер Мобалеку великолепен! Да что там говорить, он первозданен! Господь сотворил его по своему подобию и Мастодонт этим пользуется в полной мере.  Ему нужны огромные порции для поддержания давления в котле, и он уже принял пару литров. С него можно писать картины. Он внебрачное дитя Пикассо и Жоржа Брака. Уши варениками, приплюснутый нос и космическое самомнение. И сейчас все это великолепие неловко размахивается и отправляет поплавок в свободный полет. Тот прорубает ветки, висящие над водой, и плюхается в территориальные воды соседей.

-Который час, дарлинг? – интересуется толстяк у супруги.

-Почти девять, Мими, - хрипло отвечает слониха. 

-Самый клев.- констатирует невозможный кусок грязи и почесывает ниже спины.

Мир вокруг успокаивается, Рубиншейны обносят нас порцией мяса, в которое чета Мобалеку сразу же вгрызается.  Челюсти мерно двигаются, в глазах туман, они неумолимы как судьба. Как людоеды на завтрак которым достался жилистый адвентист. И они так же грустны, потому что хотели католика. За один укус каждый поглощает полкилограмма. Все происходит в полной тишине, хавка дело серьезное.

-Так что там с твоей курочкой из супермаркета, Макс? – старший инспектор отхлебывает мескаль из горлышка. Первый голод уже прошел, а до второго есть время. Тем более, что наша кухня в лице доблестных Рубинштейнов тормозит. Старая развалина судорожно машет газеткой, раздувая угли, а его постная Руфь болтает с Ритой.

- Какая? – я парюсь в рубашке с длинным рукавом, снять ее не позволяют москиты. Его величество они  не кусают, его защищают последовательные слои грязи и жира.

-Та, с которой ты был вчера.

Та, с которой ты был вчера, он отворачивается и молчит. Толстый не ждет ответа. Ему не важно, что я скажу. Поплавок подпрыгивает на мелкой ряби и старший инспектор полностью сосредоточен на нем. Все остальное для него, не более чем белый шум. Гул города, разговоры соседей сквозь тонкие перекрытия, поручения благоверной ( три упаковки «Келлогс», только не бери с медом, у дедушки от меда несварение). Я это понимаю и тоже сижу молча, рассеяно разглядывая серую паутину сигарного дыма, плывущего над мерзкой, протухшей водой.

Есть такие состояния, состояния полусна, когда все в тебе замирает и слышно как кровь с шуршанием бежит к кончикам пальцев, чтобы затем сгуститься и медленно вернуться к сердцу. Состояния полного покоя, когда звуки продираются сквозь вату. Я ощущаю удары сердца, как тиканье часов, зубчатые колеса вращаются, балансиры еле слышно звенят, царапая выступы. Тихая жизнь копошится во мне, и эта жизнь  есть я. Мне лениво смотреть на начавшийся прилив и я размышляю о Луне, скрывшейся за горизонтом.  Тащащей за собой массу воды, что упруго вливается в устье пограничной речушки. По поверхности скользят неопрятные хлопья пены и мусор, все, что океан может отобрать у суши. Куски дерева, пластиковые пакеты, бутылки. Ей, наверное, нелегко, этой Луне. Приходится попотеть, чтобы вот так, раз за разом тянуть кубокилометры мусора. Жизнь вяло обтекает меня, обтекает в миллиметре от моего сонного сознания. Словно я перестал быть ей интересен, маленький микроб на ее большом лице. Она милосердно не обращает на меня внимания, и я ей благодарен. Пара совершенно незапоминающихся мгновений стоит больше, чем бездарная суета длинною в годы.

-Что там с мясом, Моз? – интересуется его вечноголодное величество и в этот момент поплавок вздрагивает и уходит в мутную воду. Леска подпрыгивает и натягивается, все происходит очень быстро. Толстяк вопит и рвет сгибающееся удилище.

-Б…ь! – заявляет он,- это точно марлин, Макс! Просекаешь? Не каждый способен выследить и поймать марлина! Для этого нужно быть профессионалом. Этот, кстати, не самый крупный, которого я….

