Начало:
http://udaff.com/read/creo/122439/
http://udaff.com/read/creo/122448/

Честно вам скажу бабы мне не давали очень долго. Целую вечность.
Аж до двадцати лет. Несмотря на все глобальные старания и тот факт, что учился я уже больше года в инязе, где юбок  было этак процентов 80. Не давали и все. Пойми их!

Так что к двадцатому дню рождения я уже почти потерял  всякую надежду и укрепился в мысли, что со мной не все «так», и я совершенно не в женском вкусе, когда  «это»  вдруг свершилось.

Сбылись мечты долгих мокрых ночей на моем девственном диванчике в кабинете отца, когда книги с четырех сторон с немым укором наблюдали мои простынные судороги.

У маминой подруги, тети Раи, была дочь Вика. С детства Вике не отказывали никогда и ни в чем, особенный же переполох поднимался если «ребенок хотел кушать».

Поэтому годам к восьми Вика была шире меня раза в четыре, хотя и на целых три года младше. Когда мы ходили с мамой в гости к тете Рае, она всегда приветствовала  меня одной и той же кодовой фразой – «Ну, иди, кавалер! Барышни заждались уже!»

После чего я покорно плелся в викину комнату. Предстоял «вечер в гостях»
Она обычно возлежала на кушетке и непременно что-нибудь жевала. Так мы и росли вдвоем.

Играли в «географическое лото», шашки и подкидного дурака. Иногда Вика исполняла для меня полонез Огинского или собачий вальс на темно-ореховом пианино Беларусь.

Я никогда не видел в ней особи противоположного пола. Даже когда у нее выросли гиганские дыняобразные груди. Даже когда один раз лежа на полу я случайно заглянул ей под юбку и наблюдал некоторое время ее плавно летящую надо мной, затянутую  в парашютные труселя жопу.

Мысль выебать Вику просто не могла родиться в голове, так же как, скажем мысль выебать Викину маму. Импосибль.

Да и в гости с мамой я давненько уже не ходил. Просто вскоре после моего дня рождения тетя Рая настоятельно попросила маму доставить меня к ним и проэкзаменовать Вику по английскому.

«Викуся поступает в нархоз!» - гордо сообщила мне мама : «Райка кучу денег отвалила на репетиторов, представляешь?».

С большим скрипом я отправился с ней к Вике.

Краем уха я слышал сплетню будто-бы Вика с пол-года гуляла с каким-то чеченом, лет на пятнадцать ее старше, и избавиться от чечена тете Рае стоило неимоверных трудов.

Личная жизнь Вики меня не интересовала напрочь, просто заинтересовал ее экзотический избранник – я никогда в жизни не видел настоящих живых чеченов.

Я сижу на полу спиной к Вике и уныло объясняю разницу между простым и совершенным настоящим временем современного английского языка, когда она вдруг капризно и одновременно требовательно шепчет:

- Поцелуй меня пожалуйста, Сашка!

От неожиданности я так и похолодел. Вика лежит на кушетке, подперев дебелую щеку рукой и смотрит на меня. В глазах у нее какая-то сонная поволока. Как у удава.

Я скольжу взглядом ниже, на ее грудь. Каждая размером минимум с мою голову.
Непохоже что под свитером у Вики лифчик.  Груди волнуются как миницунами.Их волнение быстро передается и мне.

Свитер длинный,  доходит до середины бескрайних Викиных бедер. Ее ноги затянуты в черные облегающие патанталоны, которые тогда назывались почему-то «лосины». Лосины Островского.

В следующуя секунду, не веря еще в свою неожиданную удачу, я уже слюняво целую Вику, проталкивая ей в рот свой юркий язык, а она  засунула мою правую руку себе между ног и сжимает ее.

Из-за неуемного количества мяса кажется, что мою руку почти по-локоть засало в трясину.
Викины губы пахнут какой-то детской молочной кашей.

Когда она, привычным жестом усталой стриптизерши рвет с себя свитер, в лицо от ее грудей устремляется кисловатый запах женского пота.
В этой вони есть что-то отталкивающее и парализующее волю одновременно. Она вжала мою голову между грудей, как горилла кормящая непослушного детеныша.

Почувствовав с ужасом, что я сейчас извергнусь в свои же джинсы, я быстро стягиваю лосины с ее огромных белых бедер и млею на грани между потерей сознания и полным бесповоротным сумасшествием.

Пизду до этого я конечно много изучал на определенного рода фотографиях, а еще пару раз наблюдал в детском саду, когда юная эксгибиционистка Светка всем в группе показывала «как девочки писиют».

Все это совершенно не шло в сравнение с тем , что мне открылось.
Это была ПИЗДА.

ПИЗДА имела гиганские округлые размеры, дышала, и была покрыта таким снопом густых, толстых как леска пахучих рыжеватых волос, что любой мужик после сорока отдал бы полжизни, чтобы увидеть это великолепие на своей голове.

Волосы покрыв ПИЗДУ устремлялись в промежность и частично покрывали низ Викиной телевизорообразной задницы.

Регулярно пречитывая многочисленные путеводители по анатомии и размножению, я давал себе слово при первой возможности по-внимательнее рассмотреть разницу между большими и малыми половыми губами, а так же найти этот загадочный клитор.

Но сейчас я от волнения я все позабыл. Мокрая жесткость волосяного покрова викиной ПИЗДЫ лишила меня всего человеческого.

Я очень боялся , что облажаюсь и не попаду в нее с первого раза.
Какой там! Только слепой человек без пола мог бы тут промахнуться!
Я по-угриному скользнул в нее, и Вика шумно вздохнула.
К своему ужасу я не почувствовал совсем НИЧЕГО.

Просто показалось, что я погружаюсь в теплый вазелин. И все.
Какие там пестики-тычинки! Скорее пестики в гиганском помойном ведре.

Пизда Вики оказалась необъятной как Вселенная Леонардо. Не думаю, что мне потребовалось много усилий, чтобы погрузиться в нее с головой, как это проделывал знаменитый подводник Кусто.

Спешно вызвав в оперативной памяти всю просмотренную недавно порнуху, я интенсивно задергался, как это делают самцы кроликов, и вскоре в каком-то униженном, оплеванном экстазе выстрелился весь в ее черную дыру.

Потом просто лежал на ней, как на пропахшем потом тюфяке, слушал ее хрипловатую мольбу продолжать «ласки», и мечтал поскорее убраться. Вот только предлог пока не приходил в голову.

Такая вот была моя первая Виктория на этом поприще.
Оставлю это на ваше усмотрение – но попытку оплодотворить Вику я все же не засчитываю. И уж точно к ней сейчас не поеду.

Хотя если ее не растерзала еще по кругу чеченская диаспора, думаю даст она мне без лишних разговоров.
6
Бегу. Опять бегу. Эх ноги мои, ноги!
За четыре с половиной года я забыл как это оно, "в бегах".

Попытаюсь наскоро описать, чтобы не отнять у вас времени, в двух словах.

Итак, у вас есть насущные потребности, некоторые жизненоважные, некоторые - нет. Католик ли вы или протестант, а может и совсем атеист, но вам всем одно надо : жрать хотя бы раза два в день, спать хоть часов пять в тихом, не запальном месте, принимать душ и, непременно, ибо это наводит душевный баланс, регулярно ****ься.

А вот когда вы в бегах, целая группа специально обученных разным пакостям негодяев, будет делать все, чтобы лишить вас этих простых и таких земных удовольствий.  Паранойя уже никогда не покидает ваше сердце. Как хорошо бы вы не чувствовали себя некоторые дни в бегах, страх будет с вами. Где-то в глубине - паскудным осадком.

Паранойя, как любая болезнь, потихоньку обостряется и вы с тоской понимаете, что по настоящему счастливы были только в тюрьме, когда вас никто не ловил и, вы, по сути никому не были нужны на хрен. А ещё в тюрьме регулярно кормят...

Повезло мне в этот раз.  Соскочил.Приперлись как водиться в пять утра, будто я в первый раз. Ну и прыгайте теперь по огородам, отрабатывайте зарплату.
Сколько тут исхожено, сколько километров намотал по этим дорожкам и полисадникам вокруг хрущоб выходящих на Бублик. Школа-то моя родная, английская специальная - всего в  трех кварталах. Где уж тут ментам ахангаранским за мной. Я дома у себя. В моем Ташкенте. Запыхался только. Сейчас бычок найду пожирнее - и выбью клин-клином.