Он захлебывается и с усилием вращает громадную катушку, удочка подрагивает. Леска звенит. Из воды появляется поплавок, а потом опять тонет. Толстяк приплясывает по берегу, ноги его разъезжаются на глине. Я так увлечен зрелищем, что не замечаю, что вокруг собралась вся наша компания. Рубинштейны бросили подгорающее мясо, а Рита скачет за своим Мими фонтанируя потоками советов. Для миссис Мобалеку марлин это, прежде всего стейки, и упустить такую возможность было бы очень грустно.

Каждый раз, когда старший инспектор тянет, удилище сгибается и предсмертно потрескивает. Леска  режет мутную воду. Старший инспектор пыхтит как паровоз. Наконец, минут через десять рыба сдается и позволяет подтащить себя к берегу. Вот уже виден поплавок и нить, отходящая от него в глубину. Добыча возится метрах в десяти от берега. Нетерпеливый толстяк поднимает удочку, и  мы замираем. Так бывает когда в темноте бьешься головой о что- либо. Искры из глаз, звон, гул, боль, страх, недоумение – все эти пряники. Или когда просыпаешься с похмелья и обнаруживаешь рядом случайную подружку, и лежишь, потрясенный и потерянный, а в голове шумит от осознания, что вещи далеко не такие, какими кажутся. Счастья полные штаны, говорит в этом случае старший инспектор.

-Б..дь!- констатирует его величество, и я с ним соглашаюсь. Он задирает удилище еще выше, и мы видим человеческую руку описывающую полукруг, как будто ее владелец плывет кролем. Ладонь шлепает по воде и исчезает. Темная масса тела опутана водорослями. Труп плавает на мелководье лицом вниз.

Постная Руфь Рубинштейн вскрикивает, а нежная толстяка хрипло хмыкает в усы. Улов оказывается совсем не таким как ожидалось. Только с нашим, со всем нашим проклятым везением, можно поехав на рыбалку поймать не что-нибудь, а труп. Судьба с разгону отвешивает тебе пинок, и ты как всегда не готов: не сгруппировался, не воспринимаешь это с тупой покорностью неудачника, потому что тебе это неприятно, и ты не привык. Хотя тебе давно и пора. В общем, чувствуешь себя как грум, которого лягнула лошадь.

Мы, молча, лезем в воду и тянем усопшего на берег. Не самое приятное занятие. Окоченение уже прошло и по моим ощущениям тело весит полтонны, покойник вяло сопротивляется, цепляя с собой водоросли и прочий речной хлам. С того берега за нами не таясь наблюдают пограничники. Некоторые подошли совсем близко к воде, их раздирает любопытство.  Таможенная служба Ее Величества вытащила труп с территории сопредельного государства, сняв с того массу проблем. Об этом случае будут ходить легенды.

- Что будем с ним делать? – толстяк  спокойно оглядывает покойника лежащего на спине. Наш улов одет  в темную майку и брюки. Из штанин  несуразно торчат голые ступни с посиневшими пальцами. Над ключицей несчастного аккуратный прокол, будто кололи толстой иголкой, глаза прикрыты, а на руке виднеется полустертая татуировка «Найя  Лоримеру». Мое предложение отвезти труп в город на машине Рубинштейнов встречает визгливое неудовольствие мадам Трилобит.

– Это машина за три тысячи! – заявляет она, я пожимаю плечами, эта колымага видала больше покойников, чем сторож городского морга. 

– Мы испачкаем обивку, – шелестит ее благоверный.

– Доедем до трассы и позвоним, – решает Моба. Он расстроен, все пошло наперекосяк, теперь придется сматывать удочки и оставаться голодным. Мясо сгорело, солнце поменяло цвет.

Из дружественной демократии доносится смех. Я их понимаю. Понимаю так же, как и толстяка, который подходит поближе к урезу воды и вытягивает согнутую в локте руку, демонстрируя универсальный жест средним пальцем.