Пяти утра еще нет. Вот и бычок - посижу, покурю.Что теперь делать до того как я смогу заявится к Машке? 

В такие моменты может закрасться подлая мыслишка – " А стоило ли бежать из тюрьмы, даже если никто и не охранял?" - Гоните её, друзья! Из тюрьмы бежать надо не задумываясь. Тем более если нет охраны - это логичнее самой логики.

И потом, опять же, скорая перспектива окунуться с головой в Машку, растворясь между её крепких бёдер, наполняет моё существование мощным смыслом.

Поцелую Машу – все и наладится! И заживём, друзья. Мне это нужно сейчас, чтобы успокоиться и прогнать вездесущий страх. А чего я , собственно, боюсь? Поймают? Так отправят же обратно, в зону, а там я уже все ходы-выходы знаю, отсижу ещё двушку, подумаешь. Любой срок меньше четырёх - не срок.

А пиздюлей дадут, как поймают, за беспокоиство, это да. Куда уж без пиздюлей-то. Этого, наверное, и боюсь. Жуть. Знать, что вас обязательно безжалостно отмудохают малограмотные  представители МВД - это хуже чем добровольный визит к дантисту. И потом, страх всегда больше, чем то, чего мы боимся.

Ну-ну, пусть поймают-ка сперва. Я буду осторожный, как Штирлиц. Вот прозвоню сейчас Машуньку, перед тем, как ехать. Пусть выспиться только. сладкая моя. Подбирусь поближе - потихоньку и звякну.
Телефон – автомат, в двух кварталах от ее дома.

-Ну ты совсем очумел что-ли? На хрена с тюрьмы сбежал?
-Маш, я же те вчера обьяснял!
- Да пошел ты! Мама только недавно отошла от ментов, которые Славку ловили, а тут опять ночью припёрлись вчера.

- Кто припёрся? Как они узнали-то? Блин, Машка, я же не нарочно.Прости!
- Ты мне из дома звонил вчера? Они были там и посмотрели последние номера, которые ты набрал, штирлиц гребанный! Знаешь, менты говорят, тебе ничего не будет, если сам сдашься.

- Они всегда так говорят, Маш. Сдавайся - мы тебя сразу отпустим! Подпиши - здесь, тогда тебе ничего не будет. Это у них называется процессуальные мероприятия. Погоди, а Славка-то давно откинулся? Адрес дашь его?

- Он живёт в трёх кварталах отсюда, не звони больше мне. Левину и Агронской не звони ни в коем случае, их отцы тоже сидят, будут запугивать, если тебя не сдадим,  а мне пришлось им все студенческие фоты отдать. Так что они теперь тебя быстро обложат.И у Славки не зависай долго. Его участковый проверяет через день. Удачи желаю, но если есть мозги - сдавайся!
-Русские не сдаются!
- Давай, пока...

Повесила трубку. 
Тут же, развернувшись вижу вывеску "Опорный пункт милиции". Вывеска делает мои ноги ватными и я отчётливо понимаю, что это значит - опустилась матка. Меня снова пытаются поймать. Всерьез. Вот нахрен я им сдался спрашивается? Что занятия поинтересней нет? И какая от меня такого насмерть напуганного опасность? В его глазах отразилось ужас загнанной лани.

Опорный пункт. Интересно что значит это"Опорный"? Опираться на милицию, чтобы? Топорный? Запорный? Порно? Эта хрень крутится в голове пока я бреду к Славке.Вот и поласкад Машку власть.
Машка прощай! Прощай, сладкая и незаконченная до конца губастая симфония моя!

***

Славка сидел со мной свою двушку. По той амнюге, которой меня выфутболили на «колонку», его папа, руководитель спорткомплекса Трудовые резервы, вывез Славку домой. В полужидком состоянии. Дни, когда Славка не висел под герой, можно сосчитать по пальцам.

Трудовые резервы в последнее время готовили бойцов для двух основных ташкентских  группировок, поэтому бабло у папы водилось.

Славка – бывший борец-вольник с головой плавно переходящей в шею.
У него только одна слабость- героин. При чем он так взвинтил дозу, что родителям приходилось загонять ему двухсотграммовый стаканчик от чипсов Принглз, полный розоватой афганской геры,  каждые две недели.

Половину стаканчика забирал «положенец» зоны, поэтому Славка пользовался огромным авторитетом среди братвы.
Со мной он общался только по тому, что я когда-то учился с сестрой его жены. А кто не мечтал в тайне приласкать сестренку собственной жены?

Суть нашего общения сводилось к тому, что Славка, влупив очередную дозу, любил внушительно растолковывать мне суть «понятий как она есть», время от времени проваливаясь в бредовый пинак и полузакатывая глаза. Это делало его похожим на мертвого Ельцина.

Мало что изменилось и сейчас, когда я сижу перед ним и выслушиваю какой я дурак, что сбежал с колонки, наблюдая как сигарета выпадает из его рта, прожигая новые дырки в его похожей уже на расстрелянную птичьей дробью олимпийке «Найки». 

- Денег не дам - шелестящим шепотом вещает мертвый Ельцин, а мне все лезет на глаза его красивый кожанный бумажник, небрежно брошенный на столе.

-Орандж джус будешь?
- Ты имеешь в виду апельсиновый сок?
- Не-а, дурила, оранж джус!
- Ага, давай. Джус так джус.

Славка плывет на кухню. А я продолжаю любоваться его сексуальным бумажником. Я уверен, в бумажнике решение всех моих проблем. Гостиница на горном курорте, заснеженные даже летом верхушки скал, лыжницы с крутыми бедрами и податливыми сердцами.

Если повезет тебя спереть, начну трусцой бегать по-утрам, честное слово. Хотя если вспомнить сегодняшеее утро – можно сказать уже начал.

У меня есть выбор между льготами таящимися в бумажнике и оранж джусом.
И я выбираю бумажник, потому что сбежал из тюрьмы, когда вокруг не было охраны.

Быстро пихаю прохладный бумажник куда-то в трусы и в ушах включается через динамики сердце.
Бум-бум-бум.

Если Славка заметит, он свернет мне шею, как цыпленку-бройлеру. А потом сядет сверху, переодевшись в этот вызывающе педерастический наряд адептов вольной борьбы, и шурша сушняком, станет толковать, как себя следует вести правильному пацану.

Бум-бум-бум, плыву на полусогнутых на кухню.

Бум-бум, протискиваюсь мимо торчащей из дверцы холодильника жопы мертвого Ельцина, котороый, похоже, забыл, что он там ищет.

Бормочу что-то вроде «Пассать бы мне», бум-бум, входная дверь,бум-бум, кубарем качусь по ступенькам подъезда.

И бегу. Опять бегу. Только бегу уже окрыленной надеждой.

Спрятавшись в подъезде девятиэтажки, в доброй миле от дома Славки, трясущимися руками, как какую-то диковинную птицу, я ласково открываю бумажник. Здравствуй!

Там оказывается два гондона, маленькая записная книжка с позолоченным карандашиком и четырнадцать долларов североамериканских соединенных штатов. 
Сам лопатник и то, наверное, стоит  больше, но я с сожалением его вышвыриваю. Запально.

Вернуться бы и натянуть гандоны на голову мертвого Ельцина. Романтика.

Ладно. Пойду срублю косушку утреннего плова, который вот-вот поспеет в многочисленных Юнус-Абадских чайханах.

На плов-то точно хватит.
7
Сегодня придется идти ночевать к отцу .
Мой отец когда-то был большим человеком маленького роста. За ним приезжала черная «Волга», и иногда нас пускали в маленький потаённый полуподвальный магазин, где продавали бананы и красную икру.

Бананы кончилось вместе с Союзом. Отец стал рядовым преподом истории в универе. Черная волга нас бросила. Повезло, правда, отец успел купить маме жигуль и мы еще катались какое-то время.
Потом выяснялось, что отец совершенно не знаком с конструкцией двигателей внутреннего сгорания, и тут нас бросила мама. 
Мама ушла жить к Татарину.

Татарин был огромным мужчиной с крепкими мышцами живота. В отличии от отца, он произносил не больше двух-трех десятков слов в сутки. Зато он мог с завязанными глазами разобрать и промыть карбюратор копейки. Причем делал он это на время, с секундомером. У отца просто не было шансов.Мама с ним развелась. Развал страны теперь четко ассоциируется у меня с  переговорами о разделе имущества.

Кандидатские и докторские диссертации в Узбекистане почему-то до сих пор положено защищать на русском языке. Русский теперь у них что-то вроде латыни, наверное. Виват академиа!
Моей отец превратил это в источник легкой наживы. Теперь он пишет и продает диссертации узбекским ученым. Пишет диссертации, как сапожник шьет сапоги, а маляр красит. Ремесленным способом.
Зато это сохранило возможность завтракать с красной икрой.

Увы, развод с матерью,  спорный факт, что Тамерлан теперь не кровавый захватчик, а «великий дедушка» узбекского народа, а также что Россия это – колонизатор-империалист, окончательно доконали моего отца.

Теперь все чаще и чаще на завтрак вместо кофе -  у него коньяк. Быстро побагровев, отец бьет себя в грудь, поросшую кустиками седых волос,  и ревёт: «Да я сто семьдесят два раза кандидат наук, я шестидесяти девять раз доктор. Меня в член-коры уже давно пора! Не ценят ведь бабуины, чертовы бабуины...» 

Я знаю, что длинной лекции о том как правильно жить  мне  сегодня не избежать. Но я очень хочу жрать и  еще надеюсть выкружить у отца немного денег.
Поэтому, дотопав до универа всего за каких два с половиной часа(на трамвай не было денег), я терпеливо караулю его у входа.

***

Ожидал кучу упреков, но отец страшно мне обрадовался.
- Сейчас купим чего-нибудь вкусненького. Мне бутылку хорошего коньяка презентовали, уже два дня вокруг нее хожу - вот и повод теперь есть! Отличный повод.

На отце несвежая рубашка с грязноватым воротничком и брюки с тремя, по меньшей мере, стрелками.

После второй рюмки действительно классного коньяка отец начинает свой спич.

- Все учебники по истории изьяли, новых и не думают печатать. Не знают что писать. Не устаканилась еще идеология. Ну, во всех бедах у них теперь Россия само-собой виновата. Сделали из истории – проститутку. Всех таджиков в Бухаре и Самарканде узбеками переписали.
А Рашидова сначала в центре схоронили, потом выкапали – не то символизирует, увезли в родной город, ночью, как собаку. Там скверик ему отвели. А теперь опять в центре города ему памятник отгрохали, рядом с резиденцией Романовых. Времена.

Я молча киваю, боюсь, что дисскуссия затянется. Видел бы он, что творят с инакомыслящами в тюремных подвалах, может бы его и не стала так заботить судьба трупа бывшего Первого секретаря узбекской компартии.

- А ты зачем сбежал-то, слушай? Дурак совсем? Внимание отца с глобальных проблем преподования новейшей истории сдвигается на меня.
- Никто не охранял, вот и сбежал.
- Вечно  ты ерундой какой-то занимаешься. А паспорт теперь как? Прописка? Военкомат?
- Папа, логика железная. Ты сидишь в тюрьме - тебя охраняют. Собаки лают, автоматчики на вышках покуривают. И вдруг – представь, все исчезло разом.

Тюрьма осталось, а охраны нет. Что дальше будешь делать -  сидеть или бежать? Бежать конечно же, пап. Бежать в ту же секунду. Или я не прав?

- Логика, говоришь? Отец цепляет вилкой упругий скользкий грибочек.
Знаешь, в семидесятые в Америке один психолог, Стэнли Милгрэм, провел эксперимент.  Интересный, хотя и провакационный, конечно.
Отец судорожно проглатывает стопку коньяку. Раньше я не замечал, как ловко он это проделывает – вдохнул будто.

- Брали двух подопытных. Одного называли «учитель», другого «ученик». Учитель зачитывал словосочетания и неожиданно остановившись, просил ученика повторить. Если ученик ошибался, учитель включал реостат и ученика било током, через подъсоединеные к голове электроды.

Учитель видит как ученика привязывают к стулу и соединяют электроды. Перед учителем пульт с надписями «Слабый ток», «Средний ток», и «Внимание, опасный для жизни ток». Там же большой вольтметр такой, со стрелкой. Перед опытом и самого учителя бьют током, чуствительно так, вольт сорок пять, чтобы понимал какой у него инструмент в руках.

- Бухенвальд какой-то! А в чем суть опыта-то? Таким макаром что, запоминать быстрее?
- Вся хитрость в том, что опыт ставят над учителем. Роль ученика исполняет актер или студент. Тока-то в машине во время эксперимента на самом деле нет, однако «учитель» не знает об этом! А ученик  стонет и орет, как будто его и правда бьет ток. 

- Ах вот оно что! В зоне это называется проверка на вшивость. И что? Вывод какой? Курвится учитель?
-Тебе надо бы избавляться от этих словечек. Старайся говорить языком собеседника, а не собственным. Ты же переводчик, в конце-то концов.
А что дальше ? Дальше Милгрэм заставляет учителя увеличивать силу тока с каждой ошибкой ученика. Обычно на 120 вольтах, учитель переспрашивает «А стотит ли продолжать?» Когда доходит до 250, учитель отказывается бить ученика током.

Тогда Милгрэм настаивает. Надо бить током до тех пор, пока ученик не запомнит всех словосочетаний!
А учитель уже боится :

-Но у него слабое сердце, он же сам вам говорил!
-Заверяю вас, ток больно бьет, но совсем не опасен. Вы не отвечаете не за что. Пожайлуста, продолжайте.Нужно довести эксперимент до конца.

Короче говоря, из сорока человек «учителей» – двадцать пять довели напряжение до 450 вольт, не думая о логике и подчиняясь целиком власти Милгрэма. Он  орал на них или обманывал или сулил какие-то выгоды подопытному. И учитель выполнял все требования. Ведь Милгрэм говорил им – « я несу ответственность за последствия». Понимаешь?

- Да вроде понимаю. Типа мы приказ выполняли. Прокатить бы этого Милгрэма твоего по лохмачевским хатам в спецподвале МВД. На парочку рефератов насобирал бы впечатлений.

- Я тебе не об этом твержу. Спецподвал – посмотрите герой какой! Был бы ты как Шаламов, ну ладно, как Солженицын, на худой конец – тогда мог бы кичиться своими подвалами, бестолочь несчастный!
Вывод Милгрэма в чем?

  Cамо существование любого общества подразумевает наличие власти – это норма. А власть,  в свою очередь,  требует подчинения.  И подчинение власти является настолько мощной тенденцией поведения человека, что порой задвигает на задний план такие важные элементы как мораль, этика и человеколюбие. Лишь бы остаться послушным, «нормальным» членом общества. В рамках существуещего законодательства.

Поэтому и нельзя убегать из тюрьмы, пока не отпустят. Даже если нет охраны! Пойми,  не смотря на несовершенство любого общества, тебе придется жить по его законам.Даже если законы противоречат логике.

И будешь сидеть в тюрьме без замков, если это нужно для блага этого общества.
Последнюю фразу отец уже кричит во весь голос, как на трибуне какого нибудь съезда. Не хватало только , чтобы соседи участкового вызвали. Четвертый этаж все-таки.

- Ладно, ладно, пап, ты меня убедил.  Убедил! Давай я лучше тебе рассказ свой почитаю, а?
-Читай, послушаем. Вот это – другое дело. Творчество – оно над властью, оно над обществом и всеми условностями этими.

Я читаю вслух какой-то нелепый рассказ, написанный еще в тюрьме, и дойдя до кульминации, потихоньку смотрю на отца, в надежде на реакцию.
Поджав ноги в большом кресле и слегка приоткрыв рот, мой отец давно уже спит сном праведника.

*** 

Утром я провожаю его до работы.
- Вернулся бы ты уже на свою колонку, просит отец.
- Угу, обещаю я

Мне становится стыдно, за мои разглагольствования об обществе и морали, когда вот – родной и близкий мне человек тихо спивается в одиночестве, и не кому погладить ему брюки.

Отвернувшись, я быстро ухожу.